Человек и история (Заметки о современном французском романе)

Читатель, конечно, знает, что такое бой быков. Даже не посетив это зрелище, он все равно имеет о нем некоторое представление – по фильмам, рисункам, книгам. Но есть книга, из которой вы узнаете о корриде нечто совсем неожиданное.

…Обезумев от ужаса, по арене мечется окровавленный человек. По пятам за ним гонится его мучитель и палач – матадор. Это огромный бык. Он не торопится нанести своей жертве последний удар; свирепая игра доставляет ему явное удовольствие. С трибун к копытам матадора летят цветы. Разодетые по-праздничному коровы восторженно мычат, они возбуждены любимым зрелищем. Кроме того, они предвкушают еще одно, чисто гастрономическое наслаждение: котлетки из свежей человечины. Человек на арене еще жив, еще увертывается от ударов. Но он знает, что конец неминуем и близок. Коррида, бой людей…

Эта жестокая притча о поменявшихся местами участниках корриды завершает роман Элен Пармелен «Бык-матадор». В ней – философия истории, исповедуемая автором.

Роман «Бык-матадор», вышедший в Париже в 1959 году» в значительной мере передает атмосферу современной ему жизни Франции. В нем говорится об угрозе ядерной войны, дамокловым мечом нависшей над человечеством, о колониальном разбое французской буржуазии в Алжире, о делах, разговорах, мыслях, досугах парижского литературного света, издателей, романистов, драматургов. Весь этот пестрый материал прочерчен ведущей темой – темой человеческой разобщенности, темой нелепости и горечи существования.

Все стремительнее темп будней, мчатся с кинематографической скоростью автомобили, гигантский экран синерамы болезненно вздрагивает под напором мечущихся по нему теней, гонится за счастьем человек, гонится за своей – чаще за чужой – любовью, за сенсацией для сегодняшнего ночного выпуска газеты, за сюжетом для нового романа-боевика, за такси, в котором сидит соперник, гонится за выгодным знакомством, за собственной тенью, за вчерашним днем, за прошлогодним снегом. Погоня, погоня, погоня; человек одинок, одинок, одинок; он жертва, жертва, жертва; жизнь нелепа, нелепа, нелепа. Мотив этот заползает в уши, отравляет кровь. Читатель втянут в бешеный темп. Он ошеломлен калейдоскопом сцен, мелькающих перед его глазами. Секунду назад вместе с персонажами романа мы толклись в парижской толпе, но вот уже перед нами сказочный дворец восточного владыки. Мир аллегории внезапно наплывает на столичный пейзаж, и картина блестяще проведенной полицейской операции (из толпы – с ловкостью фокусника! – выловлены и препровождены в участок рабочие-алжирцы) сменяется медлительными лебедями, томными ориентальными принцессами…

В жутковатом мире обитают действующие лица романа Элен Пармелен. Здесь все и непохоже, и до боли похоже на то, что привычно для парижанина наших дней. Так порой бывает во сне: знакомые, даже милые тебе существа, предметы, виды внезапно становятся другими; они вступают друг с другом в причудливые отношения, друг с другом и с тобой, со спящим, видящим этот ватный сон, в котором все понятно и непостижимо, и ты мучительно стараешься схватить ускользающую от тебя суть вещей, а они глядят на тебя бессмысленно и отчужденно.

Поэтика «Быка-матадора» – поэтика кошмарного сна. Местами поменялись не только участники корриды в заключительной притче – местами меняются здравый смысл и бред, любовь и ненависть, жизнь и смерть. Писатель Рош Прива, герой романа, рассказывает о том, как он мечется по городу, звонит по телефону, ест и пьет, и так же естественно и невозмутимо рассказывает он о том, как после его собственной смерти, вернувшись с его похорон, мечутся по городу, разговаривают по телефону, едят и пьют его знакомые. Казалось бы, в чередовании событий нет системы, сцены и образы перетасованы наугад. Это так и не так. Связи нет, но сам усиленно подчеркиваемый алогизм – он-то и есть своеобразная «логика нелогичности». Нарочитая хаотичность повествования призвана внушить читателю чувство всеобщей хаотичности бытия. И не случайно за короткой жанровой зарисовкой следует туманная аллегория, за живым, во всей его разговорной грубоватости, диалогом – вычурные ходы внутреннего монолога, за тонким намеком – удар наотмашь по читательским нервам…

И еще один роман Элен Пармелен – «Известный солдат», книга 1962 года. По материалу своему это сама современность, от романа буквально пышет жаром драматических событий, еще не успевших остыть, событий, которые потрясали Францию и земной шар в 1960 и 1961 году.

…Фашистский путч в Алжире, острейший политический кризис, страна на грани гражданской войны, де Голль едет в Алжир. Бои в Южном Вьетнаме, события в Конго, убит Лумумба, напряженное положение в районе Карибского моря… И тут же рядом, тем же тоном говорится о тысяче других вещей. События, которые по своим масштабам, по своим последствиям для человечества являются историческими, подверстаны в один ряд, в одну строку с фактами мелкими и незначительными. Для персонажей романа все события одинаково важны и одинаково ничтожны. Одним и тем же информационным говорком рассказчица сообщает о манифестациях в Алжире, о подготовке к референдуму, о новых жертвах продолжающейся колониальной войны – и о внезапной болезни милого и умного своего кота, и о собственных недомоганиях. Землетрясение в Чили, вылазка фашиствующих генералов, бытовые неурядицы в семье любого персонажа – все в равной мере составляет единую ткань бытия.

12 апреля 1961 года поднялся в космос первый человек на земле. В романе сообщено об этом. На следующий день прислуга рассказчицы называет своего кота (опять кот!) Гагариным. Об этом тоже сообщено – и тем же тоном. Любые подвиги бессмысленны, маленькому человеку неуютно в мире ракет, генералов, войн, политики, смерти… Таков смысл романа Элен Пармелен «Известный солдат».

Но как ярко и живо, как достоверно и талантливо написаны многие и многие сцены! С какой силой рассказано об официальных манифестациях в память жертв войны 1914 года, как страшен и символичен анекдот о семи гробах, о семи неизвестных солдатах, убитых в ту, «первую» войну, – из этих семи гробов наугад, как счастливый лотерейный билетик, был выбран один, тот, который должен отныне лежать рядом с вечным огнем, зажженным в его честь. (А что, если в этом гробу лежал араб? – спрашивает рассказчица…) Эти страницы словно дополняют барбюсовскую цепь антивоенных инвектив.

…Сцены жизни «ночного Парижа» – стриптиз, где голые женщины кажутся трупами. Аббат Лё (прозванный так за свою забавную манеру не договаривать фразы, кончая их артиклем – «лё»), который страстно коллекционирует описания новейших видов вооружения, знает наизусть все типы, все параметры ракет, их убойную силу, их дальность, их вес; о нет, война его не интересует – только само оружие, а не те, кто из него будут стрелять, и не то, во имя чего будут производиться эти выстрелы, – этакое невинное помешательство эпохи атомного психоза… Золотая молодежь, которая развлекается на лужайке пригородного леса: парни и девки гогочут, глядя, как сынок мультимиллионера разбивает о стену очередной подаренный папенькой автомобиль, новейшую модель лимузина… Выступление парижских «непротивленцев»: сидячая забастовка посреди Елисейских полей, своеобразный протест против колониальной войны в Алжире. Он благороден, этот смешной и трогательный жест юнцов-студентов, молодых священников, «левых интеллигентов», благороден и ненужен. Так и оценен он в романе. Ненужен и жест телевизионного диктора Поля Ферре, который вдруг начал комментировать – «от себя» – последние известия, сказал миллионам телезрителей, что он против войны, и призвал их сообщить свое мнение о войне; ясно, что Ферре тут же угодил в сумасшедший дом… Но как же по-другому бороться против войны – против войны в Алжире, против угрозы ядерного уничтожения, против всех несправедливых войн? Как бороться? Да никак. Борьба вообще бессмысленна, уж лучше просто биться головой о стену…

Таков подспудный ход мыслей, которым определена вся настроенность романа, вся его сложнейшая композиционная структура и стилистическая манера.

Роман «Известный солдат» построен на пересечении нескольких повествовательных планов; каждый из них в свою очередь дробится на десятки рукавов. Женщина, от чьего лица ведется повествование, рассказывает «свою историю», – это условное авторское «я» день за днем фиксирует собственную жизнь за год. В дневниковых записях с точной датировкой рассказано, чем был заполнен тот или иной день писательницы, какими встречами, разговорами, думами отмечено такое-то число, о каких событиях в мире узнала она по радио или от вернувшейся с базара прислуги; как чувствует себя ее кот и как ее кота оперировали; как себя чувствует ее муж и как ее мужа оперировали; что сказал Пабло Пикассо, у которого они с мужем были в гостях, и что она сама думает о новых фильмах, романах, спектаклях.

Здесь же – история создания романа, того самого, который в данную минуту читатель держит в руках. Автор приглашает нас в мастерскую, где изготовляется книга; перед нами нечто из области психологии творчества, напоказ выставлены те пружинки, которые обычно скрыты от постороннего взгляда. Вот рассказчица встретилась с друзьями, услышала забавную историю, запомнила редкое имя – Ноэли. «Прелестное имя!» – отмечает автор, и вот через десяток страниц одному из женских персонажей романа (а он пишется на наших глазах) дано имя Ноэли…

Другой план – «история читателя». Выбран один из возможных читателей романа. Он – директор школы, в которой учится сын рассказчицы. Она подарила г-ну Трамине, директору, свой роман – тот самый роман, который мы, читатели, держим сейчас в руках. К последней странице, дочитанной нами, дочитывает эту же книгу и г-н Трамине… У него, у Трамине, своя жизнь, заботы, огорчения; подрастают дети; сын участвовал в сидячей забастовке на Елисейских полях, легкомысленно ведет себя дочь…

Третий план – история братьев Ферре (сюжетную линию каждого из них писательница придумывает по ходу романа, у нас на глазах). Один – владелец картинной галереи (отсюда мир художников, задетый в романе); второй – писатель (в роман включаются и проблемы писательского успеха в современной Франции); третий – диктор парижского телевидения, читающий последние известия (изображена таким образом, и эта сторона действительности; к тому же диктор Ферре размышляет о политической жизни страны, – значит, и этот пласт жизни также входит в роман). К слову говоря, Ферре-писатель задумал написать роман о войне, о смерти естественной и смерти насильственной; он назовет свой роман «Известный солдат»…

У братьев своя жизнь, свои заботы и печали; дети, жены, любовницы, моральные проблемы…

Четвертый план – «история известного солдата». Солдат-зеленщик Франсуа Дюперье – явная перекличка с замыслом А. Франса, этакий молодой современный Кренкебиль, бессловесная жертва социальных порядков. Его забривают в солдаты и отправляют в Алжир. Впрочем, читатель встречается с ним редко и на несколько коротких минут. Его внутренний мир нам почти неведом; вероятно, сама безликость «известного солдата» должна подчеркнуть его типичность: «известным солдатом», как и «неизвестным», может оказаться любой его сверстник.

И есть еще в романе пятый – и очень важный – план. Тема смерти, сообщающая книге философскую тональность.

Ночь, клиника, палата, храп впавшей в бессознательное состояние старой женщины (матери братьев Ферре), деловитая сиделка, для которой смерть – атрибут ее профессии, скороговорка врача, который ничем не может помочь, на полу – заглушающий шаги пластик, в «дежурке» сестер – наглые мыши, а в сознании братьев – мысли, неотступные мысли о смерти. Мысли о тщете существования, о том, что «такова жизнь. Или такова смерть. Это одно и то же». Возникающее помимо их воли желание вспомнить все идиомы, все крылатые изречения, все банальные бытовые штампы, в которых упомянута смерть. Поток – тройной поток – сознания, отрывочные ассоциации, и через них, как бессмысленный бунт, крик: почему должна умереть именно она! Почему не больные из соседних палат?

Почему убит именно этот солдат, а не другой, почему от тайфуна погибают именно эти тысячи островитян, а не другие тысячи, почему успех выпадает на долю этого писателя, а не другого… В самом деле, почему? Потому что все бессмысленно в жизни.

И еще один мотив: мир тесен, люди связаны между собой множеством нитей, только не знают этого. Сиделка, дежурившая у постели умирающей Ферре, увлекается скачками; она ставит на ту же лошадь, что и гарсон из кафе рядом с больницей; гарсон этот обслуживал братьев, когда они заходили сюда во время трагической ночи; один из братьев в ту же ночь случайно толкнул на тротуаре старого господина, удар этот окажется для старика роковым у него начнется опухоль позвоночника, но старик пока этого не знает; не знает он и того, что его соседка в вагоне метро – это жена того самого гарсона, который обслуживал человека, толкнувшего его, старика, на улице… Вообще жизнь, как она изображена у Пармелен, – это метро, в котором твои соседи слева и соседи справа могут оказаться вовлеченными в общее с тобою движение, но они этого не знают, и только роман поможет им это узнать…

Как они эфемерны – эти связи между людьми, такие связи! Это не те узы, во имя которых жил Сент-Экзюпери. Не дружба, не общие цели, не общие заботы ремесла воздвигают их; это не связи идей, не связи человечности. Всех людей подстерегает смерть – вот основа этих связей. В ту ночь сидевшая в кафе рядом с братьями Ферре парочка болтала об увиденном только что фильме; молодые люди щебетали, не зная, что рядом, – смерть; через короткое время оба погибли, сбитые пьяным шофером…

«Человек обретает величие в смерти ближних своих» – таков один из афоризмов в романе Элен Пармелен. «Господину Трамине больше не удавалось понять, где он. Он потерял себя. Вот и обретайте после этого историческую нить!..» – еще один афоризм из романа.

…Элен Пармелен пришла в литературу как автор книги «Черным по белому». Это был улыбчивый роман о людях, чьими заботами и чьими руками создается газета «Юманите». Из последующих вещей писательницы запомнился «Диплодок» (1955). Детективный роман, написанный изобретательно и забавно, с легким оттенком самопародии, построенный по всем канонам жанра, он говорил о вещах совершенно иных, чем те, с какими обычно имеют дело авторы «полицейской литературы». «Диплодок» – роман о современном искусстве Франции, о живописи, о положении парижских художников, их материальном и социальном статуте, о том, как безжалостно эксплуатируется их талант монополистами – владельцами картинных галерей, как греет руки на искусстве буржуазная критика и пресса.

В «Быке», в «Солдате» юмор остался, но стал похожим на «черный юмор» сюрреалистов. Картины жизни потеряли размах и объемность; концепция «абсурда» смазала лица героев. Пропала неповторимая авторская манера щуриться или улыбаться, глядя на людей, – схема заслонила собой многое из того, что подсмотрено у жизни…

Книги Э. Пармелен – не самое яркое явление французской прозы наших дней, но они в чем-то весьма типичны для определенной линии развития этой прозы, – увести человека с той дороги, по которой катится колесница Истории, спасти его от Истории, ибо человек слаб, а история бессмысленна и неумолима…

В 1958 году огорчил своего читателя Веркор. Его повесть «Господин Пруст» (имя пишется по-французски немного иначе, чем имя Марселя Пруста) была создана словно другим человеком, ничего не было в ней от той страстности, которой дышали «Молчание моря», «Люди или животные?», «Гнев бессилия». В «Господине Прусте» Веркор анализировал психологию стареющего месье, высокопоставленного чиновника и изощренного садиста. Высшее призвание его жизни воткнуть булавку (непременно золотую) в женскую грудь. Он втыкает эту булавку в грудь жены, потом в грудь любовницы, потом начинаются муки совести, человек всю жизнь несет крест, мучится сознанием своего нравственного уродства, а писатель жалеет хорошего человека.

Но Веркор преодолел свой кризис. Свидетельством тому – роман «Сильва», опубликованный в 1961 году.

Что такое человек? Чем человек отличается от животного? Как утверждает человек свое человеческое начало? Как формируется его сознание? Круг этих вопросов знаком читателю «Людей или животных?». «Сильва» подхватывает проблематику прежних книг Веркора.

Рассказ ведется от лица «среднего англичанина» наших дней, землевладельца мистера Ричвика, британца до мозга костей, привыкшего к бедному внешними событиями, упорядоченному существованию, человека, далекого от политики. Ричвик честен и добропорядочен, традиционен и совестлив; в его уста автор вкладывает собственные раздумья, не противореча, впрочем, художественной логике развития образа.

И вот в жизни Ричвика происходит чудо. На его глазах лисица, за которой гонится свора гончих, превращается в молодую женщину. В существо, которое с точки зрения анатомии и физиологии является человеком. Но только с точки зрения анатомии и физиологии. Потому что Сильва (так нарекает он свою неожиданную пленницу и воспитанницу) в духовном отношении – нуль. Она целиком в животном мире. Это лисица, со всеми повадками дикого зверя, лишенная человеческого сознания, речи, элементарных человеческих рефлексов. Она находит приют в доме Ричвика. Содержание романа – рассказ о постепенном превращении лисицы в человека, о превращении уже не внешнем (оно свершилось), а духовном, умственном, нравственном. «Чудо», свидетелем которого оказался Ричвик на первых страницах романа, принято им как свершившийся факт; пусть факт этот загадочен и непостижим, но физическое превращение лисы в человека произошло на его глазах, а он привык доверять своим органам чувств.