Антропология Достоевского. Человек как проблема и объект изображения в мире Достоевского. Материалы международного симпозиума. София, 23–26 октября 2018 г. / Под ред. Э. Димитрова. София: Болгарское общество Достоевского, 2021. 416 с.

Начну с критических замечаний к изданию. Сначала — с (почти) технических. К сожалению, они таких масштабов, что игнорировать их и сразу сосредоточиться на содержании не получается. Я не буду говорить о чисто технических проблемах, вроде повторов текста или слипшихся слов, я говорю только о том, что влияет на понимание достаточно роковым образом.

Первое — книга очень бы нуждалась в русском редакторе, учитывая большое количество иностранцев, писавших по-русски и, естественно, не только допускающих досадные опечатки, но и делающих ошибки в грамматических конструкциях, что иногда очень затрудняет возможность понимания текста, а иногда просто лишает читателя такой возможности. Экономя объем, не привожу примеров, но особенно обидно, когда неисправленными остаются хорошие и глубокие статьи.

Второе — отсутствие выверенной структуры книги: порядка статей в ней, который позволил бы читателю воспринять ее как нечто хоть в какой-то степени целое, а не как калейдоскоп разрозненных статей. Для специалистов, которые в любом случае будут читать ее выборочно, возможно, сойдет и так. Но практически любая книга о Достоевском имеет возможность претендовать на внимание гораздо более широкого читателя — а книга, названная «Антропология Достоевского», уже самим заглавием претендует на самый широкий круг читателей — любителей творчества Достоевского.

Что не так со структурой? Поскольку речь идет об антропологии Достоевского — логично было бы в первой статье (а в хорошо структурированной конференции — и в первом докладе) представить эту самую антропологию per se, — то есть до сравнений с любыми другими антропологическими системами, и в целом — то есть до вычленения отдельных ее узких аспектов. Это позволяло бы совсем в другом свете и именно как части целого увидеть остальные статьи тома, поскольку у читателя была бы уже откалибрована шкала восприятия. Что самое удивительное, такая статья в томе есть — это статья А. Гачевой, формально сопоставительная, но на самом деле в минимальном сопоставлении с ближайшим контекстом выявляющая главные линии и ключевые точки антропологии именно Достоевского. Я бы сказала, что в этой статье представлен мини-словарь того языка, на котором Достоевский не всегда говорит, но всегда мыслит. Автор говорит о теоантропоцентризме Достоевского, воспринятом от него русской религиозно-философской мыслью, и это поставление Достоевским человека в перспективе Бога в центр своего творчества и есть то, из-за чего наш интерес к его творчеству только возрастает со временем.

И еще: в этой статье обозначен уровень, достигнутый ведущими современными достоевистами в изучении антропологии Достоевского. С этого уровня, по идее, должны были бы начинать свои исследования ныне обращающиеся к теме исследователи (в большинстве своем, однако, находящиеся в полном или частичном неведении того, что уже сделано). Однако статья эта находится в середине тома — и то, что она все же открывает один из разделов, уже никак не помогает сориентироваться читателю.

Очевидно, порядок статей в томе определялся вовсе не логикой изложения и не логикой восприятия. Как следует из Введения, редактор просто, не заморочиваясь, следовал порядку докладов на конференции. В принципе, это вполне законный (хотя и не лучший) способ издавать сборник по результатам конференции, и вопрос даже не возник бы, если бы в заглавии книги на первом месте стояло «Материалы международного симпозиума», а не неоправданно в данном случае амбициозное «Антропология Достоевского». Это же относится и к публикации нескольких статей, которые вообще не могли бы появиться в рецензируемом научном издании (как минимум — без существенной доработки или переработки): название «Материалы международного симпозиума» снимало (по крайней мере — смягчало) бы и эту проблему.

Подзаголовок «Человек как проблема и объект изображения в мире Достоевского» тоже вызывает недоумение. Казалось бы, магистральная линия исследований творчества Дос­тоевского в XX веке свидетельствует о том (и все крупнейшие исследователи неизбежно приходят к тому), что человек в мире Достоевского никогда не является объектом — в том числе не является объектом изображения для автора: отсюда — из-за отсутствия привычного читателю монологически завершенного, оплотненного и плотяного, образа, из-за принципиально другого уровня, на котором Достоевский изображает человека, — возникали долгое время все проблемы восприятия его произведений, все претензии к его стилю. Сам необъективирующий, напротив — максимально выявляющий субъектность каждого персонажа стиль автора был настолько новаторским, что стал понятен как основа для адекватного чтения и исследования его произведений лишь спустя поколение после их выхода (можно сказать, Достоевский сам создал своих читателей). Более того — безусловная основа антропологии Достоевского — неустранимая человеческая субъектность. «Человек есть воплощенное Слово. Он явился, чтоб сознать и сказать», — сформулирует писатель в черновиках к «Братьям Карамазовым». Удивительно, кстати, что эта фраза цитируется только в двух статьях сборника, посвященного его антропологии, — вернее, неудивительно — в противном случае неадекватность подзаголовка стала бы очевидна как минимум в процессе конференции.

На этом кончается возможность говорить о книге в целом, далее разговор можно вести только об отдельных статьях, весьма условно объединенных в разделы, соответствующие названиям тем каждого из трех дней симпозиума: «Антропология Достоевского в свете философской антропологии и европейской культуры ХХ в.»; «Антропология Достоевского в перспективе русской религиозно-философской мысли и русской культуры ХХ в.», с подразделом «Достоевский и другие художественные миры»; «Проблема человека в романе «Идиот» (К 150-летию «Идиота»)». Одна обширная статья — С. Хоружего, посвященная эсхатологии, современной и Достоевского, — как пленарный доклад вынесена в начало книги, вне разделов.

С разговора об эсхатологии Достоевского более чем уместно было бы начинать разговор о его антропологии, если бы не фундаментальная методологическая ошибка автора статьи (и это довольно распространенная ошибка среди авторов сборника). Он определяет, что есть эсхатология «в общем смысле», с этим определением подходит к текстам Достоевского — и оказывается в дальнейшем разборе очень далеко от действительно эсхатологической антропологии писателя.

Хоружий ставит своей задачей реконструкцию эсхато­логических сценариев Достоевского. Однако эсхатология Достоевского имеет прямое отношение к его антропологии именно потому, что заменяет сценарий, то есть разворачивание во времени, концентрированным явлением «концов и начал» всякой вещи и явления в моменте, «прямо сейчас». «Последние вещи» (эсхатон) его эсхатологии — это не вещи, имеющие произойти в «последние времена», но глубина вещи, уже и всегда в ней присутствующая, и только лишь открывающаяся не всякому взору. Задача писателя, по Достоевскому, именно в том, чтобы являть эту глубину всем, писатель, согласно ему, это общий глаз человечества. Герои Достоевского не идут к соединению со Христом в «последнем будущем», но каждый из них заключает Христа в себе (хотя иногда это заключение сродни заключению в тюрьме и темнице) и порой оказывается способен явить явить его читателю.

Не могу не процитировать положение статьи Хоружего, наглядно демонстрирующее проблему, постоянно возникающую, когда о философии Достоевского говорит философ, привыкший анализировать дискурс, а не образ: «Лакуну, о которой мы говорим, указал еще Константин Леонтьев: в поучениях Зосимы — добавим, как и вообще у Достоевского — налицо лишь малое присутствие «церковной мистики»; и в эсхатологическом сценарии это сказывается отсутствием речи (курсив мой. — Т. К.) о высших ступенях духовного опыта, о подступах к «превосхождению естества», к обожению и преображению. Нельзя не признать, что при таком отсутствии сценарий Достоевского, действительно, не совсем полон» (с. 31). Просмотреть обожение и преображение Алеши в главе «Кана Галилейская», разворачивающееся прямо перед глазами читателя, к сожалению, вполне в духе философа, не воспринимающего явления, если это явление не сопровож­дается речью о нем, пренебрегающего прямо предъявляемым опытом, если тот не описан и не систематизирован, не выражен словесно, а сконцентрирован в образе.

Особым образом интересны те статьи сборника, в которых иностранный и инокультурный взгляд на привычные нам вещи заставляет увидеть их необычными, «остраненными». Так Джузеппе Гини, глядя из католической традиции, поновляет для читателя трехчастную структуру человека, столь естественную, исходную для исследователя, принадлежащего к православной культуре, а Тоефуса Киносита заставляет по-новому увидеть роль идеи смиренномудрия в жизни и творчестве Достоевского. Статья Розанны Казари о книге итальянского философа Ремо Кантони «Кризис человека. Философское мышление Достоевского» заставляет, кроме прочего, еще раз задуматься о том, почему так настойчиво и независимо друг от друга разные исследователи Достоевского обращаются при описании его романов к музыковедческому языку. Таис Фигередо Чавес, говоря о романе «Бесы», обращает наше внимание на очень важную для понимая антропологии Достоевского вещь: у Достоевского человек, выговаривающий сущностный вопрос или предлагающий на словах его решение, — совсем не обязательно тот, кто примет это решение для себя как онтологическую истину. И поэтому сам концепт «человек» в его творчестве — это результат диалогического взаимодействия персонажей. Кристоф Гарстка размышляет о книге Андре Глюксмана «Достоевский на Манхэттене», в которой роман «Бесы» Достоевского становится путем к пониманию современного терроризма. Мария Кандида Гидини показывает, как пристрастие к форме исповеди у Достоевского связано с его постоянным стремлением выйти за границы литературы.

К сожалению, невозможно обозначить в краткой рецензии даже двумя словами вклад каждой из сорока статей сборника.

Сборник можно весьма приветствовать как подробнейший (в том числе — и фото-) отчет о действительно прекрасном событии: международном симпозиуме по творчеству Дос­тоевского, прошедшем в 2018 году в Болгарии, собравшем множество прекрасных участников, привлекшем к разговору о Достоевском, наряду с достоевистами, исследователей из других областей филологии и философии, что почти всегда продуктивно и может открыть неожиданные ракурсы, предложить новый взгляд на предмет исследования. Но нужно признать, что к разговору об антропологии Достоевского он имеет достаточно косвенное отношение.