А мир творился…

1

Николая Николаевича Ушакова я впервые увидел в редакции «Киевского пролетария», на улице Ленина, 19.

Школьник, печатавший свои начальные строки в пионерских изданиях, где к моей подписи прибавляли слово деткор, я ходил в редакцию взрослой газеты на занятия литературного объединения. Руководили им журналисты Коробков и Лемар, стремившиеся ввести юных слушателей в мир поэзии. Впрочем, не только юных. Захаживали на наши собеседования и рабкоры, казавшиеся мне тогда пожилыми, а по моим нынешним понятиям, тоже достаточно молодые. Все было непритязательно – вход свободный, состав непостоянный. Но атмосфера занятий при любом составе пленяла бескорыстной любовью к стихотворчеству. А если нашим руководителям удавалось пригласить на очередную встречу кого-либо из поэтов, пусть не очень знаменитого, но работающего профессионально, появлялось даже ощущение праздника.

Ушаков, который в прежние годы выступал в киевском Доме печати перед рабкорами с лекциями о поэзии, в наших занятиях, пожалуй, не участвовал ни разу. Боюсь утверждать что-либо наверняка – я ведь мог неосмотрительно пропустить его беседу. Вполне мог пропустить. Мои пристрастия тогда поровну делились между поэзией и футболом.

В детстве я жил на Большой Васильковской – затем она стала Красноармейской – напротив стадиона. Я наблюдал все матчи, проникая на трибуны со стороны Черепановой горки, через малоприметный лаз, обнаруженный окрестными мальчишками. Кроме того, я гонял тряпичный мяч на пустыре, а позже играл за школьную команду, – резиновая камера, заключенная в лосевый панцирь, так и звенела под ногами старшеклассников.

Так вот, если занятие литературного объединения совпадало с увлекательным матчем, я мог, хоть и с болью в душе, предпочесть шумный стадион прокуренной комнате, где читают и обсуждают стихи. Особенно в те дни, когда встречались популярные соперники – клуб «Желдор» и команда совторгслужащих, да еще с участием тогдашних футбольных корифеев – голкипера Ямкового и форварда Товаровского.

…В памятный вечер, когда мы познакомились с Ушаковым, Николай Николаевич просто заглянул в «Киевский пролетарий» по своим делам.

Направляясь на очередной сбор любителей поэзии, я увидел, что Лемар – один из наших наставников – разговаривает в редакционном коридоре с высоким худощавым человеком.

Фотографии поэтов тогда печатались гораздо реже, чем сейчас. И я ее представлял себе, как выглядит Ушаков. Мне было невдомек, с кем беседует Лемар, иначе я прошел бы незаметно, бочком, стараясь не помешать. Но, будучи неосведомленным, я на ходу громко произнес: «Здравствуйте, товарищ Лемар!» А тот неожиданно остановил меня и представил: «Познакомьтесь, Николай Николаевич, это один из наших начинающих. Между прочим, знает вашу «Весну республики» наизусть».

От внезапности я растерялся.

Автор книги, которую я действительно помнил всю – от строки до строки, – протянул мне продолговатую ладонь с тонкими и сильными пальцами, какие бывают у пианистов: «Весьма признателен. Рад познакомиться». При этом он улыбнулся смущенно, даже чуть стеснительно.

Позднее, с годами, я понял, что его деликатности, скромности, доброжелательности сопутствуют равноценные качества – безупречная принципиальность, нетерпимость к фальши, пошлости, практицизму. И как основа всего – рыцарская верность поэзии. И как тончайшая приправа – мягкий юмор.

Но тогда, при первой встрече, меня ошеломили его внешняя незащищенность и отсутствие какой бы то ни было дистанции между ним и собеседником. Все это, воспринятое с мальчишеской наивной прямолинейностью, скорее даже озадачило меня. Не таким воображал я известного поэта, который с первых же литературных шагов завоевал сердца истинных ценителей стиха, которого печатал в «Новом Лефе» сам Маяковский, а потом щедро напутствовал Асеев.

Будь я старше и опытней, сами стихи Ушакова объяснили бы мне многое в этой натуре, открыли чистоту этой души. Но тогда я еще не понимал, что истинный талант – это не только мастерство, но и личность. Стихи существовали для меня как бы отдельно от поэта. Да и мои ранние наблюдения часто являли мне иные примеры. Какой-нибудь малый из нашего литературного объединения, тиснувший несколько незрелых виршей в городской периодике, уже начинал заноситься, говорить менторским тоном, высказываться на занятиях весьма категорично.

В дальнейшем, уже войдя в профессиональную среду, я не раз убеждался в том, что и признанный автор не всегда бывает похож на свои творения. Встречались мне популярные литераторы, гордившиеся тем, что их стихи просты, а значит, и широкодоступны. Но сами они в жизни оказывались непростыми и малодоступными. И наоборот, я знал мастеров, которые своими стихами стремились поднять уровень читателя, обострить его зрение, усложнить мышление. Зато в личном общении они покоряли простотой и открытостью.

Ушаков, конечно же, принадлежал к художникам именно такого склада.

Но в пору нашего знакомства я во всем этом не разбирался. Не удивительно, что облик поэта, увиденного впервые, разрушил мои представления о том, какой должна быть живая знаменитость.

Первое впечатление – всегда самое острое. Может быть, поэтому я во всех подробностях запомнил тогдашнюю внешность Николая Николаевича.

Ему было тридцать с небольшим – ныне в таком возрасте иные литераторы продолжают числиться мальчиками.

Надо сказать, что Ушаков выглядел старше своих лет. Он был строен, подтянут, однако намечалась небольшая сутулость. Тонкий профиль, прозрачные глаза, короткая стрижка. Но это совсем еще молодое лицо привлекало своей мудрой сосредоточенностью. Если к этому прибавить мое пылкое преклонение перед мастерством Ушакова, можно себе представить, каким он показался мне маститым и почтенным.

Одет поэт был очень аккуратно и при этом просто, даже бедновато – холщовые брюки, темная рубашка с узким галстуком в горизонтальную полоску, сандалии. Под мышкой – картонная папка. Экипировка среднего служащего. И хотя демократичность одежды была нормой того времени, большой поэт рисовался в моем воображении несколько иным, даже одетым в иной костюм, чем простые смертные.

А Ушаков и понятия не имел о том, какой вихрь впечатлений, загадок и открытий обрушил он на меня грешного в течение одного мига.

Чуть задержав мою руку в своей, он сказал:

– Мы у себя в «Коммуне писателей» создаем студию. Или, как сейчас говорят, литературную бригаду. Как вам больше нравится. Если пожелаете и найдете время, приходите к нам на Бульварно-Кудрявскую, знаете, это около Сенного базара. В четверг, в шесть. Товарищ Лемар не возражает и даже как будто приветствует – мы уже договорились, что не станем дублировать друг друга. У нас уклон скорее образовательный. Будем изучать теорию стиха.

– Даже если вы отобьете у нас хлеб, Николай Николаевич, мы не обидимся, – громко рассмеялся Лемар. – Другому мы бы этого не простили, но вам… вам все простим!

Ушаков тоже засмеялся, но почти беззвучно. Он откланялся и направился к выходу. Тут-то я и увидел, что ходит он легко, быстро, молодо.

То, что читалось и говорилось на занятии литобъединения, я слушал рассеянно. Все мысли были уже там, на Бульварно-Кудрявской. Шутка ли – теория стиха! И хотя приглашение «Коммуны писателей» Лемар довел до сведения всех присутствующих, хотя с самого начала было ясно, что в студии Ушакова останутся не все, многие отпадут, «не потянут», – я продолжал простодушно считать, что мне особо повезло. Пусть это чистейшая случайность – в редакционном коридоре Лемару мог подвернуться любой из нас, а все же в итоге меня позвал сам Ушаков!

2

«Весну республики» я приобрел, можно сказать, тоже по случаю. К тому времени, когда я начал интересоваться поэзией, сборник практически давно разошелся. Со дня его выхода прошло уже года полтора-два. А тираж книги был крохотный.

В книжном магазине, в пассаже на старом Крещатике, был открытый доступ к стеллажам. Ценители поэзии подолгу перебирали новинка, а также томики, перешедшие в разряд букинистических. За посетителями тактично наблюдал старенький продавец в толстовке и пенсне, опытнейший книжник, досконально знавший не только содержимое полок, но и тех, кого они влекли, – многие стихолюбы были завсегдатаями этого отдела. Ко мне старик тоже привык, иногда он даже мне кое-что подсказывал: «Молодой человек, вышла книжка Николая Дементьева, того самого, о котором есть в «Юго-Западе» у Багрицкого», или: «Остался один экземпляр Михаила Кузмина «Форель разбивает лед», это еще из дореволюционных поэтов, давно не издавался, вот ленинградцы выпустили…»

Деньги на приобретение книг я зарабатывал писанием лозунгов, афиш и объявлений для железнодорожного клуба, находившегося по соседству с домом, где я в то время жил.

Получив скромную плату, я тут же мчался в пассаж за книгами.

Вот так однажды, священнодействуя у стеллажей, я обнаружил сборник в зеленой обложке. Он был притиснут к стене плашмя другими книгами, поставленными ребром.

Я уже был наслышан об Ушакове, читал его строки и в киевских газетах, и в харьковском «Красном слове», и в московской «Комсомолке».

Когда я протянул свою находку продавцу, он поразился: «Как она могла сохраниться? Давно ведь разошлась! Затолкали в глубину… Ну что ж, вам повезло, юноша. Автор, между прочим, наш земляк, бывает здесь. Интеллигентнейший человек. Совсем еще молодой».

Представление о возрасте у старика явно отличалось от моих понятий!

Между тем продавец завернул книгу: «Платите рубль двадцать пять и владейте на здоровье. Это настоящее…»

К счастью, я наскреб тогда рубль двадцать пять – немалую для меня сумму – и унес «Весну республики» и влюбился в ушаковский сборник.

Многие книги из моей довоенной библиотеки погибли. А эта чудом уцелела. Все в ней прекрасно, даже ее одежда. Плотная бумага, четкий оригинальный шрифт, продуманная верстка, страницы с большими полями, «с воздухом», как говорят полиграфисты. При всем этом обложка чуть толще бумаги, но прочна необыкновенно. Сколько лет прошло, а книга в полной сохранности. Оформление графически строгое, но отмеченное изысканным вкусом. Так и надо издавать стихи!

Любуясь этим раритетом, я думаю вот о чем. Тираж книги 1500 экземпляров – ничтожно мал, по нынешним меркам вообще невероятен, а резонанс «Весны республики» тем не менее был незамедлителен и огромен. Все ее тогда знали, все сумели прочитать. Говоря «все», я имею в виду, конечно, людей, интересовавшихся поэзией, а таких в ту пору насчитывалось немало. Влияние ушаковского дебюта на начинающих стихотворцев было тоже нешуточное.

Значит, на поверку – тираж тиражом, а решает все-таки масштаб таланта. Истинная удача может прозвучать и при малом количестве отпечатанных экземпляров, а книгу аморфную и серую не спасет многотысячное воспроизведение – она останется на книжных прилавках, заляжет на складах, уйдет в песок…

Я не заучивал «Весну республики». Ее строки, емкие и певучие, расположенные то классической строфой, то в лесенку, то с небольшим отступом, полные красок и звуков, открывали огромный мир во всех его малых подробностях. Восходящие к традиции и устремленные в поиск, вобравшие в себя все возможности русского стиха, старого и современнейшего – от Пушкина и Тютчева до Маяковского и Пастернака, – и в то же время ни на что другое не похожие, все эти ушаковские миниатюры с отточенной метафоричностью мысли и совершенством лирической композиции сами по себе вошли в сознание, в сердце, в память.

Сразу – и на всю жизнь.

3

«Коммуна писателей» – так именовалось объединение русских литераторов, работавших тогда в Киеве. В него входили люди разных дарований и судеб. Как это нередко бывает, большинство составляли поэты. Среди них – Семен Гордеев, воспитанник завода «Арсенал», работающий в литературе и ныне; Евгений Нежинцев, автор книг «Яблочная пристань» и «Рождение песни», впоследствии погибший в пору ленинградской блокады; Борис Турганов – теперь москвич, активный переводчик украинской поэзии и прозы; Игорь Юрков, лирик, особо ценимый Ушаковым, к сожалению, рано умерший; Евгений Павличенко, недавно отпраздновавший свое 70-летие в Новосибирске; Петр Ойфа, ныне известный поэт, живущий в Ленинграде.

Честно говоря, я сейчас уж и не вспомню, кто был руководителем писательской «Коммуны», кто возглавлял принадлежавшее ей небольшое издательство.

Во всяком случае, не Ушаков – это было не в его характере.

Но истинным лидером русских писателей, не только Киева, но и всей Украины, их молодым старейшиной уже тогда был он. По праву таланта, мастерства, высочайшего авторитета.

С годами изменилась литературная обстановка, ушли в прошлое РАПП, ВУСПП и другие ассоциации, объединения, группы. Ушаков неизменно, до последних дней, никогда не стремясь к лидерству, сохранял творческую высоту своей репутации.

Наконец, Ушаков проявил себя уже смолоду как искусный и чуткий педагог. Николай Николаевич не только создал свое поэтическое направление, но и лично воспитал многих мастеров стиха.