Д. Г. Лоуренс. Психоанализ и бессознательное. Порнография и непристойность

Философские труды классика английского модернизма, ключевые для понимания его романов (последние в России известны уже достаточно давно), наконец переведены на русский язык. Более того, читателю значительно повезло – работы Лоуренса попали в руки известных и хорошо зарекомендовавших себя переводчиков, что позволило избежать неряшливости, столь распространенной сейчас в переводах нон-фикшн. В книгу (вопреки ее заголовку, указывающему всего два названия) вошли три лоуренсовских трактата: «Порнография и непристойность» (1929), «Психоанализ и бессознательное» (1921), «Фантазия на тему о бессознательном» (1922).

Все они написаны позже, чем многие из популярных в России романов Лоуренса, и бросают на них ретроспективный отблеск. То, что в художественной форме существовало в «Радуге» и «Влюбленных женщинах», в двух трактатах о бессознательном становится частью философской концепции. Читатель имеет случай убедиться в том, что, несмотря на принадлежность к модернизму (то есть культуре, отрицающей прямое дидактическое слово), Лоуренс является в первую очередь художником прямого слова. В «Фантазии на тему о бессознательном» он почти дословно повторяет большие фрагменты высказываний Руперта, протагониста «Влюбленных женщин» и альтер эго автора. Концепция любви и сексуальности, высказанная в романе героем, принадлежит, таким образом, самому автору, и Лоуренс не выказывает ни малейшего желания разграничивать себя и героя.

Взгляды Лоуренса весьма самобытны (даже Фрейда он проглатывает и переваривает лишь для того, чтобы отвергнуть) и в качестве самостоятельной философии могут производить на современного читателя впечатление утопичных и догматических. Например, предписание всему человечеству мало спать, рано вставать и заниматься сексом в полной темноте (с. 438 – 443), или же предположение, что центр интуитивного знания помещается в солнечном сплетении (с. 118 – 119, 145), или же выпады против образования как такового и образования женщин в частности (с. 274, 292 – 295 и др.). Кроме того, Лоуренса легко поймать на том, что, протестуя против «головного» (с. 384), он сам выстраивает чрезвычайно головную теорию сексуальности. Ругая толстовство, он при этом является более последовательным толстовцем, чем сам граф: тот все-таки, несмотря на «опрощение», пытался просвещать народные массы и писал для них учебники по литературе, Лоуренс же утверждает, что образование народу не нужно вообще и что ежедневный физический труд полезнее всяких школ, которые нужно закрыть.

Гораздо больший интерес для современного читателя представляет эссе «Порнография и непристойность», самое позднее хронологически. Это чрезвычайно остроумное сведение счетов с англосаксонской (и отчасти христианской вообще) культурной традицией, наложившей свой отпечаток на литературу последних столетий. Порнография, по Лоуренсу, – это извращение, унижение природы сексуальности (знал ли он эмигрантское высказывание Ходасевича, определявшего порнографию как искажение смысла?). Вследствие этого определения в разряд порнографии попадают не только грязные открытки, продаваемые из-под полы, но и «Джен Эйр». По глубокому замечанию Лоуренса, есть нечто изощренно безнравственное в том, что Рочестер должен быть искалечен и утратить свою физическую привлекательность, чтобы заслужить возвышенную любовь Джен Эйр (с. 54).

Порнографично все, где секс предстает как нечто грязное – будь это непристойные открытки или… любовная лирика, выражающая идею чистой любви. И то и другое способствует «онепристоиванию» мира, делая чувственность преступной. Непорочная любовь, по убеждению Лоуренса, – лицемерный миф, созданный клерикалами и викторианцами. И надо сказать, анализ литературной традиции, проводимый Лоуренсом, по-своему убедителен. За маской непорочной любви для Лоуренса скрывается извращенная нечистота воображения: «Его [лирического поэта] непристойное сердце, видите ли, «пронзает стрела печали», когда перед ним «прекрасная и чистая дева». Не надо нам такого рода любовной лирики <…> мы уже и так навидались этих господ, воздевающих глаза к небу и в то же время щекочущих где-то там, в глубине, свой маленький грязный секрет» (с. 65).

Лоуренс категорически не признает существования Афродиты Урании, устремляя взоры лишь на Афродиту Пандемос. Его пафос трогателен, его ригоризм смущает. Так, он по непонятной причине зачисляет в разряд порнографии и эротический юмор (и противоречит сам себе, провозглашая новеллы Боккаччо «нравственно здоровыми» на с. 48, – а ведь у Боккаччо все густо замешено на юморе). Пушкин с этим не согласился бы – он допускал эротику, наоборот, только в виде шутки, а серьезное отношение к сексу в литературном произведении считал безнравственностью. Разница стран, времен, нравов? И кто прав? Прав тот, кто не воспринимает философию писателя в качестве руководства к действию и учебника жизни, но – в качестве руководства к восприятию Искусства.

М. ЕЛИФЁРОВА