А. Ю. Сергеева-Клятис. Батюшков

В Вологде Батюшкова и все с ним связанное чтут и любят: и по­этическую гармонию, и несуетность у могилы в Спасо­-Прилуцком монастыре, и здание педагогического колледжа на ул. Батюшкова, дом 2, ассоциирующееся прежде всего с тем, что там— в доме Гревен­са, племянника Батюшкова,— в 1845—1855 годах жил Константин Николаевич. В активной памяти— рисунок Берга 1847 года, запечат­левший Батюшкова со спины у распахнутого на Соборную Горку ок­на. Идешь мимо его дома (батюшковского, хотя он же— и дом Гре­венса,  и  педколледж) —  ощущаешь  его  дух,  устремленный  на Соборную Горку, где памятник «коню и Батюшкову» сделался уже неотъемлемой частью пейзажа. Этот рисунок и многие фотографии, портреты, пейзажи, рисунки Батюшкова с любовью представлены в книге.

Ощущение дисгармонии, батюшковского внутреннего разлада с миром контрастирует с редкой гармонией его поэзии: «Батюшков­ская неуверенность в себе потрясает— сколько оговорок, сколько оправданий и опасений!» (с. 90); «Как уже говорилось не раз, Ба­тюшков всегда видел действительность с некоторым смещением в негативную сторону. Обстоятельства, которые вполне могли бы рас­сматриваться как благополучные, казались ему крайне неудачными; там, где другой человек нашел бы надежду на будущее, он усматри­вал полную безнадежность и опускал руки. Печальное расхождение с реальностью было в природе Батюшкова» (с.156). Абсолютно ес­тественная для биографа гармонизация реальности делает свое де­ло— книга А.Сергеевой­Клятис оставляет очень светлое ощущение. Авторский анализ отличается чуткостью и тонкостью. Особен­

но увлекателен разговор на стилистическом уровне: «В письмах Ба­тюшкова 1819 года встречаются странности стилистического плана, которые явственно указывают на изменения в его мировосприятии. Описывая уже ставшее привычным для него состояние тоски, Ба­тюшков сбивается в рассуждениях…» (с. 193); «Однако пока все эти странности поведения и высказываний Батюшкова— только эпизо­ды, фрагменты мозаики, соединившиеся в единое целое два года спустя» (с. 194); «…Несомненно, что в этих строках содержится уже весь будущий диагноз Батюшкова…» (с. 205). Мозаичное моделиро­вание— требующий терпения и кропотливой работы процесс. Эта книга воспринимается как эффектный результат: очевидна превос­ходно выполненная картина целого (мне не хватило лишь разговора о прозе Батюшкова) и умелого подключения читателя к частностям, например, ювелирная работа с письмами.

Увлекательно освещены самые традиционные темы: об «архаи­стах» и «новаторах» («Распря нового слога со старым»); о «лег­кой» поэзии — пути, избранном Батюшковым; об ампире, его идео­логии  и  усвоении  поэтом  ампирной  системы  представлений;  о Парни как образце для подражания («…Я враль, ибо перевожу Парни»), об искрометном сообществе «Арзамаса» и проч. Ком­пактные главы (их 11) состоят из нескольких частей (от трех до шести),  динамично  сменяющихся,  интригующих  своими  назва­ниями (в значительной мере цитатными), неизменно удачными.

Автору блестяще удаются сквозные темы, так, например, ис­ключительно интересен разговор об итальянском языке. Старатель­ность подростка («…прохожу италиянскую грамматику и учу оной глаголы; уже я знаю наизусть довольно слов»— из письма 1891 го­да, с. 19) перерастает во влюбленность («Учение итальянского язы­ка имеет особенную прелесть…»— из письма 1815 года, с. 19), со­провождающуюся стремлением чудодействовать. Размышления о том, что «только прививка итальянского языка может облагородить русский» (с. 20) вовлекают в эксперимент. Батюшков­ «садовник» «прививает дичок» так, что Пушкин приходит в восторг: «Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков!» (с. 143). Увы, дальнейший пунктир этой линии безвозвратно удаляется от благо­творности и творческой плодотворности. В 1847 году Шевырев по­пытается заговорить с Батюшковым по­-итальянски, чем разгневает его: «Он ни слова не отвечал мне, рассердился и быстрыми шагами вышел из комнаты» (с. 238).

Очень интересны рискованные предположения, например, о ре­лигиозности Батюшкова. Автор отмечает превосходные степени, ис­пользуемые Батюшковым в письме из Англии от 19 июня 1814 для описания воскресной службы в местной церкви: «…все вместе образо­вывало картину великолепную, и никогда религия и священные об­ряды ее не казались мне столь пленительными!» (с. 126). «Попутное» замечание— «…такое сильное духовное воздействие имела на него не православная литургия, а протестантское богослужение» (с. 126)— исполнено смысла. Дальнейший разговор о «стихийном «протестан­тизме»» как черте эпохи (с.141) привлекает безусловное внимание. По-­иному слышишь и Вяземского, наставлявшего Батюшкова в 1810 году: «…Сделай милость, не связывайся с Библией. Она портит лю­дей…» (с. 75), и самого Батюшкова, в 1816 году восклицавшего: «Ко­гда переведут Священное Писание на язык человеческий?» (с. 141).

В этой книге гармонично сочетаются любовь к поэту, прису­щая его землякам, московский динамизм и завидная позитив­ность, столь необходимая для нейтрализации безумия, неотврати­мо настигавшего героя и всегда тяжелого для восприятия.

Л.ЕГОРОВА

г.Вологда