А. Б. Пеньковский. Исследования поэтического языка пушкинской эпохи

А. Б. Пеньковский. Исследования поэтического языка пушкинской эпохи / Изд. подгот. А. С. Белоусова, М. Л. Каленчук, И. А. Пильщиков, В. С. Полилова, И. С. Приходько; под общей ред. И. А. Пильщикова. М.: Знак, 2012. 660 с. (Классики отечественной филологии)

Имя Александра Борисовича Пеньковского (1927-2010) широкой гуманитарной общественности стало известно в тот момент, когда он выпустил в свет первое издание своей монографии «Нина. Культурный миф Золотого века русской литературы в лингвистическом освещении» (1999)¹, вызвавшей бурную полемику в профессиональной среде. Посмертная книга филолога, исполненная в соответствии с авторским замыслом, подводит итог его многолетней научной деятельности.

» Исследования» содержат без малого три десятка работ, адекватно представляющих разносторонние и взаимосвязанные интересы А. Пеньковского. В соответствии с тематикой статей том разделен на три основные части: «Загадки пушкинского текста и словаря», «Из наблюдений над языком пушкинской эпохи» и «О развитии скрытых семантических категорий русского языка (от Пушкина до наших дней)». В приложение вошли незавершенные работы. Составители аргументируют их включение в книгу так: «… они представляют безусловную научную ценность благодаря собранному в них обширному языковому материалу и проницательным наблюдениям ученого-лингвиста. Это <…> вполне проработанный текст, ясно выражающий авторскую концепцию…» (c. 8-9).

Уже по названиям разделов тома видно, что А. Пеньковский отстаивал синтетичность филологического подхода и не разделял жестко науку о слове на лингвистику и литературоведение, хотя в равной мере владел различными исследовательскими навыками. Изящная словесность немыслима без языка, на котором она создается, но высшие достижения языка заключены именно в художественной литературе. Автор «Исследований» никогда не забывал об этой, казалось бы, самоочевидной, но не слишком популярной ныне истине. И блестящая лингвистическая подготовка ученого в сочетании с широкой эрудицией и ярким исследовательским талантом дали нетривиальные в научном отношении плоды.

В общем виде большинство работ, собранных в книге, представляют собой не что иное, как развернутые комментарии к ряду классических текстов — Пушкина, Батюшкова, Баратынского, Гоголя и др. Они базируются на историко-филологическом убеждении А. Пеньковского, выраженном, в частности, в предисловии к книге 2005 года, название которой совпадает с названием первого раздела «Исследований». По наблюдению ученого, современный читатель в «пушкинском слове (в слове Боратынского, Лермонтова etc.) <…> радостно узнает наше, свое, сегодняшнее, родное — простое и понятное — слово, не отдавая себе отчета в том, что во множестве случаев эта понятность — иллюзия, самообман». В действительности, отмечает автор, имеет место неосознанный перевод с другого «… если не языка, то состояния языка», и перевод этот осуществляется на современный язык, «как выясняется, с более или менее серьезными ошибками»².

Именно это убеждение привело автора к созданию «Нины», где в первую очередь оригинально переосмысливался «Евгений Онегин» — и сам текст романа, и, как следствие, характер главного героя. Поскольку «Нина» сыграла принципиально важную роль в научной биографии А. Пеньковского, в первый раздел «Исследований» закономерно включены работы, дающие ясное представление об основной идее книги (например, «Об «антипоэтическом характере» Онегина, или Как читать Пушкина», c. 46-74).

Концептуально «Нина» оказалась неоднозначной. Одна из базовых гипотез монографии — утверждение А. Пеньковского, что историю взаимоотношений Онегина и Татьяны предопределила некая мучительная связь молодого аристократа с роковой замужней красавицей, иссушившая душу героя и фатально повлиявшая на его последующие отношения с людьми вообще и с женщинами в особенности. Данную версию оппоненты автора сочли экстравагантной и малообоснованной. В то же время нельзя было проигнорировать факт, что ученому удалось объяснить ряд темных мест романа в стихах и, что не менее значимо, выявить также места, якобы ясные, но на самом деле мнимо смыслово проницаемые, создающие лишь иллюзию понимания текста³.

Вне зависимости от идеи ранней тайной страсти Онегина, лингвокультурологическое освещение образа пушкинского героя, осуществленное ученым, принципиально меняет распространенное представление о сути характера персонажа — и, как следствие, смысла его взаимоотношений с Татьяной. В этом ракурсе пресыщенный жизнью, вечно скучающий светский лев Онегин воспринимается уже как глубоко чувствующая трагическая фигура.

Произойти такая смена ориентира могла потому, что филологу на широком историко-литературном материале удалось дать исторически достоверное толкование отдельным лексемам, в особенности «скуке», многократно повторенной в разных вариантах в романе, — толкование, доселе не встречавшееся в отечественной лексикографии и в пушкинистике («О скуке, тоске, зевоте и лени» (с. 93-154). Автор пришел к выводу, что в языке Пушкина и его эпохи «скука» в подавляющем большинстве случаев — эквивалент иного понятия, ныне обозначаемого словом «тоска». Так решение, казалось бы, частной филологической проблемы привело к значительным культурным последствиям.

В отличие от спорной «Нины» «Исследования» выдержаны в подчеркнуто академическом ключе. По ним видно, что мощная филологическая база работ А. Пеньковского, позволяющая ему восходить от эмпирических, атомарных фактов к обобщающим идеям, — еще не все. Ученый делал свои тексты занимательными, ничуть не жертвуя их фундаментальной научной составляющей. Отсюда фирменный прием исследователя — умение заинтриговать читателя.

Большинство работ, представленных в книге, построено по принципам «детективной» интриги (см., например, «О страсти и страстях, или Умел ли Онегин любить», «…Тогда не мчалась ель на легких парусах…», «Полежаев — Сопиков — Храповицкий»). Читателю предъявляется хорошо известный текст, автор заостряет внимание на его языковых, стилистических и смысловых странностях, затем погружается в историко-литературные и культурные штудии, в результате чего дает разгадку, верное решение, приводящее к принципиально новому, часто неожиданному и в то же время бесспорному восприятию текста.

Наконец, не в последнюю очередь убедительность исследованиям и открытиям А. Пеньковского придает оригинальный научный стиль. Ученый идет в своих работах от устной речи, словно выступая с кафедры перед заинтересованной аудиторией. Отсюда обилие риторических вопросов, сложные и напряженные синтаксические периоды, дозированное использование метафорики, уравновешивающей сухие аналитические выкладки, нередкие экспрессивные окончания периодов и, наконец, разлитый по всему тексту тонкий юмор.

В числе других достоинств «Исследований» — общая высокая культура труда, аккуратность и полнота ссылок, воздаяние по заслугам первооткрывателям тех или иных фактов, нетерпимость к неряшливости и последовательность в восстановлении историко-научной справедливости.

А. Пеньковский демонстрирует интеллектуальную смелость, решительно полемизируя со многими устоявшимися мнениями в науке. Среди авторов суждений и гипотез, которые он аргументированно отвергает или опровергает, можно встретить таких признанных корифеев пушкинистики, как В. Ходасевич, В. Набоков, Н. Бродский, Ю. Лотман.

Методологическая ценность «Исследований» выходит за рамки узкоспециальных лексикографических или историко-культурных исследований. В первую очередь для начинающего филолога это «школа молодого бойца»: вне зависимости от сферы своих научных интересов словесник может здесь научиться многому — от конкретных приемов анализа до способов формулировки и изложения выводов.

Г. Винокур в свое время заметил: «…акт понимания <…> не может быть субъективным или объективным, а только верным или неверным»⁴. Именно ощущение верности, точности и глубины понимания классических текстов возникает при чтении работ А. Пеньковского, собранных в «Исследованиях».

Обнаружить скрытые в тексте связи и представить их на всеобщее обозрение, выявить неочевидную писательскую стратегию, предложить новое изящное объяснение известных фактов или, напротив, утвердить первичность открытого и явленного авторского замысла по отношению к необоснованным мнениям по поводу его творения — таковы, по А. Пеньковскому, сугубо филологические радости. Радость от текста лишена эгоистических устремлений, работой исследователя она открывается любому умственному взору и потенциально оказывается доступной всем, кто захвачен тем или иным художественным явлением⁵.

Именно такой радостью щедро делится с читателями в своей книге филолог Александр Борисович Пеньковский.

А. СКВОРЦОВ

г. Казань

1. Пеньковский А. Б. Нина. Культурный миф Золотого века русской литературы в лингвистическом освещении. М.: Индрик, 1999; второе, переработанное издание: Пеньковский А. Б. Нина. Культурный миф Золотого века русской литературы в лингвистическом освещении. М.: Индрик, 2003. 640 с.[↩]
2. Пеньковский А. Б. Загадки пушкинского текста и словаря: Опыт филологической герменевтики. М.: Языки славянских культур, 2005. С. 8-9. Разрядка моя. — А. С.[↩]
3. О «Нине» pro et contra см., например: Дзуцева Наталья]. «Что в имени тебе моем?» // Знамя. 2005. № 2. Балакин Алексей. Нина и другое // Новый мир. 2004. № 12. [↩]
4. Винокур Г. О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М.: Наука, 1990. С. 42. [↩]
5. О разведении семантических полей «радости» и «удовольствия» см.: Пеньковский А. Б. Радость и удовольствие в представлении русского языка // Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянских культур, 2004. [↩]