Частные темы и общее направление
«Сборник статей и материалов», вып. 4. Литературный музей А. П. Чехова, Ростовское книжное изд-во, 1987, 899 стр.
Когда в 1959 году Таганрогский литературный музей Чехова начал регулярно издавать сборники статей и материалов, сразу стала ясна особая роль этого единственного у нас чеховского временника. Возникла возможность объединить и координировать работу многочисленного отряда исследователей творчества Чехова.
Прошло восемь лет – за это время втрое вырос тираж сборника, наряднее стала его внешность; каждый выпуск знакомил с новыми авторами, содержал разнообразные материалы: статьи, главы из монографий, публикации. Сейчас вышел в свет четвертый выпуск сборника, и настала пора подвести некоторые итоги.
В настоящем выпуске помещено девятнадцать статей восемнадцати авторов. Может только радовать, что существует печатный орган, в котором с большей или меньшей регулярностью появляются работы маститых и пока еще мало известных исследователей творчества Чехова. Но поговорим не о числе, а об умении.
В какой степени временник Таганрогского музея соответствует ревнивым и придирчивым ожиданиям всех, кому дорого творчество Чехова? Сразу следует сказать, что в предыдущих трех выпусках было немало настоящих удач – назовем работы С. Балухатого («Ранний Чехов», вып. 1), М. Громова («Первая пьеса Чехова», вып. 3), Е. Сахаровой («Черный монах» Чехова и «Ошибка» Горького», вып. 1), М. Семановой и др. Есть такие удачи и в новом выпуске.
Н. Роскина в статье «Письма к Чехову его отца П. Е. Чехова» исследует материалы, остававшиеся до недавнего времени недоступными для изучения. Точность комментария сочетается в статье Н. Роскиной с широтой исследовательского подхода. Облик отца Чехова противоречиво освещался мемуаристами. Статья Н. Роскиной убедительно объясняет эти противоречия, В вей на материале переписки отца и сына прослежена история человека, который от семейного деспотизма, «так омрачившего детство Чехова», придал к полному подчинению могучему нравственному влиянию своего великого сына. Не менее интересна и другая часть статьи, в которой Н. Роскина доказывает, что «слог писем и самый образ мыслей отца мог подсказать Чехову форму одного из самых первых его печатных рассказов» – «Письма к ученому соседу».
Статья А. Чудакова «Повествование раннего Чехова» примечательна в двух отношениях. Автор спорит с точкой зрения, «утверждающей полную объективность Чехова, включая и раннего». На самом деле вещи 1880 – 1886 годов содержат образцы трех самостоятельных типов повествования. Их А. Чудаков называет субъективным, нейтральным и объективным и поистине увлекательно рисует картину зарождения, сосуществования и смены этих стилей.
Однако в статье А. Чудакова новы и интересны не только выводы, но и сам метод исследования, поэтому остановимся на ней подробнее. Нередко в работах о Чехове наблюдения, сделанные над одним-двумя произведениями, легко распространяются потом на все творчество писателя. Так рождаются утверждения такого типа: «Соблюдая экономию, Чехов, как и Пушкин, не допускал подробностей в изображении жизненного потока» (взято из статьи Е. Куликовой «Чехов и Пушкин» в рецензируемом сборнике). Подобные «экстраполяции», легко опровергаемые противоположными примерами, вызывают вопросы: к каким произведениям Чехова, к какому периоду его творчества применимы эти утверждения? Метод, которым пользуется А. Чудаков, принципиально иной.
Составив вопросник (см. статью А. Чудакова «Неизвестные произведения раннего Чехова», «Вопросы литературы», 1967, N 1), автор «накладывает» его на все произведения исследуемого периода и получает возможность показать, к скольким из них относится тот или иной вывод, какой процент они составляют от общего числа произведений. Произведения молодого Чехова дают, как принято говорить, «достаточную статистику». Наблюдения объединены А. Чудаковым в таблицы.
Такой способ иллюстрирования, довольно необычный не только в исследовании Чехова, но и в литературоведении вообще, может вызвать настороженное отношение: не полагает ли автор, что он нашел подход, автоматически обеспечивающий объективность исследования? Нет, статья А. Чудакова еще раз подтверждает, что главное в изучении литературного произведения – чутье и интуиция исследователя, однако методы лингвистики и статистики, при умелом пользовании ими, позволяют в определенных случаях формулировать выводы более точно и наглядно. Так, в статье А. Чудакова именно цифры помогают уточнить границы между первым и вторым периодами творчества Чехова, которые до сих пор устанавливались «на глазок».
Правда, в статье можно отметить неточность иного рода: говоря об изменениях в соотношении между рассказчиком и автором в рассказах Чехова, А. Чудаков как будто упускает из виду, что за первые шесть лет творчества изменился не только облик повествователя (был близок к персонажам-обывателям – стал близок к автору), – изменился и вырос сам автор, Чехов, как раз в эти годы «выдавливавший из себя по каплям раба».
Вызовет интерес у читателя сборника оригинальная трактовка «Рассказа неизвестного человека» в статье Е. Сахаровой, классификация видов несобственно-прямой речи в художественной прозе Чехова, предложенная М. Милых (вообще привлечение языковедов к участию в чеховском сборнике можно приветствовать), новые данные о таганрогском материале в произведениях Чехова, приводимые В. Седеговым, а в разделе публикаций – неизвестное письмо Чехова (публикация И. Сельванюка).
Однако с сожалением приходится констатировать, что в целом уровень четвертого выпуска определяется не этими статьями и материалами.
Открывается сборник тремя статьями – Л. Громова «Воры» Чехова и «Тамань» Лермонтова», Л. Егоровой «О романтических средствах выражения идеала прекрасного в прозе А. П. Чехова», Т. Новиковой «Романтический герой в рассказах А. П. Чехова». Все три статьи посвящены проблеме, уже рассматривавшейся в работах Н. Пиксанова, Г. Вялого, Н. Пруцкова и др. Сравнительно узкий круг «романтических» рассказов и героев Чехова привлекает внимание авторов сборника не потому, что появилась возможность сказать о них новое слово (в принципе это возможно). Интерес авторов прикован к одним и тем же цитатам, давно находящимся в обращении, к одним и тем же героям и эпизодам. При этом теряется чувство меры – такие произведения, как «На большой дороге» и «Воры», представляются едва ли не самыми характерными для Чехова вещами.
И в большинстве других статей настоящего выпуска мы не найдем самостоятельной постановки каких-либо новых, значительных проблем. Многие статьи – это повторение известного, рассуждения на темы, уже обсуждавшиеся. Причем в этих работах читатель находит не принципиально новый подход к уже поставленным проблемам, а лишь дополнительные штрихи, иллюстрации, некоторые новые наблюдения.
Этот упрек можно отнести и к статьям В. Самойлова о первых двух годах творчества Чехова, Т. Козыревой об языковых средствах юмора в рассказах второй половины 80-х годов, Н. Суровой о поэтике личных имен у Чехова.
Об уровне, на котором делаются выводы в этой последней статье, позволяют судить такие умозаключения автора: «Нетрудно догадаться, почему герой из рассказа «Торжество победителя» Куроцапов… превратился в Курицына – ведь он же несколько раз назван в тексте «смиренником»! Какой же он после этого Куроцапов? Но почему… Поспелов… преобразовался в Пешкина, а Иловайский… в Ищеева, объяснить трудно». И рядом столь же глубокомысленно: «В области нетвердых предположений (!) остается также и вопрос о том, для чего гувернантка Машенька Поплавская («Переполох») переименована впоследствии в Машеньку Павлецкую» (стр. 270). Уровень подобных выводов соответствует уровню тех вопросов, какими задавался исследователь. (Ср., насколько глубже тема поэтики собственных имен у Чехова трактовалась всего на одной страничке работы С. Балухатого, помещенной в первом выпуске.)
Сборник, таким образом, может создать впечатление, что Чехов изучен вдоль и поперек, открывать в нем нечего, остаются лишь комментарии к комментариям. Но ведь это далеко не так!
Отсутствие глубокой концептуальности, проблемности – не единственный недостаток сборника. Многие его статьи вобрали в себя целый ряд предрассудков, долго господствовавших в науке о Чехове и дающих знать о себе и по сей день.
За частными и конкретными темами статей всегда полезно отыскивать тот общий взгляд на писателя, от которого отправляется исследователь. «Кого видеть в Чехове и во имя чего его изучать?» – вопрос не праздный, так как исследователи отвечают на него далеко не одинаково. Как ни странно, в свое время в ряде работ о Чехове сложилась точка зрения на него как на некую проходную фигуру в истории русской литературы. Значение Чехова, согласно этой точке зрения, заключается в том, что он сохранил на должной высоте уровень, достигнутый его великими предшественниками, и начал говорить то, что впоследствии, с гораздо большей определенностью и силой, скажут писатели следующих поколений. В сборнике (в основном в уже упомянутых первых трех его статьях) эта точка зрения конкретизируется так: Чехов продолжил начатое Лермонтовым, Салтыковым-Щедриным, его произведения идейно созвучны произведениям Короленко, он явился прямым предшественником реализма Горького и Серафимовича (см. стр. 5, 12, 29, 45, 70, 141). Разумеется, Чехов начал не с «нуля», у него были учителя и преемники, но одними сравнениями не объяснишь творчество великого писателя.
В свое время, при первых шагах советских исследователей, изучающих Чехова, появление такой точки зрения было вполне объяснимо, но сейчас неплодотворность ее стала очевидной. Ведь при подобном подходе вовсе снимается или отодвигается на задний план основной вопрос – о совершенно новом, не сводимом ни к каким аналогиям слове, сказанном Чеховым, о совершенном им «перевороте в литературе», осмыслить значение которого пытались писатели от Григоровича и Л. Толстого до Маяковского, Томаса Манна и Хемингуэя. Очевидно, только на этом пути осмысления того неповторимого, что внес Чехов в литературное искусство, исследователя и ждут основные открытия (проблема традиций и преемственности при этом встает совершенно по-особому). И одной из главных задач таганрогского сборника, видимо, и должно быть собирание и сосредоточение сил исследователей вокруг этого генерального направления науки о Чехове.
Другой, более частный, во не менее живучий предрассудок связав с вопросом о способах выражения авторского взгляда в произведениях Чехова. Вопрос этот важен, потому что от него зависит понимание смысла большинства вещей зрелого Чехова. В сборнике чаще всего встречается утверждение, что он выражает свои мысли и взгляды «устами» того или другого персонажа. Еще в 20-е годы о неприменимости к Чехову этого пресловутого «устами персонажа» справедливо писал А. Дерман. Нашло отражение в сборнике и другое, столь же несправедливое мнение: поскольку в произведениях Чехова нет прямых публицистических высказываний, в них будто бы отсутствуют «страстность и полемический задор, которых у Чехова не было» (стр. 113).
Сколько раз говорилось о том, что слабое место многих литературоведческих сочинений – их язык… Увы, к рецензируемому сборнику этот упрек применим вполне. Страницы его пестрят такими оборотами: «установить ряд штрихов об отношении к творчеству» (стр. 293), «буйные силы Дымова не находили своего социального адреса» (стр. 39), «рассказчик не обошелся без «клубнички»: псаломщика Фортунатова, извлеченного из-под кровати супруги корнета» (стр. 72), в произведении «Жены артистов…»»Чехов иронизировал не столько над ложно-романтическим стилем, сколько над незадачливыми служителями этой музы» (стр. 68) и т.д.
Последние примеры взяты из статьи В. Самойлова «У истоков мастерства А. П. Чехова». Автор статьи при этом считает возможным сурово критиковать «рассказики»»невзыскательного юмориста Антоши Чехонте» и даже «смело предполагать», как следовало бы Чехову исправить стиль того, или иного произведения!
Некоторые статьи, пошедшие в сборник, явно нуждались в серьезной редакторской правке и не получили ее. Только недостаточно тщательной редактурой можно объяснить то, что знаменитый фильм Де Сика в сборнике переименован в «Похищение велосипедов» (стр. 121), очерки Чехова «Из Сибири» и «По Сибири» – в «Сибирь» (стр. 204), а библейское выражение «не имамы зде пребывающего града» приобрело такой вид: «не и мамы…» (стр. 274).
Так читатель, внимательно следящий за таганрогским чеховским сборником, отметит в новом его выпуске, наряду с несомненными удачами, общее снижение достигнутого ранее уровня. Случайно ли оно?
Сборник, видимо, переживает определенные трудности. Об этом говорит хотя бы четырехлетний перерыв между двумя последними выпусками. Необходимо помочь сборнику сохранить в укрепить его значение центра изучения Чехова.