Что такое дилетантизм?

В наше время главный недостаток, отзывающийся во всех почти ученых произведениях, есть отсутствие труда. Редко случается критике указывать на плоды долгих изучений и терпеливых разысканий. Что из того происходит? Наши так называемые «ученые» принуждены заменять существенные достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною «взглядов», приноровлением модных понятий к старым, давно известным предметам и пр.».
…Надеемся, читатель не подумает, что приведенные слова Пушкина мы хотим отнести к сегодняшнему состоянию нашей науки о литературе в целом. Странно было бы сегодня сказать, что почти для всех «ученых произведений» характерно «отсутствие труда»; наоборот, наша наука проделала и делает колоссальную работу по исследованию и осмыслению истории русской литературы и современного литературного процесса; достижения этой науки, на марксистской основе развивающей великие традиции Белинского, Чернышевского и Добролюбова, вот уж почти полвека обеспечивают ей первое место в мировом литературоведении. Никак не скажешь также, что «редко случается критике указывать на плоды долгих изучений и терпеливых разысканий», – напротив, это «случается» не так уж редко, ибо подлинно научна и надежна сама наша методология, предполагающая прежде всего твердую опору на конкретные, объективные факты, «терпеливо» разыскиваемые и пристально изучаемые, а не на субъективные ощущения и псевдооригинальные домыслы. Благодаря этой материалистической методологии лучшие работы советских литературоведов обогатили и обогащают наши научные представления о литературе.
Но… наличие «лучшего» само по себе вовсе не гарантирует от «худшего».
За наукой тащится дилетантизм, и задача состоит в том, чтобы отделять, изолировать от науки этого недоброго «спутника» и тем обезвреживать его, избавляться от него.
Вот тут-то и приходится кстати высказывание Пушкина; ибо в этом высказывании завидно точно и емко определено не что иное, как дилетантизм.
Дилетантизм опасен именно тем, что он есть, так сказать, «квазинаука», «как бы наука». Чтобы бороться с ним, надо прежде всего ставить это явление на его собственное место. А для этого надо выяснять и показывать его характерные признаки. Лучше всего – на конкретных примерах.
Ходить за ними – к сожалению! – недалеко…
* * *
Нетрудно понять, что дилетантизм менее всего связан с так называемой ложной скромностью. Он часто даже воинственен. Этой особенности нельзя не заметить в книге И. Дьякова «Мировоззрение В. Г. Белинского», выпущенной в 1962 году Амурским книжным издательством. Читая ее, можно прийти прежде всего к тому выводу, что до И. Дьякова по трактуемому им вопросу ничего путного в науке сказано не было; этот мотив в значительной мере определяет пафос данного труда – потому-то И. Дьяков и питает некоторую слабость к заявлениям вроде: «надо нанести сокрушительный удар…», или: «надо покончить с фантастическими представлениями…». Правда, автор благосклонно упоминает работы своих предшественников и вовсе не провозглашает на каждой странице, что с него-то и начинается подлинно научное изучение мировоззрения великого критика. И все же на первых уже страницах книги, в ее введении, нам деликатно, но довольно ясно дают понять, что перед нами, так сказать, мессия отечественной науки, задавшийся целью «раскрыть мировоззрение Белинского во всей его сложности и противоречивости». «Даже малейшая ложь, когда заходит речь об этом честнейшем русском человеке, оскорбительна для его светлой памяти», – торжественно и не без многозначительности заявляет автор. Одним словом, автору «хотелось, прежде всего, написать правдивую книгу об идейном облике Белинского… Вот почему в книге полным голосом говорится не только о сильных, но и о слабых сторонах мировоззрения великого мыслителя». Наконец-то, должны сказать мы с облегчением, наконец-то появится правдивая книга о великом мыслителе! Ибо то, что писалось до сей поры – и неоднократно – о «слабых сторонах», о противоречиях в мировоззрении критика, об идеализме, о периоде «примирения» с действительностью, – все это сойти за правду никак не может; в этом нас убедил И. Дьяков… А. посему перед автором книги – поле нераспаханной целины: «Впервые специально анализируются… Автор полагает, что ему удалось по-новому объяснить… Из четвертой главы читатели узнают…» – и наконец: «Таким образом, в этой книге впервые освещаются важнейшие составные части мировоззрения Белинского в их неразрывном единстве…» (курсив наш. – Авт.).
Надо сказать, что категоричность подобных заявлений на поверку оказывается мало оправданной. Дело в том, что «неразрывное единство»»составных частей» мировоззрения Белинского, «освещаемое» И. Дьяковым, страдает по меньшей мере одним существенным недостатком: оно не «неразрывное»… Рассматривая поочередно существенные стороны мировоззрения великого критика («Политические взгляды Белинского», «Белинский – классик русской философии», «Социологические взгляды Белинского»), автор книги нередко как бы забывает некую деталь, а именно то, что великий критик был прежде всего великим критиком и что различные стороны его мировоззрения специфически преломлялись в его критических и эстетических суждениях. Говоря о философии, социологии, политике, И. Дьяков далеко не всегда вспоминает об искусстве, которым Белинский, как известно, занимался по преимуществу и которое, смеем полагать, с философией и политикой связано столь же неразрывно, сколь и с этикой («В последней, пятой главе, – говорит И. Дьяков, – раскрываются эстетические принципы великого критика в органической связи с его этическими убеждениями»). Обращаясь же к суждениям Белинского об искусстве, И. Дьяков нередко делает их лишь иллюстрациями (и притом часто – не весьма удачными) к тем или иным положениям; некоторые примеры будут приведены дальше. В конечном счете оказывается, что о литературно-критических суждениях Белинского – литературного критика автор говорит «под занавес», в самой маленькой главе, «органически связав» их лишь с «этическими убеждениями». Странно, но факт.
Не менее странен метод доказательств, принятый И. Дьяковым во многих случаях. Это такой метод, когда доказательства не нужны. Вместо них задаются (и весьма патетически) вопросы: «Разве это не доказывает?..», «Разве это не подтверждает?..» Назвав, скажем, Белинского наследником декабристов, в серьезном исследовании необходимо показать конкретные преемственные связи между дворянскими революционерами и великим революционным демократом. Необходимо для любого исследователя мировоззрения Белинского, но не для И. Дьякова. Для И. Дьякова достаточно двух абзацев, в которых отмечаются: «близость к народу», «знание… не понаслышке условий существования различных социальных слоев…», «богатейший жизненный опыт», «полуголодная жизнь», «распад родной (!) семьи», «чувство протеста против всякого деспотизма и произвола», «глубокое изучение прогрессивной литературы на фоне (!) непрерывной борьбы крепостных крестьян против помещиков»; к этому прибавляются «благотворное влияние отца-врача» и преподавателя гимназии Попова, авторитет молодого Белинского среди передовой молодежи, которую он «поражал своими знаниями и своей принципиальностью», наконец, мечты его «о собственных трудах по эстетике и грамматике», – и вывод – пожалуйста! – готов: «Разве всего этого недостаточно, чтобы в юном Белинском увидеть достойного наследника и славного продолжателя дела декабристов?» Попробуйте сказать, что недостаточно! Попробуйте напомнить, что в то время, о котором пишет автор, Белинский не только не был «славным продолжателем», но и не понимал еще значения декабризма! Впрочем, И. Дьяков уже приготовил ответ: «Да, он не мог пока понять значение героического выступления на Сенатской площади, но без этого подвига славных дворянских революционеров мы не имели бы ни Герцена, ни Белинского». С этим глубоким замечанием нельзя не согласиться; но какое оно имеет отношение к убеждениям юного Белинского, который «не мог пока понять» значения декабризма?
Подобный «метод» И. Дьяков развивает и дальше. Требуется, положим, доказать, что Белинский «поставил вопрос о революции для перехода к социализму». Весьма ответственный тезис, требующий конкретного подтверждения. И. Дьяков вместо довода предпочитает обойтись софизмом: «Если бы этого (идеи революционного перехода к социализму. – Авт.) не было в политической программе Белинского, тогда бы он не был революционером. В самом деле: разве бывают на свете революционеры, которые не осознали необходимости революционных способов борьбы при переходе от одного строя к другому?» Таким образом, в качестве доказательств приводятся не факты, а уже известные общие положения: например, без декабристов не было бы Белинского; Белинский был революционером. Выводы делаются не на основе «долгих изучений и терпеливых разысканий», говоря словами Пушкина, а на основе этих самых «общих положений». Впрочем, возможны и варианты. Выводы могут подтверждаться не научными (пусть и «общими») положениями, а известными внешними фактами, подменяющими анализ. И. Дьяков так и «доказывает» тезис о Белинском – наследнике декабристов («полуголодное существование» и пр.). Та же метода – в «анализе» проблемы «Белинский – Шеллинг». Справедливо утверждая, что пора покончить с «нигилистическим, вредным отношением к Шеллингу» (речь идет о первом периоде творчества этого философа), И. Дьяков затем задает вопрос: был ли Белинский «слепым, послушным учеником» немецкого мыслителя? – и с воинственностью (непонятно, в чей адрес направленной) восклицает: «Конечно, нет!» Казалось бы, тут исследователь сопоставит взгляды Белинского со взглядами Шеллинга и продемонстрирует сходства и различия… Ничего подобного. И. Дьяков предпочитает заявить, что «слепым, послушным учеником» Шеллинга был Шевырев, «идейный враг Белинского», и вот посему критик мог быть только «непослушным» учеником; в дальнейшем взгляды Белинского сравниваются со взглядами Шевырева…
Раз соблазнившись такой методологией, трудно от нее отрешиться: в конце концов уже не автор пользуется «методом», а «метод» правит автором. Вот внимание И. Дьякова привлекают известные слова Белинского о Пушкине, который подобен великой реке, вобравшей в себя и соединившей в себе воды других рек, после чего эти воды невозможно отделить друг от друга. «Теоретический вывод» готов: Белинский-диалектик отлично понимал закон перехода количества в качество… Приводятся слова Белинского о том, что «отличительные черты характера произведений г. Гоголя суть простота вымысла, совершенная истина жизни, народность, оригинальность – все это черты общие; потом комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния, – черта индивидуальная». «Да ведь это самая настоящая материалистическая диалектика!» – с воодушевлением восклицает И. Дьяков и разъясняет, что Белинский здесь не просто отмечает характерные особенности Гоголя в отличие от других реалистов, а «применяет (!) диалектику общего и отдельного к творчеству Гоголя».
Нередко такие приемы производят впечатление уже и вовсе поразительное. «По-видимому, нет ничего легче, а в сущности, нет ничего труднее, как писать о русской литературе», – читаем у Белинского. Увидев слово «сущность», И. Дьяков не только провозглашает эту фразу «глубоко диалектическим по содержанию положением» (положением!), но и делает глубокомысленный вывод: «Только диалектик понимает, что видимость и сущность, хотя и связаны между собой, далеко не совпадают».
Таким образом, отдавши однажды дань схоластике и софизмам, И. Дьяков нередко уже не в состоянии вести доказательство по существу, даже когда этого хочет, ибо он часто видит «сущность» не там, где она в действительности есть, а там, где есть возможность использовать эффектный прием.
Такие приемы хорошо служат тому, что весьма характерно для разбираемого нами явления, – так называемому «улучшению» классика, «подтягиванию» его к современности во имя поверхностного эффекта, для демонстрации «потрясающих результатов» исследования. Задумав «полным голосом» сказать «не только о сильных, но и о слабых сторонах мировоззрения» Белинского, написать «прежде всего… правдивую книгу», не забывая пожурить тех, кто занимается «улучшением» истории, сам И. Дьяков демонстрирует искусство «подтягивания», доказывая наличие у Белинского «элементов, зародышей пролетарской революционности». И. Дьяков прав, говоря об отличии Белинского от наивных социалистов-утопистов того времени, обращавшихся с одинаковой Проповедью к эксплуататорам и эксплуатируемым. Белинский действительно видел антагонизм между трудом и капиталом; в статье о «Парижских тайнах» он обнаружил удивительную зоркость, разглядев лживость буржуазной демократии во Франции 40-х годов; он понимал, что народ был обманут крупной буржуазией, которая в дни революции 1830 года по его трупам пробралась к власти; он верил в силу и энтузиазм «хранителя национальной чести» – народа и в это понятие включал французского пролетария. Все это черты важные, и они уже давно подмечены советскими исследователями. Но И.