А. П. Чехов и Л. И. Шестов. А также кое-что об экзистенциональной социологии

С. СЕНДЕРОВИЧ

А. П. ЧЕХОВ, Л. И. ШЕСТОВ
А также кое-что об экзистенциальной социологии

¹

Чехова интересовало многое, и он на многое отзывался, включая философию, преимущественно современную. У него можно найти отклики на Шопенгауэра, Ницше, Спенсера, Бокля, Кьеркегора, Нордау, и поэтому не должно быть удивительным, что он успел откликнуться и на Льва Шестова. Примечательно в этом случае то, что писатель, заканчивавший свой путь, откликнулся на философа, только начавшего свой. Сценой встречи стал «Вишневый сад».

Лев Шестов (1866 – 1938) при жизни стал одной из ярчайших звезд на мировом философском небосводе. Это обстоятельство известно гораздо лучше, чем то, какую роль он сыграл в истории русского Серебряного века. Кажется, только один историк русской культуры, Аврил Пайман, отвела Шестову должное место в своей истории русского символизма².

Вообще же его значение для русской литературы первой половины XX века, и в особенности для Серебряного века, до сего дня остается незамеченным. Между тем, книги Шестова составляют значительную область мыслительного контекста этой эпохи; без учета его мысли многие тексты остаются просто непрочтенными.

Уже самые ранние работы Шестова попали в поле зрения Толстого и Чехова. Первая книга Шестова «Шекспир и его критик Брандес» (1898) продемонстрировала никогда впоследствии не изменившуюся направленность на предельные проблемы человеческого существования, о которых абстрактно размышлять нельзя, потому что здесь наш опыт и знания кончаются и общие законы становятся сомнительными. Шестов подошел к этим проблемам не для того, чтобы разрешить их раз и навсегда, а с целью отчетливо поставить, уяснить их трудности, ограничения и, не в последнюю очередь, их мучительную настоятельность. Его стратегия на этом пути: вглядывание в опыт великих трагических писателей, соотношение творчества и личности писателя, в тайну личности художника, сквозящую в глубине его текстов, – в противоположность господствующему интересу к социально-историческим обстоятельствам как условиям творчества; и все это на фоне непрерывного размышления над библейскими текстами.

Вторая книга Шестова «Добро и зло в учении гр. Толстого и Фр. Нитше» (1900) привлекла внимание Сергея Дягилева, человека, чей вкус и деятельность оказались одной из самых мощных формирующих сил Серебряного века. Дягилев предложил Шестову сотрудничество в основанном им в 1898 году, еще молодом журнале «Мир искусства». В 4 – 8-м номерах этого журнала за 1902 год появилась новая книга Шестова «Достоевский и Нитше (Философия трагедии)». Шопенгауэр и Ницше научили русскую мысль начала XX века прислушиваться к индивидуальной и трагической стороне жизни, принимать осознание собственной смертности в качестве толчка, побуждающего человека не удовольствоваться рациональным знанием. Они также научили ценить понятие трагедии в качестве ключевого мотива истории культуры. Отсюда пути шли в разных направлениях. Вячеслав Иванов, сосредоточившись вслед за Ницше на происхождении трагедии из культа умирающего и воскресающего бога, предпочел мистико-метафизические построения в соединении с идеями славянофильского почвенничества и соборности, он выстроил впечатляющий синтез истории античной трагедии и истории христианства с тем, чтобы задать истории культуры новую перспективу, в которой должны слиться в гармоническом аккорде общественное и индивидуальное. Шестов пошел по другому пути: вместо традиционных идеалистических грандиозных построений он сосредоточился на трагедии как экзистенциальной категории, он определил трагедию как потерю человеком в его личном мире почвы под ногами и парадоксальным образом принял беспочвенность в качестве единственной подлинной почвы человеческого бытия, онтологизировал кризис. Это не было реакцией на Иванова, он пришел к своим взглядам раньше. Его ценности – не общее и не необходимое, а личное и индивидуально-неповторимое, то, что как раз вырывается из общего и необходимого. Он показал, что подлинное сознание, не подогнанное под прокрустово ложе рационализма, и пробужденная в нем глубинная мысль живут на территории трагедии. Такое понимание очень близко Чехову, который своим интуитивным путем двигался в том же направлении.

Вероятно, самое замечательное в Шестове то, что он не стал в позу трагического героя и не взял на себя миссию трагического поэта. Правда, не сразу, а тогда, когда углубился в историю философии, он разделил воззрение философа поздней античности Плотина о необходимости «взлететь над знанием», над деспотической волей всеобщности и очевидности. В качестве способа взлететь он предпочел смех. «Нужно взрыть убитое и утоптанное поле современной мысли. Поэтому во всем, на каждом шагу, при случае и без всякого случая, основательно и неосновательно следует осмеивать наиболее принятые суждения и высказывать парадоксы. А там видно будет»³. В своих книгах он весело сражается с гигантами мысли, его оружие – насмешка. Он считает, вопреки Спинозе, запрещавшему философу плакать, смеяться и проклинать, законным для человека проявлять себя именно так; сам же он предпочитает смеяться; он отказывается признать окончательность неумолимых законов всеобщности и ставит неразрешимые вопросы, не упуская случая поиронизировать над самим собой, и совершает невообразимые мысленные сальто мортале без страховки, без сетки и даже без почвы под ногами. Он умеет подсмотреть смешную сторону в строго рациональном мышлении крупнейших философов европейской традиции, касающемся того, что рациональной мысли не поддается, и умеет разглядеть трещины в их монументальной самоуверенности, сквозь которые проступают их подлинные, скрытые, живые лица, их сомнения и страдания. Его главный предмет – трагический характер человеческого существования, но читать его весело. Он вызывающе парадоксален, остроумен, блестящ и головокружителен. Но многое из этого еще впереди, при жизни Чехова Шестов еще только вникает в экзистенциальное представление о трагедии.

Шестова, не понятого в своем главном качестве друзьями-философами, отлично поняли современные ему крупнейшие художники XX века⁴. Как это обычно бывает с поэтами, реагировали они не только на мысли Шестова, но прежде всего на конкретные их словесные воплощения, на мотивы. Нужно сказать, что стиль мышления Шестова – не в логических построениях, а как раз в разработке облюбованных мотивов – он чеканит или подхватывает у кого-нибудь выражение и кружит вокруг него, удаляясь и возвращаясь, с тем чтобы извлечь новые оттенки смысла. Мотив, не абстрактная мысль, – основная единица философии Шестова⁵. Первым из художников обратился к мотивам Шестова Чехов. Обратился в комическом ключе. Замечательно, что произошло это накануне того, как Шестов пришел к философскому балагану – Чехов опередил его на их общей почве. Но к парадоксальному слову Шестова, уже чреватому фарсом, он успел прислушаться.

* * *

В 1904-м – год смерти Чехова – Шестов посвятил ему статью «Творчество из ничего», которая была опубликована в марте 1905 года в журнале «Вопросы жизни», так как «Мир искусства», где его уже считали сотрудником, к этому времени прекратил существование. Статья эта – особый предмет, с нашей нынешней темой связанный лишь косвенно; нас же интересует нечто доселе никем не увиденное: отклик Чехова на Шестова, который произошел ранее, чем Шестов успел откликнуться на Чехова.

Собрался Шестов писать о Чехове еще при жизни писателя. В конце 1901 года Дягилев дважды передавал Чехову просьбу Шестова сообщить хронологию его творчества, необходимую для работы о нем, прибавив слова о своей уверенности в серьезности задуманной работы (письма от 24.11.1901 и 12.12.1901)⁶. Интересен контекст этой просьбы. Чехов в письме к Дягилеву от 20 декабря 1901 года дал сведения о хронологическом распределении своих произведений по томам первого Собрания сочинений в издании Маркса. Нужно думать, что после этого Чехов не пропустил книгу Шестова о Достоевском и Ницше в «Мире искусства». Сохранилось семнадцать писем Дягилева⁷ к Чехову, в ряде которых он приглашает Чехова сотрудничать в «Мире искусства». Приглашает он его и в соредакторы журнала, но безуспешно (3.7.1903). В одном из писем он сетует на то, что Чехов отдал «Вишневый сад» не в «Мир искусства», а Горькому для сборника «Знание» (22.11.1903). В письмах Дягилева Чехову упоминаются посылка ему номеров «Мира искусства» (2.10.1900 и 23.12.1902) и похвалы Чехова в адрес журнала («Вы меня искушаете, говоря в каждом письме, что «Мир иск[усства]» хороший журнал и что его не надо закрывать»; 12.8.1903). Словом, сомнений нет в Том, что Чехов читал «Мир искусства». Похоже, что следы этого чтения мы находим в пьесе «Вишневый сад», написанной в 1903 году.

1

В третьем акте «Вишневого сада» есть такой эпизод:

«Пищик. Ницше… философ…

1. Приношу глубокую благодарность Елене Михайловне Шварц, принимавшей прямое участие в разработке этой темы.[↩]
2. Пайман Аврил. История русского символизма. М.: Республика, 1998. Вкниге: Histoire de la littirature Russe. Le XXe siecle. L’age d’argent / Derige par E. Etkind et al. Paris: Fayard, 1987 (русское издание: История русской литературы. XX век. Серебряный век / Ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды и Е. Эткинда. М.: Прогресс-Литера, 1994) есть довольно бледная глава о Шестове, но нет ничего о его связи с литературой Серебряного века.[↩]
3. Шестов Лев. Апофеоз беспочвенности. Опыт адогматического мышления. СПб.: Шиповник, 1911. С. 40 – 41; 1 изд. – 1905.[↩]
4. Первая попытка освещения темы: Сендерович С., Шварц Е. Кто Канта на голову бьет (К теме: Лев Шестов и литература 20-го века) // Quadrivium: Festschrift in Honor of Professor Wolf Moskovich. Jerusalem: Tne Hebrew University of Jerusalem, 2006; тожевИнтернете: Toronto Slavic Quaterly. 2005. N 12.[↩]
5. В этом отношении Шестов принадлежит к той же категории философов, если брать только ближайших к нему по времени, что и Шопенгауэр и Ницше.[↩]
6. Из архива А. П. Чехова. М.: Государственная библиотека СССР. Отдел рукописей, 1960.[↩]
7. В упомянутом сборнике «Из архива А. П. Чехова» опубликовано четырнадцать из этих писем.[↩]