Четвертое, исправленное
Камран Мамедов, А. hагвердиев, «Гянджлик», Баку, 1970, 198 стр., с приложением фотоснимков на 16 страницах (на азербайджанском языке).
плеяде азербайджанских писателей, продолжавших и развивавших в конце прошлого и начале нынешнего столетия реалистические традиции М. -Ф. Ахундова, одно из наиболее почетных мест принадлежит Абдурагиму Ахвердову (1870 – 1933), писателю, драматургу, видному общественному деятелю, педагогу и ученому, постоянному сотруднику прославленного революционно-демократического журнала «Молла-Насреддин».
Драматические произведения Ахвердова, украшавшие азербайджанскую сцену с первых лет вашего века, до сих пор радуют зрителей; прозаические его произведения пользуются большой популярностью среди современных читателей; сборники его избранных произведений в переводе на русский язык неоднократно выходили в свет в бакинских и московских изданиях.
К 100-летию со дня рождения А. Ахвердова вышла в свет монография доктора филологических наук профессора Камрана Мамедова, посвященная жизни и творчеству писателя. К сожалению, мне не довелось ранее познакомиться с этим трудом – оказалось, что это уже четвертое, причем вновь переработанное автором, издание. О выходе этой книги я узнал из рецензии Аббаса Гаджиева в азербайджанской литературной газете «Эдебийят ве инджесенет» (от 26 июня 1971 года). А. Гаджиев очень высоко оценивает книгу, ограничиваясь в основном похвалами в адрес ее автора. Среди недостатков он отмечает лишь то, что в некоторых главах исследователь слишком много места уделил мелким фактам из биографии писателя и в обобщении их не пошел дальше прежних изданий; в другом месте рецензент выражает сожаление по поводу того, что К. Мамедов недостаточно раскрыл мастерство Ахвердова-драматурга.
А. Гаджиев пишет, что автор книги использовал в своем исследовании воспоминания, архивные материалы и научно-исследовательскую литературу, причем «критически пересмотрел свои прежние взгляды и высказывания». По мнению рецензента, автор по-новому вскрывает идейно-художественные особенности всех пьес Ахвердова, дает «глубокий эстетический анализ» его художественной прозы. Свою статью рецензент заключает следующим выводом: «Камран Мамедов постарался охватить в своей монографии творчество Ахвердиева в широком плане, уделив необходимое место также анализу публицистики писателя и его теоретических и критических произведений».
Так ли это на самом деле?
Действительно, монография К. Мамедова охватывает многие факты жизни Ахвердова, его литературной и общественной деятельности и включает обзор почти всех его драматических, прозаических, художественных и публицистических произведений, его переводов и т. д. Но сама форма исследования, избранная автором, производит противоречивое впечатление. Первые главы написаны в форме художественного или, вернее, полухудожественного повествования с описанием обстановки, диалогом, художественными деталями и т. д., но далее этот рассказ обрывается, уступая место чисто литературоведческому анализу (стр. 19 – 27 и др.) или теоретическим рассуждениям автора о литературном жанре, о характере реализма, о типическом, о комическом, о мастерстве художественного отображения действительности и других проблемах (стр. 80- 89), чтобы где-то на 138 или 150 или еще на какой-то странице вновь принять прежнюю форму, дать как бы живую картину общения и разговоров писателя с различными деятелями литературы, его друзьями и соратниками. К сожалению, ни один факт не подкрепляется ссылкой на источник; и читатель лишен возможности проверить сообщаемые автором факты или приводимые им в кавычках цитаты. Но ведь подавляющее большинство глав монографии К. Мамедова носит научно-популярный характер и дает читателю право предъявлять автору соответствующие требования.
Подходя к монографии К. Мамедова с этих позиций, следует выделить ряд интересных страниц, посвященных отношению Ахвердова к устно-поэтическому творчеству и использованию им народных преданий, притч, анекдотов, поговорок, пословиц, песен и т. д.
Говоря о языке художественной прозы Ахвердова, К. Мамедов совершенно правильно подчеркивает его простоту, народность, в то же время отмечая богатство художественно-изобразительных средств и лаконизм повествования. Автор подробно рассматривает художественные средства, которыми мастерски пользовался писатель; анализ заглавий некоторых рассказов, эпиграфов к ним, лирических и эпических отступлений от основной нити повествования, своеобразных приемов лепки портрета, мастерства диалога, пейзажа и других характерных именно для художественной прозы Ахвердова изобразительных средств дает достаточно ясное представление о высоком мастерстве Ахвердова-художника.
Этот раздел, содержащий три небольших главы (стр. 105 – 125) с примечательными заглавиями («Любовь к народному творчеству», «Писать просто тоже уметь надо», «Некоторые секреты прекрасного»), свидетельствует о художественном вкусе автора, об его умении проникать в творческую лабораторию художника и разбираться в творческом процессе. Тем больше, мне кажется, оснований отнестись ко всей монографии в целом с необходимой требовательностью, без «скидок» и сказать об ее недостатках, которых вовсе не так уж мало.
Как общий недостаток отметим прежде всего, что «разрушение жанра» книги не прошло безболезненно. Вольное обращение с документами, историческими фактами, цитатами, ссылками и прочими атрибутами научного аппарата привело к огромному количеству ошибок и неточностей.
Начнем с самого заглавия книги, с фамилии писателя, чьему творчеству посвящена монография.
Дело в том, что всю жизнь Ахвердов выступал под фамилией hагвердов – в азербайджанской транскрипции и Ахвердов – в русской. Так он значился в метрике, в паспорте, в визитных карточках и всех личных документах, так подписывал он все свои рукописные и печатные произведения, письма, под такой фамилией знали его многочисленные его друзья, соратники, читатели, так писали о нем в печати, в театральных афишах и программах. Однако после смерти писателя некоторые «блюстители» азербайджанской грамматики решили исправить фамилию писателя и стали писать hагвердиев, а не hагвердов, забывая при этом ту непреложную истину, что каждый писатель волен избрать себе фамилию и писать ее в любой форме.
Автор монографии, как и автор рецензии на нее А. Гаджиев, пошел по стопам этих блюстителей грамматики и, назвав свое сочинение «А. hагвердиев», нигде даже словом не обмолвился о том, как писал свою фамилию сам писатель. Более того, приводя цитаты из газет, писем, воспоминаний, печатных и рукописных материалов, даже официальных документов (стр. 157), даже автограф самого писателя (стр. 158), автор как ни в чем не бывало заменяет подлинную фамилию, зафиксированную в первоисточнике (стр. 36, 126, 156, 158, 170, 171 и др.). И то сказать, «исправив» фамилию писателя в азербайджанской транскрипции, автор монографий почему-то пощадил русскую транскрипцию, оставив в конце книги, где дается обычно ее название на русском языке, подлинную фамилию Ахвердова.
Автор весьма часто приводит в качестве бесспорных фактов неверные данные или допускает явные искажения в цитатах; в книге много непродуманных суждений. Вот несколько примеров.
На стр. 147 К. Мамедов утверждает, что Закавказский сейм назначил Ахвердова комиссаром Борчалинского уезда, где он проработал с марта 1917 до мая 1918 года. А между тем Закавказский сейм был образован лишь в феврале 1918 года, после разгона Всероссийского учредительного собрания, и никак не мог назначить кого бы то ни было до этого срока.
На стр. 149 автор утверждает, что Ахвердов участвовал в 1918 году в печатных органах большевистской организации «Гуммет» в Тифлисе. Между тем в Тифлисе такой большевистской организации ни в 1918 году, ни до того, ли после того не существовало.
На стр. 151 автор утверждает, что преследовавшие поэта Гамгюсара меньшевистские агенты наконец-то подкараулили его и, «точно волки, воспользовавшись ночной темнотой, убили поэта-гражданина, любившего свой народ», и скрылись. Автор не ссылается при этом (как и при всех прочих случаях сообщения выдуманных историй) ни на какие документы и даже не задается просто логическим вопросом: зачем было меньшевистским агентам убивать поэта, который состоял в то время в меньшевистской же организации «Гуммет» и печатался в органе этой партии – газете «Гяледжек», которая издавалась в Тифлисе.
Кратко, буквально в пяти строках, упоминая об Ахвердове – члене Первой государственной думы от б. Елизаветпольской губернии, автор сообщает, что писатель-депутат не интересовался делами Думы, так как рассматривал ее как «собрание, дающее пустые обещания» (стр. 54), при этом не ссылаясь ни на какие источники и не пытаясь как-то обосновать и аргументировать свое утверждение или по крайней мере объяснить читателю, ради чего Ахвердов баллотировался в Думу, если считал ее никудышной организацией.
Подобных утверждений, вызывающих сомнение или законное недоверие, у автора так много, что останавливаться на каждом из них не представляется возможным.
Переходя к той части монографии, где автор анализирует художественное творчество писателя, следует сказать, что кроме довольно удачных и интересных страниц (это мы отмечали выше) в книге много легковесных суждений, примеров весьма поверхностного анализа.
Например, явно надуманным представляется сходство, которое автор находит между рассказом Чехова «Хирургия» и Ахвердова «Зубная боль». Все сходство между этими рассказами ограничивается лишь тем, что в обоих присутствует зубная боль. Делать отсюда далеко идущие выводы о «благотворном влиянии Чехова» (стр. 81) нет ни малейших оснований.
Совершенно недостаточно, на наш взгляд, места уделено в монографии драматургии, занимающей господствующее положение в творчестве Ахвердова; говоря о прозе, автор сплошь и рядом ограничивается кратким пересказом сюжетов произведений, избегая идейно-художественного анализа.
Говоря, например, о драме Ахвердова «Несчастный юноша», К. Мамедов рассматривает лежащий в основе ее социальный конфликт между помещиком-ростовщиком и революционером-социалистом, отстаивающим право крестьян на землю (так характеризовал этот конфликт и сам писатель!), как конфликт семейный, конфликт между отцами и детьми (стр. 29).
Касаясь пьесы «Камран», автор весь интерес, главную особенность ее видит в том, что в первых трех ее картинах писатель знакомит нас с муджтахидом Мирза-Ахмед-агой, в четвертой – девятой с Гаджи-Камябом, его торговой конторой, семьей и друзьями, в десятой – показывает бакалейщика Ибрагима, в одиннадцатой- лекаря Мирзу-Мехти; следующие затем двенадцатая – пятнадцатая картины происходят в домах Гаджи-Камяба и муджтахида, шестнадцатая – в чайхане, семнадцатая – в доме Ибрагима и, наконец, последняя, восемнадцатая, – в нефтяном Баку (стр. 178). Такое, и именно такое расположение картин в пьесе автор находит особенно интересным, не объясняя, однако, читателю, в чем, собственно, видит он этот интерес и почему любое иное расположение картин было бы лишено интереса.
Анализируя одну из самых значительных и сложных пьес Ахвердова, историческую трагедию «Ага-Мухаммед-шах Каджар», и ее сценическое воплощение (стр. 54 – 67), правильно подчеркивая противоречивость и трагизм характера главного героя – тщеславного и властолюбивого деспота и завоевателя, залившего кровью землю не только Ирана, но и Закавказья, – критик почему-то обходит молчанием отношение писателя к своему герою.
Он ограничивается лишь указанием на то, что писатель-реалист проявил полную объективность в передаче исторических фактов, описав как пережитые Каджаром страдания в борьбе за власть, так и его патриотическое стремление к созданию сильного централизованного государства, показав как не знающую границ жестокость и мстительность его, так и отеческую заботу о благоденствии народа.
С такой трактовкой этой трагедии Ахвердова никак нельзя согласиться. Избрав героем иранского шаха Каджара, драматург, правда, показал его жестокость и коварство, противопоставив ему выписанный с горячей симпатией образ доброго и мужественного грузинского царя-патриота Ираклия II, но не избежал определенного противоречия, изображая главного героя, в чьи уста вложил гордые слова, призванные как бы оправдать все его страшные преступления высокими интересами государства. Под пером писателя, явно симпатизирующего своему герою, Каджар – мудрый государь-патриот, рассматривающий себя как некоего спасителя, посланного судьбой для возвеличения родины. Ведь не зря же в финале трагедии умирающий шах обращается к убийце со словами: «О несчастный, ты погубил Иран!»
К. Мамедов не заметил этого противоречия и дал неубедительную и неправильную трактовку исторической трагедии, идейно сблизив ее с первой в азербайджанской драматургии исторической трагедией Наримана Нариманова «Надир-шах». И если Нариманов, показав восхождение разбойника Надира на иранский престол и отметив его положительную роль в истории Ирана (он известен в истории не только своими завоевательными походами, но и значительными внутренними реформами прогрессивного характера), затем строго осудил его за проявленную жестокость и бессердечие, то А. Ахвердов, наоборот, как бы попытался оправдать бесчисленные преступления Каджара его трагической судьбой, пережитыми им в юности страданиями и благородными порывами, заботой о преуспеянии родины, о благополучии народа, то есть заслугами, которых, как известно из истории, он не имел.
Второй период творчества А. Ахвердова связан с журналом «Молла-Насреддин» и его обращением к прозе, преимущественно сатирической. Главные из этих произведений – «Письма из ада» и рассказы, объединенные в цикле «Мои олени». В них Ахвердов выступал (как и другие авторы журнала «Молла-Насреддин») против косности, отсталости, против религиозного фанатизма, суеверий и предрассудков, против общественных пороков патриархально-феодального Азербайджана и всего мусульманского Востока. В этой непримиримой, последовательной критике пороков общества больше всего доставалось от авторов-моллана-среддинцев мусульманскому духовенству, тупому и жадному, продажному и жестокому. Но никогда ни редактор журнала Джалил Мамед-Кули-заде, ни его первый поэт Мирза-Алекпер Сабир, ни его активнейший автор Абдурагим Ахвердов не выступали против самой религии ислама. Поэтому в корне не прав К. Мамедов, когда пишет: «Мирза-Фатали Ахундов, а вслед за ним такие писатели-реалисты сатирики, как Мамед-Кули-заде, Сабир, Ахвердов, вскрывали в своих произведениях реакционную сущность религии ислама, суеверий и поднимали наш народ на борьбу против религии и невежества» (стр. 97).
В этих нескольких строках все свалено в одну кучу: и ислам, и суеверия, и невежество. А между тем против ислама как религиозного учения, против аллаха, от чьего имени возвещал миру его божественную волю пророк Мухаммед, выступал лишь мыслитель-материалист и убежденный атеист М. -Ф. Ахундов, автор художественно-философского произведения «Три письма индийского принца Кемал-уд-Довле к персидскому принцу Джелал-уд-Довле и ответ на них сего последнего». Сокрушительная критика ислама, утверждение последовательно материалистических, атеистических идей имеются лишь в этом произведении великого мыслителя Ахундова, написанном в 1865 году и впервые опубликованном лишь после победы социалистической революции в Азербайджане. А все его ученики и последователи, в том числе и моллавасреддинцы, видели свою задачу в критике не религии и не основ ислама, а только духовенства и его антинародной деятельности, в критике религиозного фанатизма и невежества, суеверий и предрассудков. Это была чисто антиклерикальная критика, которая, правда, перерастала порой в антирелигиозную, но это обстоятельство не дает никакого основания причислять авторов-молланасреддинцев, в том числе и Ахвердова, к борцам против ислама как религиозного учения, к атеистам, отрицавшим в своих публичных выступлениях само существование божества. Другое дело, почему в XIX веке Ахундов мог выступать против ислама, а в XX веке, после революции 1905 года, передовой журнал «Молла-Насреддин» не только не выступал против религии, но часто в своей критике служителей религии, фанатизма и предрассудков даже ссылался на отдельные догмы ислама, пытаясь доказать искажение этих догм продажным и невежественным духовенством. Это-то и надо было объяснить, поскольку этой проблеме посвящена в монографии целая глава, и объяснить не только разницей в идейно-философском развитии Ахундова и его учеников или в характере жанров (философский трактат Ахундова и художественная проза и журналистика его учеников), но и историческими и общественными условиями, в которых жил Ахундов и в которых пришлось жить моллавасреддинцам.
Наконец, еще одно замечание относительно характера сатиры Ахвердова. В азербайджанском литературоведении довольно часто можно встретить рассуждения о характере смеха в сатирических произведениях авторов журнала «Молла-Насреддин» во главе с его редактором как «смеха сквозь слезы» даже в тех произведениях, где смех не связан ни с какими слезами, а является бичующим, убивающим, отрицающим, саркастическим.
Разбирая один из рассказов Ахвердова, К. Мамедов передает его фабулу: двое проходимцев, назвавшись сеидами (потомками пророка), перебираются из Ирана в Азербайджан и, обосновавшись в одном селе, закапывают в землю ослиные кости и объявляют населению об открытой ими могиле святого, чтоб превратить ее в источник личного обогащения. Из этого пересказа автор монографии делает совершенно неожиданный вывод: «Писатель смеется смехом, переходящим в слезы» (стр. 101), хотя писатель-сатирик беспощаден к своим героям, он гневно срывает с них маски, он убивает их своим смехом, а не жалеет, не оплакивает их.
В книге много искажений собственных имен: Люциан Климович дважды назван в ней М. Климовичем (стр. 63), а древнегреческий мудрец Диоген превращен в «диакона» (стр. 131), который ходит по свету днем с огнем в поисках человека. В одном из приложенных к книге фотодокументов, датированном 1917 годом, рядом с писателем снят не Гасан-бек, как неправильно указано в
подписи, а Гусейн-бек Мирзаджамалов, а титульный лист одноактной пьесы, Ахвердова «Хеялат» («Фантазия»), данный среди тех же приложений как автограф писателя (иначе какой смысл имело помещение этого листа?), отнюдь не является его автографом и написан совершенно другим лицом.
Хотелось бы отметить вкратце и полное отсутствие или недостаточное освещение в написанной с большими, пожалуй, даже излишними подробностями биографии писателя целого ряда важнейших фактов его жизни: его личных и творческих связей с общественными деятелями Азербайджана, Закавказья и России, его переписки, торжественного празднования 35-летия его творчества в центре Закавказской Федерации Тбилиси в 1927 году, общественной жизни последних лет и т. д. и т. п.
Мы считаем такой подробный разговор о недостатках книги К. Мамедова тем более необходимым, что в опубликованных в азербайджанской печати откликах на произведение К. Мамедова эти недостатки обойдены молчанием, а книге в целом дана незаслуженно высокая оценка. Глядишь, появится и пятое издание, куда перекочуют все прежние ошибки.
Хочется верить, что автор книги воспримет наши критические замечания как искреннее желание помочь ему в создании подлинно научного, отвечающего требованиям марксистско-ленинской эстетики исследования, достойного светлой памяти замечательного азербайджанского писателя.
P. S. Номер журнала был ужи сверстан, когда мы получили только что вышедшие из печати в Баку «Избранные сочинения» А. Ахвердова в двух томах, составленные К. Мамедовым, снабженные его же вступительной статьей, комментариями и примечаниями. На переплетах, титульных листах и на всех соответствующих страницах обоих томов приведена без всяких оговорок искаженная фамилия писателя.
Мало того, даже в помещенных во втором томе письмах Ахвердова к разным лицам, подписанных в подлиннике настоящей фамилией писателя, дана искаженная фамилия – Ахвердиев (стр. 447, 452, 466) – факт фальсификации документа, беспримерный во всякой добросовестной издательской, редакторской и научной практике.