Анализ одного стихотворения: пути и результаты
«Поэтический строй русской лирики», «Наука», Л. 1973, 351 стр.
Эта книга, несмотря на явную неполноту (в ней нет, например, Державина и Есенина) и некоторую произвольность отбора (далеко не все «персонажи» представлены своими шедеврами), претендует на роль малой критической антологии русской лирической поэзии XVIII-XX веков. Замысел сам по себе достаточно ответственный и даже дерзкий, если принять во внимание трудности, с которыми неминуемо должен был столкнуться авторский коллектив сборника.
Прежде всего, необходимо было преодолеть предубеждение против возможности анализа лирики вообще, зачастую еще относимого по ведомству «ремесленника от искусства» Сальери, который «музыку разъял, как труп», «поверил алгеброй гармонию». Впрочем, здесь можно было опереться на высокий авторитет Белинского, писавшего почти «по Сальери»: «Не постигнувши идеи, нельзя понять и формы и насладиться ею, а постичь идею можно только чрез отвлечение идеи от формы, т. е. чрез уничтожение живого, органического, конкретного создания, через разъятие его, как трупа» 1.
Второе предубеждение или, лучше сказать, предостережение касается анализа одного стихотворения. Хотя, как справедливо отмечено во вступительной заметке редактора книги Г. Фридлендера, «в последние годы у нас и за рубежом все более широкое признание начал завоевывать жанр литературоведческой (а также и литературно-критической) работы, посвященной анализу отдельного произведения художественного слова», нельзя забывать «и о тех подводных камнях, которые могут угрожать в работе над ним» (стр. 3). Пристальный, углубленный «текстовой» анализ произведения нередко (особенно у некоторых современных зарубежных исследователей формалистически-структуралистского толка) может вести к его изоляции «от более широкого историко-литературного и социально-исторического контекста, к противопоставлению внутренних связей и закономерностей произведения более универсальным, эстетическим, социальным и историко-культурным закономерностям, а порой и перерастать S прямое отрицание последних» (стр. 4).
Учитывая как положительный опыт, так и уроки, вытекающие из подобных исследований, авторы рецензируемого труда стремились органически сочетать историко-литературное объяснение произведения с его интерпретацией и – поскольку конкретно речь идет о поэтическом строе русской лирики – дать картину ее развития от истоков до наших дней, «раскрыть подлинное, внутреннее, неумирающее содержание классического наследия» (стр. 7-8).
Экспериментальный характер сборника предоставил его участникам большую свободу выбора и анализируемого текста, и путей и методов его целостного изучения, и принципов построения статей, и стиля каждого критического этюда. Но если верно вольтеровское: «все жанры хороши, кроме скучного», то это еще не означает, как заметил Пушкин, что все они одинаково хороши. В числе двадцати четырех статей сборника нет, на наш взгляд, принципиальных неудач, но лишь некоторые из них могут быть занесены в исследовательский актив не только данного автора, но в какой-то мере всей нашей литературоведческой науки. Статьи эти (о них речь пойдет ниже) не отделены какой-то стеной от остальных. Просто в них наиболее полно и сконцентрированно проявились те качества, которые в других очерках оказались рассеянными порознь, применены не столь последовательно и творчески. Иногда это малоприметное «чуть-чуть», играющее в науке подчас роль не меньшую, чем в искусстве.
Поэтому необходима еще одна оговорка. Ни верная методология, ни основательное знание предмета (а солидная эрудированность отличает всех авторов сборника) не гарантируют автоматически успеха. Он достигается сверх всего прочего искусством проникновения в дух и плоть поэтического материала, способностью улавливать многосторонние связи отдельного стихотворения со всем творчеством поэта и с движением лирической поэзии, художественной литературы в целом.
Именно – проникать и улавливать. Ведь подлинное исследование, соединяющее макро-и микроанализ, синтез и доминанту, ведущее в глубь строки и строфы, слова-образа и всей образной системы произведения, обнаруживает то, что не лежит на поверхности, хотя и ощутимо подспудно, придает этому смутно ощущаемому отчетливость, ясность и необходимость закона.
Наиболее удачны в сборнике те статьи, авторам которых удалось, говоря словами Маяковского, повернуть «великих» новой, неожиданной стороной. Видимо, не случайно такими «объектами» в первую очередь оказались Тютчев (статья Н. Королевой), Блок (Д, Максимов) и мастера советской лирики – Пастернак (И. Смирнов), Ахматова (А. Урбан), Маяковский (В. Холшевников). Вместе с тем в результате проникновенного анализа одного стихотворения в сборнике, как в капле воды, отразилось все своеобразие поэтического, образного мира каждого из этих поэтов.
И чем своеобразнее этот мир, тем ощутимее его причастность к «общей лирики ленте». Диалектическая связь традиции и новаторства продемонстрирована в сборнике особенно наглядно и убедительно. Так, «Двойник» Блока поставлен в связь «с традиционной темой двойничества (прежде всего в ее фантастической разработке)» в «мифологическом обличий» (стр. 212, 215). На этом фоне проступает оригинальность стихотворения Блока: образ двойника – порождения, жертвы и отрицания «страшного мира» – не оторван от лирического героя, а сопоставлен с ним сюжетно. Важно и другое – «присутствие в стихотворении скрытых, иерархически расширяющихся символических планов» (стр. 224), хотя «символический подтекст»»имеет свои границы» (стр. 225), Во всем этом проявляется дух цельности поэзии Блока, «ее внутреннее единство, сохраняющееся даже в самом жестком раздвоении» (стр. 233).
Анализ стихотворения Ахматовой «Мне ни к чему одические рати…», выявляя родство с некрасовской поэтической традицией, одновременно определяет функциональное различие «почти совпадающих наблюдений и образов»: «Ахматова выработала не эпический, а именно лирический стиль, в котором деталь, наблюдение, образ не истолковываются самим поэтом, эмоциональное напряжение создается частотой и плотностью сопоставления образов и наблюдений на миниатюрной стиховой площади… Отсюда столь обманчивые суждения о камерности ее лирики, узости тематики, замкнутости поэтического мира. Это не узость, а предельная уплотненность, превращение душевного опыта в свое го рода плазму, которая потенциально содержит огромную жизненную энергию» (стр. 269), Гармония красоты и «сора», из которого «растут стихи» (тут можно бы вспомнить и пушкинское: «фламандской школы пестрый сор»), – «тайна открытия этого перехода, этого единства для Ахматовой и есть тайна ремесла, тайна поэзии, тайна жизни» (стр. 271).
В «Тамаре и Демоне» Маяковского отношение к поэтической традиции, к романтической лирике в частности (Лермонтов), стало темой стихотворения, Большую роль в переоценке отношения к классике сыграла работа над поэмой «Владимир Ильич Ленин» и знакомство с сочинениями Ленина, с его высказываниями о культурном наследстве.
Следует, однако, заметить, что в иных случаях выявление традиции принимает самодовлеющий характер. Например, в статье о «Курсантской венгерке» В. Луговского (автор Т. Голованова) экскурс в «поэтику танца» занимает почти половину ее объема. Примерно то же самое в статье А. Павловского («Итальянец» М. Светлова), Разговор о «некрасовской интонации», «некрасовской огласовке» и других «материях важных» изрядно потеснил разбор самого стихотворения.
Дело даже не просто в удельном весе отдельных элементов анализа, а в их «сцеплении», внутренней логике размышлений. Там, где эта логика ослаблена, исследователь неизбежно сбивается на разбор «по строфам», «по частям». Конечно, и здесь нужна оговорка: разный поэтический текст не в равной мере благодарен для анализа. Но ведь и в выборе материала проявляется мастерство и вкус исследователя.
Социально-эстетический анализ стихотворения в сборнике, раскрывающем поэтический строй русской лирики, предполагает его (стихотворения) сложность, проблемность, значительную меру художественного совершенства и характерность для данного поэта. Этого критерия стремились, очевидно, придерживаться авторы всех статей, но степень удачи опять-таки не могла быть одинаковой: одно дело – «Пятеро» М. Михайлова, другое-тютчевское «Silentiumt»- жемчужина лирической поэзии, стихотворение, получившее множество разноречивых толкований.
Предлагая свою трактовку, Н. Королева обращается к анализу композиции и выразительных средств стихотворения. Оно построено «как призыв, как убеждение, как стремление объяснить». В нем нет полемики. «Скорее оно утешает отчаявшегося, объясняет растерявшемуся (другому, себе?), как жить в мире. Причем мир не враждебен человеку, он ему просто чужой, внешний, «наружный» по отношению к жизни его души» (стр. 153). «Пенье»»таинственно-волшебных дум», тонко замечает Н. Королева, в стихотворении о молчании – единственное звучание: «…только думы романтика поют этот гармоничный звук противопоставлен наружному шуму, звуку негармоничному» (стр. 155 – 156), Немало места в статьях отведено тому, чтобы показать в анализе, как поэты добиваются «союза волшебных звуков, чувств и дум». Наряду с ценными, любопытными наблюдениями встречаются здесь и произвольные утверждения вроде того, что инверсии «чужды русскому языку» (стр. 68), что пушкинские сравнения и метафоры «не требуют… для понимания особой, дополнительной работы мысли и воображения, но легко входят в наше сознание» (стр. 90), что в стихотворении «меняется система образов» (стр. 32) и оно «распадается» на «разные по образной системе части» (стр. 190).
Если же отвлечься от частностей, неточностей и оговорок, встрешющихся в отдельных статьях сборника, то его «невосполнимая потеря» – отсутствие столь необходимых для единства книги, для целостной картины движения русской лирики четко обозначенных, генерализующих проблем метода и стиля. Разумеется, в исследовании данного профиля они не могли получить такого развернутого изложения, как, скажем, в специальных трудах типа «Истории русской поэзии». Но более определенная и целеустремленная ориентировка на магистральные историко-литературные закономерности была необходима и здесь. Ведь книга, как сказано в предисловии, задумана с таким расчетом, чтобы служить для читателя «своего рода введением в историческое изучение русской поэзии». А это обязывает ко многому.
Отсутствием ясно выраженного единого общеметодологического стержня объясняется не только уже отмеченная нами известная произвольность в отборе имен и произведений, но и слабая внутренняя связь, соотнесенность статей сборника друг с другом, По существу это замкнутые в самих себе разборы поэтических текстов, а не «сообщающиеся сосуды», как того требовала сквозная тема исследования поэтического строя русской лирики. Статьям недостает контекста, сопряжения со «смежниками», а всей книге – цельности и целеустремленности.
Таким образом, задача, стоявшая перед авторским коллективом, оказалась выполненной все-таки не полностью. Сборник намечает в основном перспективную методику анализа отдельного лирического стихотворения, дает ряд удачных ее применений, но даже лучшие этюды не стали частями общей картины «движения поэтического жанра, направления и стиля», как было обещано в предваряющей разборы редакторской заметке.
г. Кострома
- В. Г. Белинский, Поли, собр. соч., т. II, Изд. АН СССР, М. 1953, стр. 559.[↩]