Бумага теряет терпение

В 30-х и 40-х годах в нашей печати не раз встречалось имя критика С. Д. Кржижановского. Он часто выступал на страницах журналов «Литературный критик», «Театр» и др. Известны его статьи о драматургии Шекспира, Шоу. Памфлет «Бумага теряет терпение», предлагаемый вниманию читателей, публикуется впервые.

1. «ДОВОЛЬНО ТАСКАТЬ НА СВИНЦОВЫХ СПИНАХ ИХ ДУРАЦКИЕ СМЫСЛЫ!»

Всем известно: бумага терпит. Терпит: и ложь, и гнусь, и опечатки, и грязную совесть, и скверный стиль, и дешевый пафос. Все.

Но, как свидетельствует этот рассказ, – до времени.

Произошло это в одно ноябрьское утро, когда мокрые хлопья снега и капли дождя спорили о том, что сейчас – осень или зима. Случилось так, что именно в это мутное утро бумага потеряла терпение. Ей надоело нести на своих плоских покорных листах буквы и снова буквы: мириады бессмыслиц, притворившихся смыслами; нудный дождь слов, от которого не то лужи, не то книги – не разберешь.

У бумаги – надо подумать и об этом – своя трудовая долгая жизнь, своя нелегкая школа: сперва она растет, врывшись в землю корнями, и шумит облакам, проплывающим над ней кусками прозрачной серой оберточной бумаги, потом ее отпиливают от ее корней, кладут под затиск прессующих машин бумагоделательного завода, топят в чанах, полных кипятку, сушат, мнут… Да к чему об этом вспоминать?

И вот бумага просохла, машины уже ее научили терпению. Теперь ее плоские белые листы обучают грамоте. По ней бьют острыми свинцовыми буквами, в нее втискивают смазанные краской матрицы. Бумага терпит.

До времени.

Установить дату, о которой идет речь, трудно: бумага, отшвырнувшая от себя типографские шрифты, вместе с буквами заставила отступить и цифры. Этот короткий, но решительный бой можно было бы назвать сражением под Табула раза.

Бумажное поле битвы осталось снежно-чистым. Типографские знаки, бежавшие в свои убежища, недолго совещались. И им, этим двадцатипяти- или двадцатишестибуквенным алфавитам надоело притвориться длинными, во весь диаметр мира протянувшимися смыслами. Они тотчас же разбились повзводно на алфавиты, и одно из правофланговых «А», широко расставив пятки, сказало:

– Довольно нам позволять ваксить себя типографской краской, довольно таскать на свинцовых спинах их дурацкие смыслы, довольно, говорю я, бить лбом по бумаге! Пусть из нас делают что хотят – свинцовые пули или свинцовые тумбы, – но в литературу ни шагу!

Свинцовый шорох одобрения отвечал на краткую речь. И мириады азбук, построившись в строгом школьном порядке, начали исход. Впереди шли широко расставляющие ноги большие «А», в хвосте колонн длиннопятые с пикой через плечо «Дзеты».

Метранпажу одной из утренних газет, сидевшему у желтой лампочки над бумажными змеями гранок, все время чудилось шуршание мышей под полом. Это была иллюзия слуха: на самом деле это был шорох уходящих прочь из страны газет, журналов и книг перетруженных, истертых о бумагу, усталых до последней степени букв.

Первым свидетелем исхода был старик газетчик, выходивший к перекрестку вместе с ранними звонками трамваев и резиновыми голосами автобусов. Под левым локтем у газетчика был влипший номерами в номера большой пук вчетверо сложенных газет. Вот подошел первый покупатель. Вынув из кармана пальто носовой платок, он вытер стекла своего пенсне, на котором осело несколько крохотных, точно выпрыгнувших из пульверизатора, дождевых капелек, потом пошарил правой рукой в другом кармане пальто и обменял никелевую монету на сложенный вчетверо бумажный лист.

Газетчик выдернул из-под локтя второй номер, но в это время увидел перед собой мокрое от дождя и пота лицо своего первого покупателя. Стоя перед испуганным газетчиком, тот махал пустым бумажным листом и грозил полицией.

С этого и началось.

Кухарки, вышедшие с промасленными саквояжами для закупки всего необходимого желудкам их хозяев, оказались в довольно трудном положении. Они искали привычных вывесок и находили лишь длинные и узкие, похожие на рыцарские щиты, лишенные девизов, железные прямоугольники, с которых все их буквы, дутые и литые, уползли куда-то прочь, солидаризируясь с типографскими алфавитами.

Двери книжных магазинов хлопали, как заслонки труб, выбрасывающих выхлопные газы. Длинные вереницы людей вталкивались и выталкивались из книжных лавок, перебрасываясь короткими взволнованными словами. Приказчики лавок взбегали по лесенкам, скользили пятками по ступенькам вниз: перед их испуганными, по-рачьи выпученными глазами были тихо шуршащие, пустые, как небо в безоблачную погоду, тщательно переплетенные в кожу, сафьян и картон книжные белые листы.

2. «…БУКВЫ ПРЕДАЛИ ВЕЛИКОЕ ДЕЛО КУЛЬТУРЫ!»

Литературному критику господину Д. нужно было закончить к одиннадцати дня свою статью…