№11, 1968/Зарубежная литература и искусство

«Что есть время?»

Никогда прежде время не занимало такого места в сознании человека, как ныне. Современный человек – «спешащий», «торопящийся» человек, он живет под знаком времени. Часовой циферблат с бегущей секундной стрелкой – самая подходящая эмблема для нашей цивилизации.

Впервые в истории время стало великой проблемой, неизменно занимающей мысль. Над загадкой времени ломали голову и многие мыслители прошлого, но как центральная проблема, в которой скрещиваются самые различные направления философии и психологии, литературы и физики, это проблема XX века. Вне вопроса о времени, его природе, его роли в жизни оказывается невозможной постановка никаких серьезных задач ни в точных, ни в гуманитарных науках; без этих вопросов нельзя представить себе развития литературы и литературоведения.

Традиционное понимание времени в качестве формы, нейтральной по отношению к содержанию, в качестве равномерно протекающей длительности, модель которой строится по модели пространства, это «ньютоновское» понимание времени – меры движения, игравшее столь значительную роль в литературе XIX века, ныне оттесняется новыми концепциями времени. Наряду с новым естественнонаучным понятием времени – четвертой координаты в пространственно-временном континууме релятивистской физики – возникло представление о психологическом, субъективном времени, существенном измерении духовной жизни человека. Вместе с этими представлениями и в связи с ними все большую самостоятельность приобретает категория художественного времени. Характерные для современной литературы отказ от хронологического порядка и сознательная перестановка временных отрезков1, внутренний монолог, «поток сознания» и свободные ассоциации, смешивающие прошлое с настоящим, выдвижение памяти как ключа к структуре времени и индивида, крайняя субъективизация категории времени, изменение ритма повествования, погружение реального времени в мифическое, роль мифа в утверждении вневременной перспективы человека и т. п. – в высшей степени симптоматичны. Время в современной литературе, как и в науке, уже не «чистая последовательность» (Кант) и не простое «вместилище» жизненных процессов, а активная, содержательная их сторона, самостоятельный участник художественного действия.

Поэтому естественно, что в литературоведении за последние годы резко возрос интерес к проблеме времени и появился целый ряд исследований, специально посвященных роли этой категории в архитектонике литературного произведения, в создании особой внутренней его структуры, в моделировании духовного мира изображаемого человека2. По словам Д. С. Лихачева, литература «становится искусством времени. Время – его объект, субъект и орудие изображения» 3. Однако время в современной литературе – не только мощное поэтическое средство, но и сила, с которой сталкиваются ее герои. Проникновенный анализ субъективного восприятия времени и попытки восстановить прошедшее посредством памяти (Пруст) 4, стремление истолковать «таинство времени», «выключить время» и преодолеть его законы (Томас Манн в «Волшебной горе») 5, «существование-во-времени», вырастающее в сознании героя в судьбу (Фолкнер) 6, – таковы взятые наугад аспекты проблемы «Человек и время», над которой бьются персонажи художественной литературы вместе с их создателями. Время гипнотизирует и тех и других. В зарубежном романе отношение ко времени, как правило, характеризуется неуверенностью, беспокойством, бессилием и страхом7. Выход из трудностей, порождаемых быстротечностью времени, ищут в возрождении мифа.

Сопоставляя это беспрецедентное повышение интереса ко времени в практике и теории литературы с некоторыми направлениями в современном естествознании, философии, психологии и культуроведении, пытающимися дать качественный анализ времени, мы убеждаемся в том, что перед нами всеобщая тенденция, своего рода «знамение времени». Суть дела не сводится к одним только открытиям ученых, к новым наблюдениям мыслителей и к оригинальным находкам тех или иных писателей. Очевидно, речь идет о глубоких сдвигах в сознании.

В этой связи не может не возрасти интерес и к анализу представлений о времени, существовавших в иные эпохи истории. Во-первых, при сопоставлении этих представлений с современными можно лучше понять глубину и характер происходящих в наши дни изменений во временно´й ориентации. Во-вторых, изучение коренных категорий человеческого сознания, из которых складывалась картина мира в определенную эпоху, открыло бы путь к более полному уяснению ее культуры. Если учесть, что исследование истории культуры представляет собой актуальную задачу современной гуманитарной науки, то станет ясным, насколько существенно и знакомство с категорией времени в ее восприятии и переживании людьми разных эпох. Ибо мало найдется других показателей культуры, которые в такой же степени характеризовали бы ее сущность, как понимание времени. В нем воплощается мироощущение эпохи, с ним связаны поведение людей, их сознание, ритм их жизни, отношение их к вещам и идеям, осознание человеком самого себя как личности.

Мы остановимся на анализе категории времени в культуре европейского средневековья. Выбор этот не случаен. Средневековая цивилизация, при рассмотрении ее в контексте всемирной истории, явилась ступенью, предшествующей нашей цивилизации. Между тем, несмотря на очевидность этой истины, ее далеко не всегда в должной мере принимают во внимание. Преобладает тенденция связывать культуру нового времени с одною лишь античностью и видеть в первой наследницу второй, игнорируя средневековье, разделяющее их не только по времени, но и по существу. Давно устаревший, ненаучный взгляд на средние века как на «провал» в истории, к сожалению, изжит скорее формально, и значение средневековой цивилизации для Европы нового времени еще отнюдь не раскрыто. Между тем как раз при изучении проблемы времени обнаруживается органическая связь современности именно со средневековьем и отсутствие такой связи – в этом отношении – с античной культурой. Достаточно указать на циклическое восприятие времени, занимавшее значительное место в античности, и на финалистскую концепцию движения мира от сотворения его к концу, к слиянию времени с вечностью, в средние века, – не вызывает сомнений коренное различив в жизненной ориентации греко-римской культуры и культуры средневекового христианства.

Однако такого сопоставления достаточно только для демонстрации важности исследования проблемы времени в историко-культурном плане, но не для уяснения категории времени в средневековом сознании. Ибо последнее знало не одну только иудео-христианскую концепцию времени, но включало в себя целый спектр временны´х категорий. Анализ этих категорий мог бы способствовать выявлению разных пластов культуры, в совокупности образовывавших тот противоречивый и сложный феномен, который называется культурой средних веков. Этот анализ вместе с тем обнаружил бы и предпосылки временно´го восприятия мира, характерные для нового времени. В постановке этой двуединой задачи мы видим методологическое значение исторического исследования проблемы времени.

* * *

В средневековом аграрном обществе время определялось прежде всего природными ритмами. Календарь крестьянина отражал смену времен года и последовательность сельскохозяйственных сезонов. Календарь, многократно изображавшийся на протяжении всего средневековья в книжных миниатюрах, в рельефах на стенах церквей и соборов, во фресках, в ученых трактатах и в поэзии, – это преимущественно сельскохозяйственный календарь: каждый месяц знаменовался определенными сельскими работами. Аграрными календарями регулировались и сроки взимания феодальных рент и повинностей с крестьян. Податные кадастры, полиптики и картулярии постоянно упоминают важнейшие праздники, служившие моментами начала или окончания сдачи оброков, пахоты и жатвы. В сознании крестьян и землевладельцев эти даты имели ясное социальное содержание: в эти моменты овеществлялось производственное отношение сеньориальной эксплуатации. Праздники, отмечавшие поворотные моменты годичного цикла, восходили частично еще к языческим временам. Они сохранялись и в христианскую эпоху. Аграрное время было вместе с тем и временем литургическим. Год расчленялся праздниками, знаменовавшими события из жизни Христа, днями святых. Год начинался в разных странах не в одно и то же время: с рождества, со страстной недели, с воскресения Христова, с пасхи. Соответственно отсчет времени велся но числу недель до пасхи и после нее, до и после рождества. Лишь постепенно год стали начинать 1 января – со дня обрезания Христа.

Сутки делились не на равновеликие часы, а на часы дня и часы ночи; первые исчислялись от восхода солнца до заката, вторые – от заката до восхода, поэтому летом часы дня были длиннее часов ночи, а зимою наоборот. До XIII – XIV веков приборы для измерения времени были редкостью, предметом роскоши. Обычные для средневековой Европы часы – солнечные часы («гномон»), песочные либо клепсидры – водяные часы, – наследие античности. Когда время нельзя было установить по положению солнца, его определяли по мере сгорания лучины, свечи или масла в лампаде. Насколько медленным был прогресс в определении времени, видно из того, что применение свеч в этих целях, зафиксированное, например, при английском короле Альфреде (конец IX в.), наблюдалось и при Людовике IX (XIII в.), и при Карле V Французском (XIV в.). Монахи ориентировались по количеству прочитанных ими страниц священных книг или псалмов. Для широкой массы населения главным ориентиром суток был бой церковных колоколов, регулярно звонивших, призывая к заутрене и к другим службам. Сутки делились на ряд отрезков (обычно их было семь), обозначавшихся боем церковных часов. Таким образом, течение времени контролировалось духовенством. Фантастическую, но по-своему знаменательную этимологию слова сатрапа (колокол) дал в начале XIII века Жан де Гарланд: «Часы (сатрапе) получили свое название у живущих в деревне (in campo) крестьян, которые не умеют определять время иначе, как с помощью колоколов (per campanas)» 8. Различали «колокол жатвы», «колокол тушения огней», «колокол выгона в луга». Вся жизнь населения регулировалась боем колоколов, соразмеряясь с ритмом церковного времени. Для того чтобы представить себе, насколько приблизительно определяли время в средние века, стоит упомянуть случай, происшедший в Монсе в конце XII века. На судебный поединок, назначенный на рассвете, пришел лишь один из его участников. Тщетно прождав своего противника, он потребовал от судей вынести постановление о том, что он выиграл дело, так как другая сторона не явилась в положенное время. Для этого было необходимо установить, что действительно уже наступил девятый час, и чиновникам пришлось обратиться к священнику, который лучше разбирается в часах9.

Поскольку темп жизни и основные занятия людей зависели от природного ритма, постоянной потребности знать точно, который час, возникнуть не могло. В обстановке господства натурального хозяйства не дорожили временем, и привычного деления на части дня было вполне достаточно, минута как отрезок времени и интегральная часть часа попросту не воспринималась. Даже после изобретения и распространения в Европе механических часов они очень долго не имели минутной стрелки, которая стала их неотъемлемой деталью не ранее XVI века. Время в представлении людей средневековья всегда имеет определенное, конкретное содержание Год, сезон, месяц, день, а не час и тем более не минута – основные временны´е категории средневековья. Средневековое время – по преимуществу продолжительное, медленное, эпическое.

Сельскохозяйственный календарь и распорядок суток, естественно, варьировали из одной области в другую. Нечего и говорить о том, что время средневекового человека – местное время, в каждой местности оно воспринималось как самостоятельное, присущее только ей и никак не согласованное со временем других областей. Никакого всемирного и зонального времени не было и в помине. Сельское время – время природное, не событийное, поэтому-то оно и не нуждается в точном измерении и не поддается ему. Это время людей, не овладевших природой, а подчиняющихся ее ритму. Понятие точности в современном смысле вообще совершенно чуждо средневековому сознанию: ни в исчислении времени, ни в установлении длины или площади, ни в расчетах и определении больших масс люди не были озабочены выяснением точной численности.

В тесной связи с природным временем находилась и та система отсчета времени, которая уже непосредственно вводит нас в круг человеческих отношений, – время родовое или семейное, генеалогическое. Человек не мыслил себя в качестве вполне обособленного индивида, и принадлежность к органической группе определяла как его способ существования, так и мировосприятие. Преемственность в родственных коллективах выражалась в смене поколений, и каждый представитель поколения ощущал себя звеном в непрерывной цепи. Как и в природе, в жизни человека последовательно сменяются периоды зарождения, расцвета, зрелости, увядания и смерти, регулярно повторяющиеся из поколения в поколение. И сельскохозяйственные сезоны, и сменяющиеся поколения людей – кольца на одном древе жизни. Генеалогический принцип исчисления времени придавал его восприятию антропоморфный характер. Родовое время, занимавшее главенствующее место в сознании людей в эпоху раннего средневековья, сохраняет свое значение и в сложившемся феодальном обществе. Феодальные сеньоры заботились о своих генеалогиях, возводя род к далеким, нередко легендарным или полулегендарным знатным и славным предкам. Утверждение престижа семьи посредством апелляции к давности ее происхождения раскрывает отношение ко времени господствующего класса: могущественный, знатный, влиятельный человек в средние века – это человек, за плечами которого стоят многие поколения, в котором сгустилось родовое время – оно же и время истории. История в средние века оставалась историей древних феодальных родов и династий. Время – не вне людей и не безразлично к их жизни и поступкам. Напротив, время заключено в них. Время – это цепь человеческих поколений.

Довольно беззаботные в определении точного времени, люди средневековья проявляли большой интерес к вопросам хронологии. Основной жанр исторического повествования в ту эпоху – хронография, погодная запись заслуживающих внимания (в тогдашней точки зрения) исторических явлений. Хронисты стремились согласовать между собой периоды царствований и понтификатов. Было создано много трудов по исчислению исторических периодов, и ряд хронистов считались специалистами по уточнению времени правления королей, епископов или свершения важных событий прошлого10.

Но время земных царств и следующих одно за другим событий не воспринималось ни как единственное, ни как подлинное время. Наряду с земным, мирским временем существовало сакральное время, и только оно и обладало истинной реальностью. Это время можно было бы вслед за некоторыми историками назвать библейским, ибо на самом деле оно протекает в плане Ветхого и Нового заветов. Но сакральное время как важнейшая категория представлений о мире сложилось до и помимо Библии и христианства, получив, однако, от них глубоко специфическую новую окраску. Само же по себе сакральное время – неотъемлемая черта «архаического сознания», не склонного резко отделять природное от социального и естественное от сверхъестественного. Сознание народов Европы, в период раннего средневековья переходивших от варварства к цивилизации, не воспринимало жизнь как процесс, протекающий лишь из прошлого через настоящее в будущее. Подобно регулярному повторению природных и сельскохозяйственных циклов жизнь людей также осознавалась в категориях вечного возвращения. В потомках возрождаются предки; человеческие поступки приобретают значимость постольку, поскольку повторяют поступки, совершенные некогда божеством, культурным героем, первыми людьми. Посредством имитации этих «первоначальных» деяний и уподобления человека некоему архетипу его жизнь и поведение обретают новый, более высокий смысл. Текущее время человеческой жизни не воспринимается как самостоятельное и самоценное, оно проецируется в мифологическое время, и празднество, исполнение мифа, ритуалы восстанавливают прямое отношение с этим «первоначальным» временем, которое вместе с тем одно только и воспринимается в качестве подлинного времени. При подобном переживании времени прошлое не отделяется от настоящего.

Категория божественного архетипа, определявшая поведение и сознание людей в архаических обществах, остается центральной в мировосприятии и средневекового христианства. Персонажи и события Ветхого и Нового заветов обладают реальностью особого рода. Библейское время – не преходяще; оно представляет абсолютную ценность. Тем не менее время христианского мифа и время мифа языческого принципиально различны. Языческое время осознавалось, по-видимому, исключительно в формах мифа, ритуала, смены времен года и поколений, тогда как в средневековом обществе категория мифологического, сакрального времени сосуществует с категорией земного, мирского времени и обе эти категории объединяются в категорию времени исторического. Историческое время подчинено сакральному, но не растворяется в нем, оно скорее соотнесено с ним таким образом, что христианский миф дает своего рода критерий определения исторического времени и оценки его смысла.

Блаженный Августин, обосновывая христианскую концепцию времени, отверг циклизм древних. Эллинское восприятие времени не знает абсолютных «до» и «после»: все повторяется в «великом году» пифагорейцев, и подобно тому как Платон учил своих учеников в Афинах в Академии в известном году, так и за несметное число веков прежде периодически повторялись тот же Платон, та же школа и тот же город. Циклизм отрицает направление времени и не ставит конечной цели перед историей. Лишь Ветхий завет с его эсхатологией дал основу христианскому пониманию времени, которое исходит из идеи уникальности и невозвратности событий. Называя учение языческой философии о круговом времени «ложным» и чуждым христианской вере, ибо оно исключает единственное явление сына божия и делает невозможным конечное спасение человека, Августин противопоставляет этой гипотезе «нечестивых»»истинный и прямой путь» бога. Благодаря богу «здравый разум разрывает эти вращающиеся круги» 11.

«Что есть время?» – вот вопрос, над которым бьется мысль Августина. Мы понимаем, что это такое, когда говорим о времени или слышим о нем от других. «Пока никто меня о том не спрашивает, я понимаю, нисколько не затрудняясь;

  1. »Авторы «Улисса», «Контрапункта» и «Александрийского квартета» обращаются со временем, как если б оно представляло собой колоду карт, которые можно произвольно раскладывать», – A. Rodway, Life, Time and the «Art» of Fiction, «British Journal of Aesthetics», 1967, vol. 7, N 4, p. 382. []
  2. A. A. Mendilow, Time and the Nevel, London – New York, 1952; H. Meyerhoff, Time in Literature, Berkeley and Los Angeles, 1955; E. Steiger, Die Zeit als Einbildungskraft des Dichters, Zurich, 1953; M. Salzmann, Le problème du temps danslalittérature contemporaine, «Il tempo». Archivio di filosofia. Anno 1958, N 1. Padova, 1958; R. Ingarden, Raccourcis de perspective du temps dans la concrétisation de l’oeuvre littéraire, «Revue de Métaphysique et de Morale», 1960, N 1; G. Poulet, Etudes sur le temps humain, I – III, Paris, 1949, 1952, 1964; N. Gey, Die Zeit – Element des künsterlichen Bildes, «Sinn und Form», 1966, Jg. 18, H. 4; J. Guillaumaud, Du temps physique au temps romanesque, «La nouvelle critique», 171, décembre 1965 – janvier 1966.[]
  3. Д. С. Лихачев, Поэтикадревнерусскойлитературы, «Наука», Л. 1967, стр. 213.[]
  4. V. Mathieu, Tempo, memoria, eternitá: Bergson e Proust, «Il tempo», pp. 161 – 173.[]
  5. Т. Манн, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9, Гослитиздат, М. 1960, стр. 155, 164 – 165.[]
  6. J.-P. Sartre, A propos de «Le Bruit et la Fureur», La temporalité chez Faulkner, «Situations», I, Paris, 1947; M. Gresset, Temps et destin chez Faulkner, «Preuves», 1964, N 155; O. Bihalji-Merin, Faulkner et le myth du temps, «Destins du roman» (Recherches internationales à la lumière du marxisme, N 50, 1965).[]
  7. J.-P. Sartre, Explications de»l’Etranger», «Situations», I, pp. 108 – 118.[]
  8. J. Le Goff, La civilisation de l’Occident médiéval, Paris, 1965, p. 229.[]
  9. M. Bloch, La société féodale, La formation des liens de dépendence, Paris, 1939, p. 119.[]
  10. F. Rühl, Chronologie des Mittelalters und der Neuzeit, Berlin, 1897.[]
  11. »Творения блаженного Августина», ч. 4, изд. 2-е, Киев, 1905; «О граде божием», кн. XII, гл. XIII, XVII. []

Цитировать

Гуревич, А. «Что есть время?» / А. Гуревич // Вопросы литературы. - 1968 - №11. - C. 151-174
Копировать