Б. Н. Тарасов. Феномены западной культуры Нового времени в контексте антропологических традиций Возрождения и христианской мысли

Б. Н. Тарасов. Феномены западной культуры Нового времени в контексте антропологических традиций Возрождения и христианской мысли. М.: Литературный институт им. М. Горького, 2011. 184 с.

Новая книга доктора филологических наук, ректора Литинститута Бориса Тарасова касается на первый взгляд очень разных по тематике и далеко разбросанных во времени явлений и персон западной литературы, философии и культурной жизни. Первая часть состоит из трех глав. «Ум. Блеск. Мираж» — название и «ключевые слова» первой главы, посвященной французскому салону XVII-XVIII веков. Сначала автор воссоздает атмосферу материального «блеска»: интерьер парижских дворцов, знаменитой Голубой комнаты маркизы де Рамбуйе, царство «мягкой и вместе с тем холодноватой элегантности» (с. 33). От констатирующего описания интерьерного блеска автор переходит к разоблачающему внутреннюю пустоту анализу «блеска» интеллектуального. Две стихии проявления салонного «блестящего ума» — переписка и изысканная беседа — характеризуются как почти наркотическая зависимость: «Все эти люди живут в состоянии разговора, как святые живут в молитве» (с. 41). С наркотическим опьянением салонную коммуникацию роднит и наслаждение от процесса, приводящее к печальным последствиям. По мысли Тарасова, именно акцент на внешнюю изысканность ума, лишенного «сердечной основы», приводит к тому, что Слово вырождается в «свободное искусство, не имеющее ни цели, ни результата» (с. 42), любовь — в почти механическое продвижение субъекта по пунктам «географии любви», изложенной в романе Мадлены де Скюдери «Клелия»: «из Страны Новой Дружбы в Страну Нежности» (с. 45), и так далее. Заостренное противопоставление «блестящего ума» (где «блеск» — свойство поверхностное, миражное) и «сердечной основы» намечается в первой главе и становится одним из мотивов всей книги.

Этот мотив позволяет автору сделать резкий скачок в начало ХХ века во второй главе «Интеллектуальный «демонизм» и поэтическая «гимнастика» (Эстетические воззрения Поля Валери)». Основное внимание в главе уделяется «Тетрадям», дневниковым записям мастера французского стиха, а не его художественному наследию. Этому находится объяснение: сам Валери считал поэтическое творчество «спортом», «интеллектуальной дрессировкой самого себя», одним из способов «наращивать мышцы интеллекта» (с. 66). «Ничто не казалось мне более грубым и достойным пренебрежения, чем поэт, редуцированный до поэта» (с. 74), — пишет Валери. И Тарасов следует за этим воззрением. Он убедительно раскрывает мыслительный путь, который прошел Валери. Вписывает его в общеевропейский литературный контекст эпохи модерна, в частности, называет Валери, полагавшего, что ныне, после Данте и Бальзака, «наступило время для написания Интеллектуальной комедии» (с. 75), предвестником жанра интеллектуального романа. Вывод главы едва ли не очевиден: «Всю жизнь Валери стремился победить собственную душу <…> Это ему не удалось <…> Именно «сердечная зависимость» и окрашивала мышление Валери, питала его собственное поэтическое творчество. Именно она составляет сущность любой поэзии» (с. 86). Но конкретных примеров живительного воздействия «сердечной зависимости» не приводится. Поэзия Валери, в которой удивительно слиты смысловая ясность и традиционная музыкальность символистов, оказывается вне поля зрения автора книги. А ведь именно в этом был шанс победить Валери его же оружием.

Третья глава «Наслаждение. Успех. Слава (Некоторые черты современной западной биографии)» переносит читателя уже в конец ХХ века. Она посвящена критическому анализу трех биографических книг: «Эдуард Мане» А. Перрюшо, «Берлиоз» Т. Валенси и «Жорж Санд» А. Моруа. Как не следует писать современную биографию — на этот непростой вопрос отвечает Борис Тарасов, автор «Паскаля» и «Чаадаева», несколько раз переиздававшихся в серии ЖЗЛ. К названным западным биографиям Тарасов предъявляет множество как содержательных, так и стилистических претензий, общий смысл которых сводится к следующему: «Идейно-смысловым стержнем <…> становится самовыражение героя, ищущего полноты жизненных удовольствий, восходящего в силу данного ему таланта по ступеням успеха и славы» (с. 94). Глава несколько многословна, наполнена излишними подробностями и стилистически устаревшими казенно-советскими формулировками вроде «прокрустово ложе буржуазно-индивидуалистического самосознания» (с. 107). Но неоспоримым достоинством является то, что отрицательному опыту автор пусть тезисно, но все же противопоставляет, с отсылкой к Достоевскому, идеал биографического жанра: «»Эстетику души» безусловно лучших людей составляет правдолюбие, доброта, возвышенность помыслов, благородство, справедливость, честность, истинное собственное достоинство, самоотверженность, чувство долга и ответственности, органичность и целостность мировосприятия, внутреннее благообразие и целомудрие» (с. 126). Об этих христианских добродетелях деятелей искусств и нужно писать, раскрывая «нравственно-смысловое содержание их художественных достижений» (с. 126). Быть может, сказано все это несколько архаизированным языком (а потому есть риск, что это не будет услышано), но по сути и «диагноз» биографического жанра, и предлагаемое «исцеление» представляются верными и — очень актуальными, если иметь в виду тот биографический жанр, что стал одним из ведущих в массовой нон-фикшн литературе.

Если первая часть книги посвящена, условно говоря, негативным явлениям культуры Нового времени и представляет собой, как сказал бы Александр Блок, «антитезу», то во второй части, следуя принципу «отрицая — предлагай», Тарасов описывает «тезу». В первой главе «Не ангел и не животное (альтернативная антропология Блеза Паскаля)» представлен образец биографии противоположного описанным выше типа. Это краткий, но емкий очерк интеллектуально-духовного мира Паскаля, зафиксированного в его «Мыслях». Рассматриваются в их диалектическом развитии основные проблемы, волновавшие писателя: несовершенство человеческой природы, зло государственной машины, благо и желание счастья, противоречие между ограниченным декартовским «разумом» и превосходящей все христианской «любовью». Здесь же приводится главное антропологическое противоречие эпохи Возрождения и Нового времени, сформулированное Паскалем: «Полное величие человека заключается в том, что он знает о своей нищете <…> Сознавать себя ничтожным, значит быть ничтожным; но с другой стороны, сознавать, что я ничтожен, значит быть великим» (с. 151). Эта формула Паскаля является органическим центром всей книги Тарасова. От нее автор прокладывает путь к мысли, памятно закрепленной в русском языке державинской строкой: «Я царь — я раб — я червь — я бог!», — и к русским писателям-славянофилам и философам Серебряного века.

Путь этот лежит через вторую главу «тезы» «Последний поход против благородства (Карл Ясперс об игре на понижение в современном наследстве возрожденческо-просветительской цивилизации)». И вновь большой временной скачок на основе мотивной связи. И вновь очерк внутреннего мира осевой личности начала ХХ века, посвятившей свою книгу «Смысл и назначение истории» проблеме «сохранения подлинного и осмысленного существования человека при господстве рационалистических методов и прагматических установок» (с. 163). «Без веры в Бога вера в человека превращается в презрение к человеку» (с. 169) — это заключение Ясперса очень дорого для Тарасова, как и весь идущий от Достоевского религиозный экзистенциализм. Говоря о труде Ясперса, Тарасов постоянно иллюстрирует его мысли примерами из русской классики: пограничная ситуация — в «Смерти Ивана Ильича», верное движение вещей — в «Капитанской дочке»…

В последней главе второй части «Тайна человека и тайна истории (Преодоление возрожденческих традиций как высший реализм в творчестве отечественных мыслителей)» Тарасов синтезирует во внутренне стройную систему христианской антропологии суждения о мире и человеке русских писателей и философов XIX-XX веков: Е. Трубецкого, П. Чаадаева, А. Хомякова, П. Флоренского, В. Розанова, Г. Федотова, Ф. Достоевского, В. Несмелова, П. Юркевича, М. Бахтина, И. Бунина, С. Франка. Если в первой части книги интонация автора менялась от мягкого сетования до негодования, то здесь критические нотки появляются, лишь когда речь заходит о господстве «материальных призраков жизни <…> при власти потребительской деспотии» (с. 182-183), торжествующей в современном «демократическом обществе». В основном же эта глава написана едва ли не апологетическим слогом, авторский голос звучит почти проповеднически, когда речь заходит о стремлении человека к «преодолению греха, изменению своего природного положения и теоцентрическому устроению души» (с. 176), об отечественной традиции понимания любви как познавательной категории и высшего духовного состояния человека (с. 177).

Несмотря на мотивную связь между главами, остается ощущение несколько случайного их соединения. Возможно, оно возникает из-за того, что книга писалась не как единое целое, а составлена из статей, созданных в разные годы. Например, статья о Поле Валери впервые опубликована в 1978 году[1]! А статья о Карле Ясперсе — в 1993-м[2], и фразы вроде «сейчас, в условиях крушения коммунистической системы» (с. 164) в 2013-м выглядят странным анахронизмом. Однако такая републикация свидетельствует о том, что проблемы, волновавшие Бориса Тарасова в 1970-е, актуальны спустя полвека и будут стоять на повестке завтрашнего дня.

Самым свежим по времени написания является, очевидно, предисловие ко всей книге «Ренессансная антропология и современный мир (от Возрождения к вырождению)». Автор в нем настроен резко полемично, и его отношение к европейской современности явствует уже из подзаголовка. Внутри системы христианской антропологии это логично. Но, хотим мы того или нет, в современном мире европоцентризм уступает место многополярности и поликультурности. Впрочем, благодаря таким книгам христианская доктрина, пребывающая в глубоком кризисе, оказывается все еще «конкурентоспособной».

С. ЧЕРЕДНИЧЕНКО