Апофеоз беспочвенности

«Спор славянофилов и западников был спором о судьбе России и ее призвании в мире. Оба направления в своей исторической форме устарели.., но самая тема остается. В новых формах она вызывает страсти и в XX веке» – Николай Бердяев, «Русская идея» ¹.

Тема жива, спор вспыхнул с новой силой, страсти бушуют. Бушуют и уже смели на своем пути столь привычное и четкое прежде противостояние «диссиденты – ортодоксы» и хорошенько перемешали между собой представителей этих двух лагерей. И уже достаточно очевидно, что в глобальный спор, в котором противные стороны именуют себя, – на мой взгляд, лишь очень условно, – «славянофилами» и «западниками» («почвенниками» и «прогрессистами», «патриотами» и «космополитами»), в этот спор, как в глубокую воронку, втягиваются едва ли не все существующие направления общественного сознания. Конечно, спектр существующих ныне в стране мировоззрений широк необычайно. И отношения между ними, менее всего напоминающие мирное сосуществование, не исчерпываются полемикой по поводу «русской идеи». Можно до бесконечности выстраивать антиномические пары, можно – без особого преувеличения – сказать, что все враждуют со всеми, а яблоко раздора – определяемое по-своему каждым из этих мировоззрений, направлений, умонастроений – будущее России. Но не в спорах между поборниками «нашего социалистического выбора» и его противниками или ортодоксально верующими и атеистами, экологами и технократами, милитаристами и пацифистами (и т.д. и т. п.) решается будущее России. Все эти противоречия, как бы резки они ни были, каким бы ярким пламенем ни вспыхивали временами, какой бы «судьбоносной» ни представлялась победа одной из сторон, оказываются частными перед лицом одного глобального и действительно судьбоносного для страны противоречия, перед лицом выбора одного из двух единственно возможных для всего человечества и для каждого народа путей развития.

Два могучих противоборствующих лагеря спорят, кажется, обо всем. На «белое», раздавшееся с одной стороны, с другой непременно следует «черное», на «да» – «нет». Но, разумеется, было бы совсем уж наивным принимать за камень преткновения, разделивший граждан на два военных лагеря, например, отношение к асфальтированным дорогам и рок-группам или даже к масонам и их разновидности – евреям. Да и внутри каждого из направлений нет полного единомыслия по всем пунктам, включая и «проклятые» вопросы о рок-группах и евреях (а также их разновидности – масонах). Эти локальные разногласия могут привести к полной неразберихе в головах непосвященных, пытающихся понять – кто есть кто и за кем правда? Но множество нюансов, которыми богаты оба направления, состоящие из групп, группочек и одиноких борцов за идею, оказывается совершенно несущественном, когда приходит время ответа на ключевой вопрос.

Вопрос старый: «Есть ли исторический путь России тот же, что и Западной Европы, т. е. путь общечеловеческого прогресса и общечеловеческой цивилизации, и особенность России лишь в ее отсталости, или у России особый путь?..» (Н. Бердяев, «Русская идея») ². Вопрос о путях развития России, о ее будущем – какой быть России; то есть в основе своей – в том, что делит нас на, условно говоря, «западников» и «славянофилов», – о судьбе свободы и судьбе личности.

Кредо славянофилов, по Бердяеву: «…Россия имеет особенную судьбу… русский народ – народ особенный» ³. Тема эта все звучней и «звучней сегодня. Что же хотят сказать наследники славянофилов – ниши современники, когда произносят: «Россия имеет особенную судьбу… русский народ- народ особенный»? Что представляет собой «русская идея», имеющая давнюю философскую традицию, сегодня? Исчерпывающий ответ на эти вопросы мы можем найти прежде всего в произведениях современных литераторов определенного направления.

«Мир вывихнулся, – говорят нам едва ли не все произведения литературы последнего времени, независимо от идейной ориентации их авторов, – наше общество больно». Редкий прозаик, поэт, драматург не пишет ныне об общественном неблагополучии, не обеспокоен нашим настоящим и будущим. Но, в зависимости от социальной наблюдательности и аналитических способностей авторов, их идейных пристрастий и принадлежности к тому или иному лагерю, болезни, причины, их порождающие, и, конечно же, методы лечения называются совершенно различные. Почтительная тишина устанавливается среди маститых и немаститых лекарей, когда слово на консилиуме берет Валентин Распутин или Василий Белов. Их последние художественные произведения написаны несколько лет назад. Но хотя хронологически это уже не «литературное сегодня», именно в книгах этих двух виднейших писателей выражено во всей его полноте интересующее нас умонастроение, комплекс идей тех, кто «прежде всего озабочен… необходимостью культурного и духовного возрождения России» (В. Распутин) ⁴.

Умонастроение это, как и названные имена, вполне однозначно связано в нашем сознании с феноменом деревенской прозы. Спору нет, это – сложный конгломерат с присущим таковому многообразием: идейным, проблемным, сюжетным, в меньшей степени – эстетическим, не говоря уже о разноталантливости писателей-деревенщиков. Деревенская проза не сводится целиком к художественному воплощению «русской идей», как и «русская идея» не вмещается в деревенскую прозу. Несовпадение существует. Валентин Распутин и Василий Белов, выразители «русской идеи», – не вся деревенская проза. Но именно образная реализация философской мысли – в данном случае «русской идеи» – составляет сущность этой прозы, более того – ее порождает. А потому творчество В. Распутина и В. Белова, не вмещая в себя всего, ею сказанного, всех ее нюансов, тем не менее представляет явление деревенской прозы во всей его полноте.

Подобно всем остальным, вопрошая «что с нами происходит?», «кто виноват?» и «что делать?», В. Распутин и В. Белов по-своему отвечают в «Пожаре» и «Всё впереди» на эти вопросы. Итак, в чем причина разрухи – экономической, нравственной, духовной?

Наша жизнь и наша история были бы иными, но «существует могучая, целеустремленная, злая и тайная сила… И мало кто сознательно выступает против нее» (В. Белов). Не сами мы дошли до жизни такой, как подумалось бы уму поверхностному и ленивому. И действительно: «Там, за океаном, уже знают, сколько русских останется к двухтысячному году… Они моделируют войны. Экономику и политику. Поведение женщин и молодежи…» Но не много бы удалось сделать заокеанской силе, если бы не было у нее здесь внутренних пособников.

«-Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе не обязательно забрасывать его водородными бомбами…

– А сколько других приемчиков… «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет». Это любимая поговорка Мишки Бриша…» (В. Белов, «Всё впереди»).

У В. Распутина, во всяком случае в его художественных произведениях, Миша Бриш не фигурирует, но и для него внешняя сила – источник всех наших бед. Оба автора главную причину страшных общественных недугов усматривают в том, что не завещанным седыми веками, исконным российским, не своим собственным путем идем мы, а чужим, навязанным нам – оттуда, с Запада. Оттого-то небо над нами пасмурно и впереди тупик. Спасение же, излечение – в возвращении назад.

Они очень последовательны, В. Белов и В. Распутин, в своей социальной диагностике: губительно для жизни народной все без исключения, что уводит ее от установлений и традиций старины, от завещанного предками строя жизни, его устоев, законов и привычек. «Иван Петрович исступленно размышлял: свет переворачивается… вот так, как у нас: было не положено, не принято, стало положено и принято…» (В. Распутин). Именно так. Апокалипсис нашего времени («Пожар», «Всё впереди») зиждется на антиномии «было не принято – стало принято». Например, так: «…исчезали в столице бани и бублики; фанта и пепси-кола усердно соревновались с иными напитками». Или так: «…я бы сразу отменил синтетические носки. И еще наволочки без пуговиц» (В. Белов).

По принципу «было не принято – стало принято» диагностируются и другие общественные недуги. Раньше жили в деревнях, крепкими общинами, – теперь разрушили свои деревни и разбрелись по городам. «…И как все переменилось!…перевернулось с ног на голову…». Рушится жизнь, бушует пожар, и правят бал архаровцы, «добро и зло перемешались», «и нелады с ней, с работой». Иван Петрович, главный герой «Пожара», единственный в повести носитель абсолютных нравственных ценностей, потому лишь и спас свою душу от лукавого, что «остался в Егоровке, ужился и успокоился, нисколько не страдая от глухомани». А вот брат Ивана Петровича, родная кровь, оторвался от корней: «Укатил Гошка на стройку и с больших денег вконец там спился» (В. Распутин).

Еще одна наша болезнь – технический прогресс. Было: топор, пила да лопата. Стало: «самосвалы… челюстные погрузчики… КрАЗы», техника «все мощней, все хитрей и сноровистей» (В. Распутин). По В. Белову, техника агрессивна сама по себе. Не наше это, наносное. «Вся Европа и Северная Америка механизированы и автоматизированы так, что дальше некуда. Быт отлажен, как немецкий хронометр…» Вот наше: «Моя хозяйка топит дровами…»

То, что сдвинулось с предназначенного ему когда-то места, переворотилось, – ведет к потрясению основ, к крушению большого целого, имя которому Россия. Так в список национальных бедствий попадает эмансипация. «Словно бы походя жены бросали мужчин», «стирка, уборка, кухонные и детские хлопоты» представляются представительницам слабого пола «верхом женского унижения». Было не принято – стало принято. Современная женщина – «эта б…», эта «потаскушка», делает аборты, аборты, аборты! «Сексологи пошли по Руси, сексологи!.. Неужто дошло до таких мерзостей?» (В. Белов). Это у нас-то, на святой Руси?! Постойте, дайте дух перевести…

Итак, В. Распутин и В. Белов, носители «русской идеи», полагают причину нравственного, духовного, экономического, политического и социального кризиса в отступлении от духа и буквы национальной старины, от строя жизни наших предков. И отступление это видится им прежде всего в пришедших на нашу землю с Запада урбанизации, эмансипации и научно-техническом прогрессе. Таким образом, вывод из обследования общественного организма, проведенного на страницах книг В. Белова и В. Распутина, напрашивается сам, да и высказывается впрямую положительными персонажами. «Я консерватор. Отъявленный ретроград… этим горжусь… Крестьянская изба, братец, всегда спасала Россию. И если мы погибнем, то отнюдь не от «першингов»… Крестьянская изба… всегда в автономном плавании. Одна она и способна на длительное самообеспеченное существование» (В. Белов). «…Красивый и богатый поселок, весь в зелени и уборе… жизнь здесь чувствовалась не надрывная, порядка здесь просматривалось больше, и держался этот порядок не на окрике и штрафе, а на издавна заведенном междоусобном общинном законе. Вот в чем дело» (В. Распутин).

Панацея от всех наших бед – в безоговорочном возвращении на свою особенную российскую дорогу, к тому, что «было». Из города – в крестьянскую избу; от современных политических и социальных институтов – к общине; от технизированной цивилизаций – к «длительному самообеспеченному существованию», что по-другому называется натуральное хозяйство; от эмансипации – к домострою от фанты и кока-колы – к баням и бубликам.

Безусловное отрицание всего – без разбора, – чем знаменуется новое время, всего «небывалого» и «не принятого» при царе Алексее Михайловиче, а также всего «инородного»; и апелляция ко всему – опять же без разбора – символизирующему русскую старину, вплоть до ее знаков, не имеющих самостоятельного содержания (бани, бублики, дрова), – да это ли «русская идея», не охотнорядская идеология, не стереотип обывательского сознания? Это ли философская идея во всей ее метафизической глубине и сложности? В. Распутин и В. Белов не одиноки во времени и пространстве. Собственно, выраженное на страницах деревенской прозы – как ранней, так и «поздней» – мировоззрение равноправно входит в круг идей неоромантизма – с присущей ему реакцией на новый индустриальный мир: промышленную революцию и связанные с ней глобальные изменения в жизненном укладе и сознании миллионов людей. Сами эти идеи достойны самого серьезного отношения к ним и серьезной же с ними полемики – не меньше, чем любая другая значительная метафизическая концепция. Но в том лишь случае, если философствование о бытии, в нашем случае – образное философствование, адекватно самому объекту. Подобное познается подобным. Образцы чего, собственно, дает нам неоромантизм. Достаточно вспомнить Фолкнера. Или, скажем, Распутина и Белова – их раннюю прозу.

Лев Шестов писал в свое время об открытии Льва Толстого, который всегда был для него великим философом и великим художником, об интуитивном постижении Толстым той истины, что вечные философские вопросы – сущность бытия, его смысл, человеческая жизнь – находятся «за пределами, поставляемыми нам всею совокупностью имеющихся в языке отвлеченных слов» ⁵. Шестов был не единственным мыслителем, полагавшим, что истина о бытии и его законах, о человеке и истории постижима не иначе как через художественные образы и коллизии великих созданий литературы. Сама эта идея, имеющая за собой солидное философское прошлое, восходит к романтизму. И в творчестве Толстого Лев Шестов нашел воплощение важной для эстетики нарождающегося экзистенциализма, давней, еще шеллингианской идеи об озарении в искусстве – доступности искусству «материй», недоступных науке и философии. «Разве пребывание в плену Пьера, старческая прозорливость Кутузова, трагическая смерть князя Андрея… разве все… изображенное гр. Толстым, не включает в себя «вопросы» о свободе воли,, о Боге, нравственности, историческом законе?» ⁶

Подлинно художественное произведение и философская истина неразделимы. Не в «отвлеченных словах», а в образах является истина, недосягаемая для прямых суждений о бытии, сводящих сложное и изменчивое к однозначному и застывшему. Вспомним Достоевского: «Не словами, а сценами…»

Не случайно с появлением на страницах журналов «Пожара» и «Всё впереди» в прессе вспыхнула дискуссия о публицистичности в литературе. Невозможно было не осознать тот факт, что перед нами отнюдь не художественные шедевры, а затем уже можно было рассуждать о необходимости и оправданности публицистической прививки произведениям литературы. Думается, что философская уязвимость последних произведений В. Белова и В. Распутина и уровень художественности этих произведений находятся в прямой зависимости друг от друга. Прямое авторское мыслеизъявление, пусть даже исходящее из уст персонажей, образные и сюжетные схемы, откровенно подогнанные под ответ, обслуживающие идеологический символ веры, могут ли заключать в себе знание о мире?

Первой реакцией читателя на новые произведения писателей, давно ему знакомых, им любимых и уважаемых, было удивление. Позже собственно публицистические произведения, статьи и интервью В. Распутина и В. Белова подтвердили, что «Пожар» и «Всё впереди» – не случайный зигзаг их творческой судьбы и высказанный в них комплекс идей отныне неизменен. И читателю, для того чтобы сберечь в своей памяти светлый образ деревенской прозы, оставалось либо сказать себе: перед нами теперь другие авторы, со своими идеями и стилем; либо убедить себя в том, что прежние чистые идеи деревенской прозы доведены ныне до своего экстремума, до абсурда, превратились в примитивные и агрессивные идеологические штампы.

Ранняя, «первая» деревенская проза, на мой взгляд, явление иного уровня – и художественного, и философского. О достоинствах этой прозы можно говорить и вне ее социально-исторического контекста, но весьма существенно само по себе то, что после многолетнего безраздельного господства в жизни и литературе классовой морали она заговорила о вечных ценностях общечеловеческой, христианской морали и нравственности, создала героев, мыслящих и действующих исключительно в координатах этой – враждебной человеку эпохи «нарастания классовой борьбы» и чудной для «застойного» человека – морали.

Это – обращённость к этической проблематике – несомненно роднит деревенскую прозу с русской философской традицией. Не судьба Настены, старухи Дарьи или Ивана Африкановича в центре образно-философских построений писателей-деревенщиков, но судьба вечных нравственных ценностей, вопрос о необходимости и возможности их сохранения, а следовательно, и выживания человечества.

Именно по отношению к судьбе нравственных ценностей путь России осознавался в русской философии как некое метафизическое задание, как «русская идея». Философствование о России начинается с осознания своеобразия России, несхожести ее с другими странами, но им не исчерпывается. Своеобразие России – национальное, историческое, культурное, ее особенный облик, самобытный, не повторяющий ни один из существующих в мире народов, – становится основой идеи мистической избранности страны. Русский народ – богоизбранный, к Богу приближенный, Богу необходимый для воплощения Его замысла о мире и человеке, народ с мессианским предназначением, через него должен быть мир спасен, России предстоит привести другие народы к абсолютной, божественной правде, к царству Божию – если изъясняться в терминах религиозного сознания; к добру, мировой гармонии – в терминах религиозно-философских; и наконец, на языке обыденного сознания – к окончательному торжеству нравственных начал, сохраняемых до времени в недрах России, ее народом. Все другие народы – не избранные, народы с обыкновенной, не мистической судьбой. Они в своем движении уклоняются от божественной правды в сторону греха, нравственные ценности угасают на этом пути. Именно такой смысл вкладывался традиционно в слова: «Россия имеет особенную судьбу. Русский народ – народ особенный».

Какова их современная интерпретация? «Всё впереди» и «Пожар» дают об этом довольно полное представление. Пафос «Пожара» и «Всё впереди» – не просто утверждение самобытности России;

1. «Вопросы философии», 1990, N 1, с 97.[↩]
2. »Вопросы философии», 1990, N 1, с. 97. [↩]
3. Там же, с. 94.[↩]
4. »Известия», 14 июля 1990 года. [↩]
5. Лев Шестов, Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше, Париж, 1971. С. 74.[↩]
6. Там же, с. 75.[↩]