Д. С. Мережковский: апокалипсис «всесокрушающей религиозной революции»

Религия – это революция, а революция и есть религия.

Д. С. Мережковский,

Революция и религия (1907).

1. «СВЯТОЙ ДУХ – ЭТО СВЯТАЯ ПЛОТЬ»

Серебряный век оставил много интересных документов, позволяющих сегодня ощутить его атмосферу, найти ключи к пониманию его символики, яснее увидеть смысл его исканий. Один из таких документов – дневники 3. Н. Гиппиус. В своем дневнике 1899-1914 годов, названном ею многозначительно – «О Бывшем», писательница касается самых важных событий в ее и Мережковского духовной жизни.»

«В октябре тысяча восемьсот девяносто девятого года… когда я была занята писанием разговора о Евангелии, а именно о плоти и крови в этой книге, ко мне пришел неожиданно Дмитрий Сергеевич Мережковский и сказал: «Нет, нужна новая Церковь». Мы после того долго об этом говорили, и выяснилось для нас следующее: Церковь нужна, как лик религии евангельской, христианской, религии Плоти и Крови. Существующая Церковь не может от строения своего удовлетворить ни нас, ни людей, нам близких по времени»¹. Вначале замысел создания Новой Церкви Мережковские открыли только ближайшим друзьям – Д. В. Философову и В. В. Розанову. ((Оба они, – пишет 3. Гиппиус, – мысль о Церкви приняли к сердцу, хотя и не одинаково, а каждый сообразно своему существу»². В 1900 году круг людей, обсуждавших идею «нового христианства», расширился; сюда входили, кроме Мережковских, Розанова и Философова, Перцов, Бенуа, Дягилев, Нувель и Владимир Гиппиус. Собирались чаще всего у Мережковских. «Нерешенной» загадкой пола все были отравлены. И многие хотели Бога для оправдания пола»³. Но единства в понимании того, что надо делать, не было; оказалось, что в главном были согласны лишь трое – Мережковский, 3. Гиппиус и Философов. Гиппиус вспоминает, что неясным оставался главный вопрос: освящается ли пол через Бога или Бог через пол? ((Оба они. и Дмитрий Сергеевич, и Философов, еще думали, что без пола нельзя подходить к Богу, а потому я решила, что пусть они, если боятся бесполого Круга, – надеются, что есть пол хоть во мне, влечение к одному из Круга… Еще Нувель сказал мне: «Если бы Философов наверно узнал, что вы в него не влюблены, – он потерял бы всякий интерес и к вам, и ко всему делу»⁴.

И вот как происходило учреждение «Церкви Плоти и Крови»⁵: «Было это в Великий Четверг, двадцать девятого марта тысяча девятьсот первого года – 1901. Когда было двенадцать часов и больше… мы заперли все свои двери. И, затворив занавеси на окнах в средней комнате, вынесли оттуда диван и всю мебель… кроме стола большого… и четырех стульев… Стол отодвинули на середину и накрыли скатертью белой… И на столе три тресвешника, соль, хлеб и нож… а на скатерти цветы и виноград… А чашу и вино, и спирт, чтобы согреть его, я оставила в дальней третьей комнате. В первой комнате, на столе под лампадкой лежали наши свечи, с цветами и лентами, как венчальные, и три наших креста. Когда мы все кончили, Дмитрий Сергеевич умылся и надел чистое белье, а я, вместо платья, надела белую сорочку, новую, которая не употреблялась ни ранее, ни с тех пор»⁶.

Когда пришел Д. Философов, начался ритуал. «Кресты наши мы надели друг на друга… Просили прощения друг у друга, кланяясь, и целовали руки – в ладонь. И, зажегши свечи, прочли молитву, а потом читали… Ветхий завет… Оставив их – я пошла в третью комнату, согрела вино, приготовила его и, закрыв, вынесла в среднюю комнату на стол… И прочитав молитву, мы разрезали хлеб и опустили его в закрытую чашу… И в первый раз мы встали, и каждый дал каждому пить из чаши и есть с ложки. И каждый целовал чашу… И во второй раз встали, и каждый дал каждому пить из чаши, и каждый целовал чашу. Сев, снова молились, читая молитвы и читали откровение святого Иоанна, а потом Тайную Вечерю в Евангелии от Иоанна. И в третий раз встали, и каждый дал каждому пить из чаши и есть с ложечки, и последний выпил все, что было, и каждый целовал чашу. После третьего раза каждый поцеловал каждого крестообразно: в лоб, уста и глаза. И кресты наши мы сняли, смешали и опять надели друг на друга, чтобы и не знать, который чей на ком»⁷.

Эта дневниковая запись позволяет живо почувствовать ту духовную смуту, которая охватила часть интеллигенции накануне первой русской революции. Тут не только жажда чуда, какого-то небывалого свершения, не только – и, может быть, не столько – религиозный порыв, сколько стремление «преступить дозволенное», отменить старый мир, и прежде всего традиционную православную церковь, создав новую Церковь (новую секту?) – Христианство Третьего Завета. По замыслу участников, «Тайная вечеря», совершаемое ими таинство евхаристии и одновременно крещения должно превратить их в «Единое в Трех Лицах» по образу живоначальной Божественной Троицы. Именно Троица как преодоление отдельной самостоятельной индивидуальности должна стать зерном, ядром новой церкви⁸. Вся кощунственная парадоксальность этого замысла в том, что классический «треугольник» не только превращен в первую общину христиан «плоти и крови», но и ассоциируется с Божественной Троицей, которая, как позднее поведает об этом Мережковский, есть эротический союз, где женскому началу отведена едва ли не главная роль.

Акт рождения «новой церкви» – Великий Четверг 1901 года – переживается участниками действа как восходящая заря новой эры, когда силой, соединяющей верующих, станет пол: «без пола нельзя подходить к Богу». На место христианской любви – агапэ, любви ко Христу и братской любви- сострадания к ближнему – вполне сознательно ставится «влюбленность в Христа» (о своей «влюбленности в Христа» говорит в дневнике 3. Гиппиус, а Мережковский, как увидим ниже, превращает Христа в муже-женщину, – влюбленность предполагает другой пол, по крайней мере для гетеросексуальных «христиан Третьего Завета»), «огненный полет», призванный создать единство Трех в эросе, на котором, как на первом камне, созидается «Церковь Святого Духа» – священный «брак втроем». Брак, ибо именно в браке, по слову Писания, «станут двое едино»; но брак – сакральный, назначение которого – отменить старый, традиционный брак как начало семьи: этот новый союз трех, будучи эротическим, должен в то же время оставаться платоническим; основанный на влечении плоти, он не должен допускать плотского соития. Ничто не вызывало такого яростного неприятия у четы Мережковских, как христианский брак⁹.

Мистико-романтическое учение В. С. Соловьева о половой любви как пути к спасению, к воссоединению человека с Богом, любви-влюбленности, которая должна всегда оставаться платонической, – вот один из источников нового культа, который пытались осуществить Мережковские и Философов. Эротическая утопия, воодушевлявшая их, основана на далекой от подлинного христианства вере в «святость плоти». Мережковский дает свое собственное толкование христианскому догмату о воскресении во плоти; раз Христос пришел в мир, чтобы освятить плоть, а пол – это квинтэссенция плоти, то будущее христианство – это религия преображенного пола, религия «новой влюбленности». Ничто не является, по Мережковскому, более враждебным «религии святой плоти», чем аскетизм, к которому призывала и призывает «историческая церковь», видя в нем путь к истинному преображению плоти. Не аскетизм, а влюбленность – вот что спасет человека и мир в возжигаемом ныне «огне всемирной религиозной революции».

Разъясняя, что такое влюбленность, 3. Гиппиус пишет: «…это новое в нас чувство, ни на какое другое не похожее, ни к чему определенному, веками изведанному, не стремящееся, и даже отрицающее все формы телесных соединений, – как равно отрицающее и само отрицание тела»¹⁰. Влюбленность, как одухотворенная форма половой любви, как убеждена 3. Гиппиус, по природе своей противоположна «желанию», которое часто принимают за влюбленность, но которое есть не более чем «желание известной формы брачного соединения»¹¹. Пока жива влюбленность в ее «чистом, единственном, божественном виде»¹¹, человек не может принять брак, ибо плотская связь уничтожает влюбленность. «Но тот же влюбленный менее всего отрицает, проклинает тело своей возлюбленной; он его любит, оно ему дорого, в нем нет для него «греха». Ощущение греха, проклятие плоти – выросло исключительно из желания… Дух – против плоти. Но во влюбленности, истинной, даже теперешней, едва родившейся среди человечества и еще беспомощной, – в ней сам вопрос пола уже как бы тает, растворяется; противоречие между духом и телом исчезает, борьбе нет места… Плоть не отвергается, не угнетается, естественно, – ибо она уже воспринята как плоть, которую освятил Христос»¹².

Прекрасное чувство влюбленности, которое дает незамутненную радость, окрыляет человека и возносит его над землей, действительно способно породить надежду на то, что с его помощью можно освободиться от всего, что порождено человеческой греховностью. При этом, что самое главное, – освободиться без тех трудов и усилий самопреодоления, которых требует не только монашеская аскеза, но и те – сравнительно легкие – узы, которые налагает на всякого человека требование самоограничения – в том числе и половое самоограничение в моногамном браке. Но увы! – эта надежда иллюзорна. В этом убедилось большинство из тех, кто пытался увековечить влюбленность, в частности, и через духовный брак: нередко этот эксперимент кончался либо разрывом, либо противоположной крайностью, как, например, у А. Блока, либо, наконец, периодическими изменами «священному союзу».

О последнем случае как раз повествует 3. Гиппиус в 1901 году. «Тут жизнь пришла, чтобы научить. Дмитрию Сергеевичу еще раньше писала одна женщина из Москвы¹³. Я отвечала за него, а когда она приехала – он пошел к ней, и она ему физически понравилась. После Пасхи она опять приехала, влюбленная в него. И вот он свое исключительно физическое, только плотское влечение стал оправдывать мыслями о святости пола и о святой плоти и стал говорить о том, что «она может войти через пол»¹⁴, – а она совсем чужая, простая, как Божья тварь, и неподвижная. И все тут смешалось, стало смешным и ужасным, и нельзя уж было понять, где грех… А мы уехали в Москву. Там Дмитрий Сергеевич сошелся с этой бедной, влюбленной в него женщиной и чувствовал себя и самодовольно, и трусливо. Я молчала»¹⁵.

Не было понятия, которое бы вызывало большее отвращение у носителей «нового религиозного сознания», чем понятие греха. Отсюда и неприятие «исторической церкви» с ее учением о поврежденной грехопадением человеческой природе, и ненависть к аскетизму как насилию над «святой плотью», и эротическая утопия – вера в обожение человека через пол. Именно ослабление чувства человеческой греховности роднит русский серебряный век с эпохой Возрождения, этим первым плодом секуляризации, когда была устранена непереходимая грань между человеком и Богом, имманентным и трансцендентным, чему в немалой степени способствовало распространение герметизма и гностицизма, характерных также и для серебряного века. Сама идея «освящения плоти», идея «святой Земли», с помощью которой «новые христиане» стремились подняться над традиционной православной церковью и преодолеть ту пропасть, что отделяла церковь и светскую культуру, – сама эта идея, в сущности, была способом освящения именно секулярной культуры, в которой «тело» уже давно торжествовало победу над «духом».

Эта идея с конца XIX века носилась в воздухе не только в России, но и на Западе. Здесь она нашла свое выражение прежде всего в так называемой «философии жизни», представители которой, так же как и Мережковский, Розанов, В. Иванов и др., вели борьбу как с «бездушной плотью» материализма и механицизма, так и с «бесплотным духом» идеализма. «Дух как противник души» (1929-1932) – так назвал свое трехтомное сочинение Людвиг Клагес, представитель философии жизни в Германии. Особенно близка представителям «нового религиозного сознания» философия жизни Фр. Ницше¹⁶. Однако между Ницше и Мережковским есть один весьма важный пункт расхождения: аристократический индивидуализм немецкого философа неприемлем для русского сознания, тяготеющего к созданию новых форм коллективности. Религия «святой Земли», по Мережковскому, должна освятить социализм как «всемирное соединение и устроение людей на земле»¹⁷.

2. ХРИСТИАНСТВО «ТРЕТЬЕГО ЗАВЕТА» –

РЕЛИГИЯ «СВЯТОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ»

Мистико -эротическая утопия, вдохновлявшая Мережковских, когда они создавали «Новый Храм», «Единое в Трех Лицах», оказалась тесно связанной с идеей так называемой «новой общественности», призванной преобразить старый мир и осуществить апокалиптические ожидания христиан «Третьего Завета». Создание «Храма» – «Тайны Трех» – лишь пролог к этой новой – «телесно- духовной» форме социальности. В том же дневника – «О Бывшем» – Зинаида Гиппиус рассказывает о своем разговоре с Мережковским, который произошел спустя полгода после описанного ею сакрального действа:

«Последняя мечта наша – не создание Храма, а создание Церкви. Совместная молитва соединяет, а жизнь разъединяет. Символы – не действия. Мы сделали полшага к нашему Храму, но не сделали в то же время ни одного движения к нашей Церкви… А не думаешь ли ты, что нужно начать какое-нибудь реальное дело в эту сторону, пошире, и чтобы оно было в условиях жизни, чтоб были деньги, чиновники и дамы, явное, – и чтобы разные люди сошлись, которые никогда не сходятся… и чтобы мы трое, ты, я и Философов, были в этом, соединенные нашей связью, которая нерушима, и чтобы мы всех знали, а нас, о нас, никто не знал до времени. И внутреннее будет давать движение и силу внешнему, а внешнее – внутреннему»¹⁸.

Так родилась – вначале еще не вполне определенная – идея создания религиозно-философских собраний, впоследствии ставших основой для «Религиозно-философского общества». Главным движущим стимулом к этому была неудовлетворенность участников «Нового Храма», не дававшего, по- видимому, того экстатического состояния, к которому они стремились. «Определенно мысль наша приняла такую форму: создать открытое, официальное… общество людей религии и философии, для свободного обсуждения вопросов Церкви и культуры»¹⁹. 29 ноября 1901 года состоялось первое религиозно-философское собрание в зале Географического общества в Петербурге. Внешне цель общества формулировалась как сближение Церкви и интеллигенции. Но более далеко идущая, «внутренняя» цель состояла в создании «религиозной общественности» как Новой Церкви, зиждительным началом которой станет «влюбленность» – преображенный пол. «Через пол, – писал Н. А. Бердяев в 1905 году, – должно совершиться не только соединение двух в вечную полноту индивидуальности, но и соединение всех в общественность… В поле, в любви заключена и тайна индивидуальности, личности и тайна универсальности, соборности»²⁰.

Как конкретно представляли себе адепты «нового религиозного сознания» – Мережковские, Философов, Бердяев, Розанов, Тернавцев и др. – «соединение всех в общественность» посредством пола? Автор интересного исследования, посвященного серебряному веку, – А. Эткинд предлагает свою интерпретацию этого замысла: «Решение виделось на пути размыкания «тайны двух» до «тайны трех» или, если перейти с жаргона Мережковских на жаргон позднейшего времени, в попытке коллективизации секса. Акт будущего мыслился как соединение не двух, а многих… Именно в этом важном пункте эротический дискурс Серебряного века шел дальше платоновских, гностических и барочных мечтаний об андрогинной сущности человека»²¹. Такой вывод ив самом деле напрашивается, когда читаешь, например, письма 3. Гиппиус. В одном из писем к Философову она вспоминает: «Помнишь наши разговоры втроем, каким образом будет проявляться в грядущем любовь двух в смысле пола, и может ли остаться акт при (конечно) упразднении деторождения? Помнишь твои слова, подтвержденные Дмитрием, что, если акта не будет, то он должен замениться каким-то другим, равным по силе ощущения соединения и плотскости, другим общим, единым (вот это заметь) актом… Не человеческая уж общность, но человеческое возвышающая до божественного. Общность, обнимающая любую раздельность и сохраняющая ее в себе»## Т. Раchmuss, Intellect and Ideas in Action.

1. Зинаида Гиппиус, Дневники, кн. 1, М., 1999, с. 89.[↩]
2. Там же, с. 90.[↩]
3. Там же, с. 93.[↩]
4. Там же, с. 94.[↩]
5. «Была у меня мысль, – вспоминает Зинаида Гиппиус, – чтобы в среду мы пошли в церковь, исповедались, приобщились утром в четверг в церкви, перед нашим. Для того, чтобы не начинать, как секту, отметением Церкви, а принять и Ее, ту, старую, в Новую, в Нашу» (там же, с. 95-96). Но пойти в церковь помешали обстоятельства. [↩]
6. Зинаида Гиппиус, Дневники, кн. 1, с. 95, 97-98.[↩]
7. Там же, с. 98-ЮО.[↩]
8. »…Сделан первый шаг на пути, возврата с которого нет, остановка на котором – гибель. И каждый теперь зависит от каждого. И это умножение Я, утроение Я – невыносимый ужас для слабого сердца и для ответственности будущего» (там же, с. 100). [↩]
9. Союз Д. Мережковского и 3. Гиппиус был «браком духовным». Романтико- эротическая утопия породила в серебряном веке немало «духовных браков»: таким был не только брак Мережковских, но и Ф. Сологуба с Чеботаревской, и А. Белого с Асей Тургеневой, и А. Блока с Л. Менделеевой, и Н. Бердяева с Л. Рапп. «Брак Николая Александровича с моей сестрой был духовным браком, – вспоминает родственница Бердяевых. – Они жили как брат с сестрой, подобно первым апостолам» (D. A. L о w r i e, Rebellious Prophet. A Life of Nicolai Berdyaev, New York, 1960, p. 73).[↩]
10. 3. Гиппиус, Литературный дневник (1899-1907). – В ее кн.: Дневники, кн. 1, с. 259.[↩]
11. Там же.[↩][↩]
12. Там же, с. 259-260. В евангельской любви, к которой призывал Христос: «любите друг друга», – 3. Гиппиус видит не агапэ, не братскую любовь, а половую влюбленность. «Сама Любовь, принесенная Им, вмещенная людьми как «жалость и сострадание» – точно ли жалость? «Будьте одно, как Я и Отец одно»… И «кто не оставит отца и матери и жены и детей ради Меня»… Не похожа ли эта, загадочная для нас, Любовь – скорее на огненный полет, нежели на братское сострадание, или даже на умиление и тихую святость? И где злобное гонение плоти аскета среди этих постоянно повторяющихся слов о «пирах брачных», о «новом вине», о Женихе – вечном Женихе, – грядущем в полночь?» (там же, с. 261).[↩]
13. Речь идет о Е. И. Образцовой, близкой к кругам символистов, с которой у Мережковского был роман.[↩]
14. Надо полагать: «войти» в «новую церковь».[↩]
15. Зинаида Гиппиус, Дневники, кн. 1, с. 101-103. В свете этой – достаточно драматической, хотя и сдержанно рассказанной – истории довольно наивно звучит суждение С. Н. Савельева, автора послесловия к сборнику статей Мережковского «Больная Россия»: «С Д. С. Мережковским ее (3. Гиппиус. – П. Г.) союз был чисто духовным, как и с Д. В. Философовым. Все трое жили как аскеты, неся легкое иго целомудрия» (см.: Дмитрий Мережковский, «Больная Россия». Избранное, Л., 1991, с. 245-246). Не говоря уже о том, что культ влюбленности только с большой натяжкой может быть назван аскетизмом, «иго целомудрия», как видим, могло быть снято, тем более что это было нетрудно оправдать «мыслями о святости пола и о святой плоти», более того – объяснить плотскую связь высокой идеей спасения еще одной грешной души путем приобщения ее к «Церкви Святой Плоти».[↩]
16. Именно в Ницше Мережковский увидел мыслителя, не побоявшегося перейти ту черту, перед которой остановился В. Соловьев, заключивший «компромисс» с традиционной христианской церковью. «Вовсе не парадоксальное утверждение демонического зла вместо человеческого добра, а совершенно истинное, с точки зрения самого Вл. Соловьева, утверждение высших, «сверхчеловеческих» или «богочеловеческих», по слову Соловьева, религиозных ценностей, которые находятся «по ту сторону» человеческого добра и зла – такова подлинная сущность Ничше… Соловьев возражает весьма неудачно на новую религию Ничше старою нравственностью… это два несоизмеримые порядка» (Д. С. Мережковский, Не мир, но меч. К будущей критике христианства, СПб., 1908, с. 84).[↩]
17. «Поли. собр. соч. Д. С. Мережковского», т. XI, СПб. – М., 1911, с. 221. [↩]
18. Зинаида Гиппиус, Дневники, кн. 1, с. 109.[↩]
19. Там же, с. 110.[↩]
20. Н. А. Бердяев, О новом религиозном сознании. – В его кн.: «Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900-1906 г.), СПб., 1907, с. 360.[↩]
21. Александр Эткинд, Хлыст. Секты, литература и революция, М., 1998, с. 206.[↩]