Бехер в борьбе против модернизма

1

Абстрактная живопись это не вопрос техники, это вопрос мировоззрения, и деформацию и расчленение человеческого облика, обезображивание мира и человека нельзя считать пустяком, отговариваясь тем, что это эксперименты…» – так сказал Бехер в своей последней речи «Социалистическая культура и ее национальное значение», произнесенной в 1958 году на V конгрессе Культурбунда¹. Эта четкая и разящая формула – одна из многих, в которых Бехер определил свое отношение к различным модернистским течениям нашего времени.

В 50-х годах, в пору, когда он еще так много и по-новому творил в различных жанрах поэтического творчества, Иоганнес Р. Бехер, один из выдающихся художников слова нашего века, опубликовал четыре книги, названные им «Попытки».

Первой из них была «Защита поэзии» («Verteidigung der Poesie», 1952). За ней последовали «Поэтическое вероисповедание» («Poetische Konfession», 1954), «Власть поэзии» («Macht der Poesie», 1955) и «Поэтический принцип» («Das Poetische Prinzip», 1957) ². Эта великолепная тетралогия, соединившая в себе черты страстной публицистики, искреннего дневника, глубокого исследования, была поистине новым словом в литературе социалистической мировой системы. Она подводила итог огромному личному творческому опыту поэта, тесно связанного с развитием передовой немецкой и советской литературы; она намечала пути дальнейшего движения для нашего искусства. Одной из замечательных сторон тетралогии Бехера была ее подлинная партийность, не изменявшая поэту принципиальность в оценке литературного процесса, глубокий анализ динамики литературного процесса. Выступая в книгах тетралогии и в других своих работах как убежденный сторонник и выдающийся теоретик социалистического реализма, для разработки которого он сам сделал чрезвычайно много, Бехер не раз обращался к другим литературным течениям XX века, и в частности к различным явлениям литературы модернизма.

Высказывания Бехера – пример углубленной, внимательной критики модернистской литературы XX века. В своих спорах с литературой Модернизма Бехер неизменно бывает доказателен. Литературно-критическое наследство Бехера – могучее и гибкое оружие борьбы против различных явлений, враждебных реализму, яркое выражение перспективности и богатства эстетической мысли социалистического реализма. Эти качества его книг сложились в первую очередь в результате остро актуального, глубоко философского и конкретно-исторического подхода к явлениям, о которых он говорит. Анализируя произведение искусства или целое течение, Бехер неизменно и с большим исследовательским тактом определяет его гносеологическую основу, его связь с определенной философской системой или системами. Вместе с тем поэту удается найти такую точку зрения – весьма современную, – с которой представляется возможным увидеть данное явление в определенной исторической перспективе, показать его в соотнесении с другими литературными фактами той же эпохи. Так, например, Бехеру удалось дать совершенно новое истолкование немецкой литературе XVII века, о которой он часто и горячо вспоминает в своих трудах. Казалось бы, что этот период очень далек от современности. Но именно через современность, через анализ третьего рейха и военной катастрофы, постигшей Германию в результате авантюристической политики нацизма, пришел Бехер – и привел нас – к новому пониманию творчества таких выдающихся художников слова, как Гриммельсгаузен, Грифиус, Опиц, Мошерош и др. Бехер показал непреходящую эстетическую ценность их творчества, запечатлевшего с исключительной силой одну из самых трагических эпох в прошлом Германии. Жестокая правдивость и человеческая скорбь определили их место в истории немецкой национальной культуры. Вместе с тем он дал содержательный анализ глубоких противоречий, которыми были обуреваемы художники Тридцатилетней войны. Поднимаясь над мировоззренческими системами своей эпохи и вырываясь из их пут, они создали могучие обобщенные» образы действительности. Сложность мировоззрения, борьба противоречивых тенденций в их мысли придала их творчеству особенно трагическое звучание. Неразрешенные философские проблемы в их произведениях переплетаются с неразрешенными проблемами этики, морали, общественного бытия. В этой сложности тоже выражаются характерные черты целой эпохи немецкой истории – как и в тех страницах, на которых дрожат отсветы пожарищ, испепеливших немецкие города и деревни, или почти зримо проступают пятна крови – следы побоищ, описываемых Гриммельсгаузеном, Грифиусом, Опицем.

И даже в этом случае – в объяснении смысла литературы, порожденной бедами Тридцатилетней войны, – Бехер оказался не просто истолкователем, но и борцом, участвовавшим в весьма острой и актуальной для немецкой культуры схватке. Он и здесь выступал против модернистских теорий – эстетических и историко-литературных. Ведь Бехер показал немцам величие и значение литературы XVII века как литературы патриотической и национальной, как определенной стадии в развитии искусства, творимого народом и ему принадлежащего. А многие писатели, художники и критики после второй мировой войны охотно обращались к тем же авторам XVII века, чтобы их именем призвать своих современников уйти от бренных дел к мистике, проникнуться презрением к земному бытию, увидеть в атомном психозе, бурно распространявшемся в послевоенной Европе, и в частности в Западной Германии, – новый апокалипсис, к которому так охотно обращались писатели XVII века, устрашенные зрелищем непрекращавшейся истребительной войны. Бехер противостоял в своей оценке далеких фактов истории немецкой литературы тем, кто вольно или невольно фальсифицировал ее в духе модных реакционных течений послевоенных лет.

Но интерес к литературе XVII века и борьба за верное понимание ее значения – при всей своей важности – только один аспект разносторонней деятельности Бехера, выступающего против тех, кто так или иначе, пользуясь различными средствами, мешает развитию искусства социалистического реализма, и в этой борьбе ему помогает не только марксистская методология исследования, а и собственный опыт художника, соприкоснувшегося в своем развитии с теми течениями литературы буржуазного общества, против которых он затем так последовательно боролся.

Критическое отношение поэта к модернистским явлениям в искусстве сложилось не сразу. Важно не только осветить отношение зрелого Бехера к модернизму и реализму, но и показать, как он поднялся до того уровня, на котором была создана тетралогия 50-х годов.

Думается, что внутреннее, еще не осознанное противительное отношение к модернизму было заложено уже в творчестве молодого Бехера. Как известно, он выступил в рядах немецких поэтов-экспрессионистов накануне первой мировой войны. Но когда читаешь стихи и прозу раннего Бехера, собранные в книге «Упадок и торжество» («Verfall und Triumph», 1914), и сопоставляешь их с другими стихами молодых поэтов-экспрессионистов, сразу вспоминаешь оценку, которую дал немецкому экспрессионизму А. В. Луначарский. Выдающийся советский критик, отлично знакомый с литературной ситуацией в Германии в 1920-х годах, считал немецких экспрессионистов течением крайне противоречивым. Он не жалел резких слов для раскрытия реакционности, присущей его правому крылу, к которому мы можем отнести не только Эдшмида или пресловутого Йоста, сделавшего затем карьеру в третьем рейхе, но и талантливого лирика Г. Бенна, вызывавшего большой интерес Бехера.

Однако искусство левых экспрессионистов было, по словам Луначарского, глубоко противобуржуазно. Поэтому они могли стать на какое-то время и союзниками передовой литературы. Но мы прекрасно знаем, добавляет Луначарский, что они очень легко могут сорваться в разные фантазии с их анархистскими тенденциями. При всем том Луначарский видел, что путь некоторых (разумеется, не всех) немецких пролетарских поэтов лежал через левый экспрессионизм. Из предисловия к сборнику «Революционные поэты XX века» видно, что Бехера Луначарский считал поэтом-коммунистом; в данном случае это определение надо понимать как характеристику не только политической, но и эстетической позиции Бехера, сложившейся после того, как закончился в его развитии период, связанный с экспрессионизмом. Только шагнув вперед, подчеркнул Луначарский, к новому мировоззрению, к новой эстетике, «бунтарь-экспрессионист» становится поэтом-коммунистом, способным решать задачи гораздо более сложные, чем те, которые были по плечу экспрессионизму.

Луначарский писал это предисловие в 1930 году, когда Бехер был уже одним из признанных вожаков немецкой пролетарской литературы. Но путь, который привел поэта в этот лагерь, начался раньше – с тех противоречий, которые обнаружились между его поэзией и основным направлением экспрессионистской левой поэзии предвоенных лет.

Сравнение раннего сборника стихов Бехера «Упадок и торжество» с общей линией развития экспрессионистской лирики накануне 1914 года, например с поэзией Георга Гейма, который был ближе прочих к Бехеру, убеждает в том, что творчество молодого Бехера полнее отражало живую сложность немецкой действительности, преломленную через лирическое восприятие поэта. В поэзии Г. Гейма уродливые и страшные видения гигантских обреченных городов, талантливо переданные состояния мучительной ностальгии сливаются в единую мрачную картину современности, которую Г. Гейм осуждал с пылом библейского пророка. Предвоенная Европа казалась ему попавшей во власть злобных дьяволов, чьи лики он видел вокруг себя. В гротескном виде возникала Германия в стихах Альфреда Лихтенштейна, безвременно погибшего в первые месяцы войны, в болезненных стихах Альберта Эренштейна, полных жалоб на горькую участь поэта в мещанском мире, в мрачной лирике Ивана Голла. Позже, в «Попытках», Бехер неоднократно вспоминал о стихотворении экспрессиониста Якоба Ван Годдиса «Конец света», в котором, как он говорит, было сконцентрированно выражено то, что привело юного Бехера к экспрессионистам, – предвестие катастрофы:

Слетает шляпа с головы буржуя,

Крик в воздухе сковал безликий страх.

Треск падающих крыш. И слышно, негодуя,

Вздувается вода в размытых берегах.

Уж буря здесь. Плотин крутые груди

Штурмуют дикие моря ордой валов.

И насморком застигнутые люди,

И гулкий грохот рухнувших мостов ³.

(Перевод Г. Петникова.)

Тема ужаса, страха перед жизнью – вместе с темой близящейся катастрофы, которая воспринималась как нечто закономерное, как выход из невыносимой атмосферы предвоенной Европы, – доминировала в стихах левых экспрессионистов, причудливо переплетаясь с проповедью всеобщего братства людей, с лозунгами некоего абстрактного гуманизма.

В отличие от этих общих контуров лирической поэзии левых экспрессионистов в поэзии Бехера с самого начала живет ощущение не обреченности, а противоречивости мира, окружающего-поэта. Люди ранней поэзии Бехера не просто жертвы приближающейся катастрофы, а живые существа, жаждущие счастья, тоскующие, что они его лишены. Мир образов молодого Бехера, при всей их экспрессионистичности, конкретен. В нем действительно заключается и упадок, и возможность возрождения, – недаром в названии книги так отчетливо была выражена эта диалектическая идея, проходящая через ряд стихотворений молодого поэта. Чувствуя, как и другие, приближение великих перемен в жизни человечества, Бехер не склонен был воспринимать их как конечную и бесповоротную гибель мира. Он видел в них обстоятельства, ему еще самому неясные, в которых может рухнуть ненавистный ему старый мир во имя рождения мира нового, в котором наступит торжество возрождения, закономерность чего молодой поэт возвестил с той же уверенностью, с какой писал об упадке.

Характерно, что уже на раннем этапе развития Бехеру особенно близкими оказались такие остро противоречивые французские поэты второй половины XIX века, как Бодлер и Рембо, в котором он ценил бунтарскую силу, смелость плодотворного поэтического эксперимента. Отметим, что в поэзии Рембо и Бодлера с большой силой выражена не только тема упадка, распада, но и тема утверждения жизни, прекрасной и манящей, несмотря на близость безобразной смерти.

Ощущение противоречивости человеческого существования в условиях буржуазного строя обострилось в Бехере в годы первой мировой войны. Отличие его от общего направления левой экспрессионистской поэзии, давшей немало ярких образцов антивоенной лирики в те годы, возрастало буквально с каждым новым его произведением. Поэзия Бехера военного времени – не трагическая жалоба, не зарисовка поля боя, а призыв к восстанию, звучащий несравненно определеннее и увереннее, чем абстрактные лозунги, характерные для левых экспрессионистов в годы первой мировой войны.

В конце войны и в период революционного подъема классовых боев 1918 – 1923 годов тема революции широко прошла через всю немецкую литературу, захватив и таких далеких от революции людей, как Б. Келлерман, и таких ее непосредственных участников, как К. Либкнехт, создавший в тюрьме столь примечательные образцы пролетарской лирики, как стихотворение «Буря», написанное весной 1917 года и бывшее откликом на революционные события в России.

Конечно, тема революции в немецкой литературе этого времени решалась весьма различно – от провозглашения анархистского идеала, быстро обнаружившего свою мещанскую сущность, до того нового эстетического ключа, в котором были созданы замечательные революционные народные песни 1918 года, распространявшиеся в виде листовок. На фоне характерного плакатного стиля, к которому обращались в те годы левые экспрессионисты, творческая манера Бехера, участника революционных боев 1918 года, продолжала обособляться; она отделялась от поэтики левого экспрессионизма, изменившейся по сравнению с военным временем, так как и в ней теперь волевое революционное начало заметно стало преобладать над безысходным трагизмом военных лет. Отличие Бехера от левых экспрессионистов можно проследить на трактовке темы поэта и революции у Бехера в сравнении с той же темой у одного из выдающихся поэтов-экспрессионистов – Вальтера Газенклевера в стихотворении «Политический поэт».

В. Газенклевер отделяет поэта от народа. Политический поэт – только наблюдатель народного горя, свидетель всего» что происходит в обществе, созревающем для революции, а затем проходящем через нее. Если поэт и зовет к восстанию, то с некоей башни: когда наступает трудная повседневная работа революции

…идет небесною стезею

Поэт на землю для земного дела ⁴.

(Перевод А. Луначарского.)

Его появление – начало всеобщего примирения, начало мирной бескровной «революции духа»:

Уж не оружием победа достается.

Никто, никто не думает о бое.

Вкруг гроба моего пускай же вьется

Венок, сплетенный, род людской, тобою!

Так, поднявшись до очень выразительных строф, рисующих напряжение и драматизм революционных боев, В. Газенклевер затем уходит к знакомой и специфической для левых экспрессионистов теме морального преобразования, к теме абстрактного гуманизма. Его «политический поэт», верно воплощая возможности самого В. Газенклевера, мог искренне загореться сочувствием народу, страдающему и с оружием в руках борющемуся за свободу, но сама революция была для него только увертюрой к некоему идиллическому празднеству всеобщего примирения.

Иным было понимание роли поэта в революции у Бехера. Оно близко пониманию задач революционного поэта у Маяковского. Пример тому:

Вот слово вам мое – лишь взрыв и бомбы!

Взорвать, расширить мир. Из бреши знак

Дает нам свет. Пускай живет бедняк,

Живет и дышит…

С презреньем полумеры заклейми! ⁵

(Перевод М. Зенкевича.)

Все очень выпукло в этом различии между поэтом, возвещающим наступление всеобщего блаженства, и поэтом, который с презрением относится к «полумерам». Даже обращение к различным рядам образов симптоматично: у экспрессиониста, выдающегося мастера стихотворных экспериментов В. Газенклевера, вдруг появляется традиционный, но довольно неожиданный финал – его «политический поэт» посмертно награждается, а Бехер сравнивает свои слова с бомбой, брошенной в крепость старого мира.

Важно отметить и чувство аудитории, общности с народом, которое рождается у Бехера уже в те далекие годы. Его тянуло именно к народу, к массе, которая поддержала бы его и в нем нашла бы своего поэта. Эта тяга полно раскрывается в характерном стихотворении «Двадцатилетним», обращенном и к поколению-передовой немецкой молодежи, творящей революцию:

Поэт приветствует, двадцатилетние, кулак ваш – бомбу

И панцырь – грудь, где лава новой Марсельезы негодует! ⁶

(Перевод Д. Выгодского.)

Формирование такого качества, как народность, в творчестве Бехера было неразрывно связано с интернационализмом и шло весьма медленно, но оно уже заметно в стихотворении «Привет немецкого поэта Российской Советской Федеративной Социалистической Республике» (1918), которое было едва ли не первым стихотворением зарубежного автора о молодом государстве рабочих и крестьян. Характерно, что в нем Бехер отошел от излюбленной им в те годы формы свободного стиха и обратился к традиционному немецкому ямбу, в котором уже нащупывается специфическая для позднего Бехера крепкая мускулатура продуманной ритмомелодики. Наличие в пределах одного периода творческого развития «столь несхожих по своему характеру стихотворений, как названные выше, свидетельствует о напряженной творческой работе, шедшей в поэтическом мире Бехера.

Начало 20-х годов было самым сложным временем творческого развития Бехера.

1. «Иностранная литература», 1964, N 5, стр. 210.[↩]
2. Избранные страницы из тетралогии составили вышедшую на русском языке книгу: Иоганнес Р. Бехер, В защиту поэзии, Изд. иностранной литературы, М. 1959, 372 стр.[↩]
3. »Молодая Германия». Антология современной немецкой поэзии, Гос. изд-во Украины, 1926, стр. 142. [↩]
4. »Молодая Германия», стр. 122. [↩]
5. »Молодая Германия», стр. 78. [↩]
6. Там же, стр. 79.[↩]