Б. Хазанов, М. Харитонов. «…Пиши, мой друг»: Переписка. В 2 тт. Т. 1. 1995—2004; т. 2. 2005—2011

Б. Хазанов, М. Харитонов. «…Пиши, мой друг»: Переписка. В 2 тт. Т. 1. 1995-2004; Т. 2. 2005-2011. СПб.: Алетейя, 2013.

Само издание этой книги в наши дни — явление столь неожиданное, что заставляет остановиться в недоумении: нет ли тут какой ошибки? Переписка двух писателей? Отпечатанная на бумаге в двух томах? В начале XXI века? (Как будто из-за угла вышел некто в напудренном парике). Тем более что, как признается один из авторов, эта переписка уже доступна в Интернете в более полном виде (и правда, отыскивается без затруднений).

Уже самого этого факта достаточно, чтобы привлечь к книге внимание — внимание, о котором не придется пожалеть, потому что затраченное на чтение время вознаграждается с избытком. Прежде всего, это письма литературные в исконном смысле слова — письма литераторов о литературе, написанные прекрасным литературным языком, какой не снился многим авторам писем и дневников XX века: словно через голову прошлого столетия нас возвращают в эпоху Пушкина и Вяземского (даже переписка Лотмана на фоне писем Харитонова и Хазанова кажется бледноватой). А впрочем, они литературны во всех смыслах — иные места из этой переписки чуть ли не дословно опознаются в опубликованных журнальных статьях авторов, однако о стилизации речь не идет: с первого же взгляда видно, что это живой обмен литературными впечатлениями в режиме реального времени. Каждое письмо в отдельности тянет на литературно-критическое эссе, каждое следующее письмо подхватывает темы предыдущего, находится место всему — от жизни толстых журналов до живописи Шагала, от стиля Фолкнера до вопроса о том, как писать биографию композитора. При этом впечатления многословия не возникает (даже жаль, что письма в бумажном издании подверглись частичному сокращению) — такова информационная плотность текста. Парадоксально, но при том, что в переписке не так уж много говорится о медийных персонах современной литературы, — литературные и общественные процессы России последних двух десятилетий прослеживаются по ней весьма детально. А читатель вдруг с удивлением обнаруживает, что и сам он участвовал в этих процессах, что статьи и публикации, обсуждаемые в этих письмах, мы и сами читали и обсуждали в те годы, — и эти публикации, которые привычно виделись нам как высказывания актуальных критиков об актуальной литературе, вдруг предстают перед нами в статусе истории. Уже сейчас переписка Хазанова и Харитонова являет собой уникальный источник по литературной и общественной жизни постсоветского периода; в будущем же ее значение, несомненно, только возрастет.

Это особый угол зрения — способность в режиме он-лайн обращать актуальную современность в историю (не в том смысле, в котором употребляет это слово сам Борис Хазанов, неоднократно писавший о «кошмаре истории», — не в смысле зловещей логики событий, а в смысле остроты ощущения тончайших взаимосвязей, составляющих ткань человеческой памяти и преемственности), где обсуждение постановки Расина (I, 354-355) оказывается столь же актуальным, как обсуждение сетевой литературы (I, 344-345). Современному читателю слишком легко увидеть в этом филологическое кокетство эрудитов — но такая реакция была бы нечуткостью. Для авторов этих писем жить литературой (и культурой вообще) так же естественно, как дышать. Идея опрощения для них не просто чужда, но и не реализуема в принципе.

Этот «способ существования» — выражаясь языком Марка Харитонова, озаглавившего так цикл своих давних эссе, — хочется назвать (рискуя впасть в неакадемический лексикон) аристократизмом. Аристократизм — это осознание культурной преемственности не как ценности (потому что культура — не коробка с ценностями), а как единственной возможности для себя, в сочетании со способностью остраненного взгляда на литературные моды и злобу дня. Кого-то из читателей, возможно, заденет высокая планка эстетической и этической брезгливости авторов и категоричность их суждений о современных писателях и публицистах. Однако даже самые категоричные суждения в подавляющем большинстве высказаны с предельной корректностью; неприятие того или иного автора, даже если речь идет о личностных свойствах, никогда не перерастает в бульварное желание позлословить, и даже (крайне редкие) случаи употребления бранной лексики продиктованы отчаянием, а не тем определенного рода литературным анти-этикетом, зачинателем которого был Жданов с его известным докладом 1946 года, а продолжателями — современные сетевые тролли.

Вообще, культура дискуссии — то, что составляет важнейший признак аристократизма и то, что оказалось утрачено в современном русском литературном быту, — свойственна авторам писем в высшей степени. Несогласие на страницах переписки звучит часто — друг с другом, с Григорием Померанцем, с Кронидом Любарским и т. д. Но удивительным образом это несогласие не становится враждебностью.

Напоследок, пожалуй, необходимо упомянуть досадный недочет издания: тексты, столь насыщенные историко-культурной информацией (на одной странице десяток имен — не исключение, а правило), настоятельно требуют именного указателя в конце, а в идеале — и предметного. Отсутствие такого указателя серьезно затрудняет возможность пользоваться изданием, тем более по сравнению с сетевой версией, где можно задействовать опцию «Поиск».

М. ЕЛИФЁРОВА