№2, 1971/Обзоры и рецензии

Без скидок на время

Г. Макогоненко, От Фонвизина до Пушкина, «Художественная литература», М. 1960, 510 стр.

В своей книге «От Фонвизина до Пушкина» Г. Макогоненко сосредоточивает внимание на реализме русских просветителей, как художественно полноценной и исторически» закономерной стадии реализма, несводимой к предшествующему реализму эпохи Возрождения и к последующему критическому реализму.

Когда сформировался русский реализм? Автор справедливо указывает, что самая возможность колебаний в определении точки отсчета от Фонвизина до Достоевского порождает скептицизм.

Первое противоречие заключается в том, что почти все исследователи признают реализм Державина, Фонвизина, Крылова, но за точку отсчета чаще всего берут «Евгения Онегина» Пушкина. Это противоречие Г. Макогоненко прослеживает, например, в учебнике А. Соколова «История русской литературы XIX века». Вот что можно здесь прочитать: «Зарождение реализма, как нового художественного метода, можно относить к последней трети XVIII века». А далее реализм наделяется способностью мифического феникса многократно рождаться заново. При анализе басен Крылова говорится о «формировании реализма как художественного метода». Далее утверждается, что реализм начался лишь с «Горя от ума». Когда заходит речь о Пушкине, повторяется традиционное суждение: «Основоположником русского реализма – это общепризнанно – является Пушкин».

Противоречия, о которых говорит Г. Макогоненко, существуют не только в учебнике А. Соколова. Учебник лишь отражает противоречивость самого литературного процесса. Реализм действительно, подобно фениксу, способен был неоднократно умирать и возрождаться, потому что процесс становления связан с отмиранием старых художественных систем. Грибоедов, создавший «Горе от ума», пытался позднее в рамках классицизма написать историческую драму «1812 год». Нельзя не признать, что реализм басен Крылова, скованный рамками одного жанра, не мог развернуться в полную силу.

Все это лишь доказывает, что становление реализма нельзя подтвердить метрическим свидетельством о рождении его в творчестве Крылова или Державина, Грибоедова или Пушкина. Из самой монографии Г. Макогоненко явствует, что становление реализма это не скачок, а долгий живой процесс, неподвластный точной хронологии и прямолинейным графикам восхождения от писателей ранних к писателям более поздним.

Вот почему стремление автора перенести весь процесс становления реализма в XVIII столетие кажется не совсем правомерным.

Такая точка зрения приводит Г. Макогоненко к отрицанию романтизма как необходимой ступени к реализму Пушкина. Выступая против формулы Д. Благого – «через романтизм к реализму», – он пишет: «Факты противоречат данной концепции: реализм басен Крылова и комедии Грибоедова не вырастал из недр романтизма».

Но никто не отрицает качественного отличия реализма Крылова и Грибоедова от реализма Пушкина. Романтизм действительно способствовал более глубокому проникновению во внутренний мир человека, чем это наблюдалось в творчестве Крылова.

Многие страницы монографии еще не остыли от горячей полемики, которая велась и ведется по сей день вокруг терминов, определяющих своеобразие реализма XVIII столетия. Перечисление этих терминов: «предреализм», «дидактический реализм», «просветительский реализм», «реализм просвещения» – вряд ли что дает читателю. Тем более что список этот грозит разрастаться и впредь.

Много места уделяет исследователь выяснению философских и эстетических основ реализма просветителей в момент его возникновения в западноевропейской литературе.

Г. Макогоненко выдвигает интересную мысль о дуалистичности реализма просветителей. Если реализм Возрождения пронизан пафосом утверждения человека вообще, то просветители-реалисты ищут конкретного человека в его социальных связях. Здесь-то и возникает дуалистический взгляд на человека в силу противоречий, свойственных самой действительности. «Человек вообще» противостоял «частному человеку», выражая идеальные устремления просветителей. Убедительно выглядит при этом ссылка на «Исповедь» Руссо, где мыслитель и общественный деятель почти полностью растворен в частных переживаниях. В этом плане интересно обращение Г. Макогоненко к живописи: «Художник Жан Рюбер решил написать цикл картин о Вольтере. Что увидел он в этом воителе против церкви, активном борце третьего сословия против деспотизма, против всего феодального уклада жизни? Частного человека. Он пишет картину «Вольтер на прогулке» – маленький тощий старичок лихо несется на коляске, но, неумелый кучер, он наезжает на камень. Он пишет другую картину – «Завтрак Вольтера». В домашнем небрежном туалете перед нами тот же старичок, лукаво улыбающийся принесшей ему чашку утреннего кофе служанке… Перед нами нет Вольтера-трибуна, Вольтера-писателя…» (стр. 65).

В реализме XVIII века заложено будущее открытие человека в единстве общественного и бытового уклада. Здесь истоки реалистической типизации, основанной на единстве индивидуального и общего, здесь просветительский реализм в лучших своих образцах добился больших побед. Анализ конкретных фактов творчества таких писателей, как Фонвизин, Лессинг, Бомарше, дал возможность автору убедительно обосновать свои выводы.

Правомерно обращение к дуализму Декарта при рассмотрении исходных точек реализма просветителей. Но можно ли безоговорочно считать дуализм свойственным всему Просвещению? Спиноза не случайно появился после Декарта. Противоречие единичного и общего в философии Спинозы было преодолено, как преодолено оно в творчестве Фонвизина, Державина, Лессинга и Бомарше.

Спорным представляется и утверждение, будто бы сентиментализм стремился уйти от противоречий объективного мира. Сентиментализм открыл объективное внутреннее бытие человека, чем немало в свою очередь способствовал развитию реализма просветителей. Чтобы увидеть этот процесс воочию, достаточно обратиться к «Путешествию из Петербурга в Москву», где человеческая жалость к сироте разрастается до глубокого социального обличения крепостного строя.

Читатель с интересом прочтет в книге страницы, посвященные творчеству писателей малоизученных и малоизвестных: Майкова, Чулкова, Эмина, Лукина, Баркова. Но тут же с сожалением приходится отметить, что автор много внимания уделяет новым биографическим фактам и мало говорит об их художественном творчестве.

Исключением выглядит раздел о жизни и творчестве «русского Скаррона» – поэта Ивана Баркова. Перед нами встает писатель сложной судьбы, намного опередивший свое время и вместе с тем отразивший это время вернее некоторых других писателей той поры.

Оказывается, Барков, выходец из «простонародья», был одним из самых разносторонних и образованных писателей XVIII века. Его озорная муза, противостоящая классицизму, пародировавшая его жанры и его поэтику, — муза, привлекавшая внимание Державина и Пушкина, исследована с должным тактом и уважением. У тех, кто внимательно прочитает книгу Г. Макогоненко, навсегда отойдет в прошлое представление о Баркове как о порнографическом поэте.

В монографии вскрываются связи русского реализма XVIII века с творчеством западноевропейских писателей. Правда, мелькание имен и лавина фактов порой заслоняют живое движение исследовательской мысли.

Из материалов, впервые опубликованных в книге, примечательно письмо Каржавина – друга Баженова – к Новикову: «Ваша живописная кисть может с похвалою показать свое искусство… любящим действительную живопись нашим соотечественникам». «Так было «слово найдено», – пишет Г. Макогоненко о первой попытке дать определение реализма как «действительной живописи». Письма часто опережают критические выводы и статьи своего времени.

Нам кажется, что значение Дидро для русского реализма в книге несколько преувеличено. Это становится очевидным при обращении к разделу монографии, посвященному критической деятельности молодого Карамзина. Из приведенных материалов явствует, что гораздо больше значил для становления и развития реализма Шекспир, о котором Карамзин писал: «Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять тою мерою, которою измеряют полет свой воробьи. Не хотел он соблюдать так называемых единств, которых нынешние наши драматические авторы так крепко придерживаются; не хотел он полагать тесных пределов воображению своему: он смотрел только на натуру, не заботясь, впрочем, ни о чем». И еще: «Гений его, подобно гению натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С равным искусством изображал он героя и шута, умного и безумна, Брута и башмачника. Драмы его, подобно неизмеримому театру натуры, исполнены многоразличия: все же вместе составляют совершенное целое…» Эти слова Карамзина о Шекспире, приведенные в книге, восстанавливают истинное положение вещей с той достоверностью, которая основательно рушит ставшие с некоторых пор привычными взгляды, согласно которым становление русского реализма происходило прежде всего под влиянием французских писателей-просветителей.

Помимо новых материалов интерес представляют разделы книги, посвященные Фонвизину, Батюшкову, Державину. Г. Макогоненко отвергает устоявшееся мнение о ходульности и нежизненности положительных героев в «Недоросле». Он находит исторические материалы, свидетельствующие о существовании в реальной действительности того времени людей с образом мыслей Правдина; Стародума, Милона. После этих аргументов, вероятно, прекратится поверхностное скольжение по положительным образам «Недоросля». Уже будет трудно отделаться от серьезного анализа этих образов ссылкой на классицизм. Однако доводы автора о художественной полноценности этих образов остаются в сфере гипотезы.

Время не только поглощает прошлое, оно нередко выводит из забвения то, что вчера казалось слишком напыщенным и архаичным. Было время, когда о Державине вспоминали лишь как о предшественнике Пушкина. Сегодня его стихи все чаще оказываются в поле зрения исследователей.

Белинский называл поэзию Державина воссоздающей истинную картину натуры, подчеркнув реалистические моменты в творчестве поэта.

Но правомерно ли, как это делает автор монографии, относить Державина к реалистам?

Против этой концепции Г. Макогоненко восстает его же собственное определение отношения Державина к литературным школам и направлениям. «Державин начинал писать, когда торжествовал классицизм, расцвет его творчества совпал с победой сентиментализма, заканчивал свой путь в пору утверждения романтизма. Образ поэта, созданный Державиным, противостоял эстетическим концепциям всех трех направлений». Сказано верно и точно. Державин не классицист, не сентименталист, не романтик; но делать из него реалиста все-таки неправомерно. Своеобразие поэзии Державина в его непрерывном стремительном движении. В этом движении совмещаются вещи на первый взгляд несовместимые. В жанр торжественной оды проникает задушевная лирика реального быта, в романтическом парении поэта над вечностью и его превращении в лебедя вдруг слышится бытовая, почти сатирическая фраза, обращенная к супруге: «Над мнимым мертвецом не вой». Державин – поэт становления, и не обязательно во что бы то ни стало заключать его в рамки уже устоявшихся литературных направлений.

Идя по традиционному пути сопоставления творчества Державина с музой Пушкина, Г. Макогоненко находит в стихах Державина глубокие философские обобщения, ранее не замеченные. Такова концентрация всей жизни человека в описании одного дня («Евгению. Жизнь Званская»). Принцип концентрации развернутого бытия в одной точке творчески использован Пушкиным» в первой главе «Онегина», где вся петербургская жизнь героя тоже дана в описания одного дня. Быт у Державина предстает в общефилософском плане так же, как в общефилософском плане предстает быт «Онегина».

А справедливо ли относить Державина к «предшественникам» Пушкина? Сам автор то и дело отказывается видеть в крупных писателях допушкинского периода лишь «предшественников». Предшественниками можно считать Баркова или Княжнина, но когда речь идет о поэте такого масштаба, как Державин, надо отказаться от этого термина. Державин – учитель вечный.

Мы еще не научились видеть XVIII столетие без камзола и парика. Книга Г. Макогоненко – шаг вперед в этом направлении. Автору помог прием, который я бы назвал «смещением систем». Он подошел с меркой реализма к писателям, чьи имена неразрывно связаны с классицизмом и сентиментализмом, и во многих случаях эта мерка не оказалась слишком широкой.

Если рассматривать этот прием как условный, то и в дальнейшем на этом пути возможны открытия. В рамках эстетики реализма можно и нужно рассматривать творчество всех крупных писателей. Важно только не забывать о их действительной принадлежности к эстетическим направлениям своей эпохи.

Главная цель книги достигнута. Литература XVIII века стала нам гораздо ближе, когда вместе с автором мы взглянули на нее без скидок на время.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 1971

Цитировать

Челищев, К. Без скидок на время / К. Челищев // Вопросы литературы. - 1971 - №2. - C. 213-217
Копировать