А. А. Потебня. История и современность

О. П. Пресняков, Поэтика познания и творчества. Теория словесности А. А. Потебни, «Художественная литература», М. 1980. 221 стр.

Книга О. Преснякова, освещающая научное творчество одного из крупнейших русских филологов XIX века, Александра Афанасьевича Потебни, продолжает ряд исследований по истории отечественного литературоведения. Ряд этот пока невелик, но ведь и систематическое изучение прошлого нашей науки по существу только-только начинается. Были, конечно, и раньше экскурсы в более или менее отдаленное прошлое, но устойчивого ощущения исторической глубины они все-таки не создавали. До недавнего времени история науки о литературе фактически начиналась для нас с формалистов. Если Пушкина и Л. Толстого тогдашним ревнителям прогресса так и не удалось «сбросить с корабля современности», то Ф. Буслаева, А. Афанасьева, даже А. Веселовского и А. Потебню изолировать – на время – удалось, что и оборачивалось измельчанием научной проблематики.

Возрождение интереса к «старой филологии» объясняется, конечно, не простой любознательностью и даже не исключительно потребностью знать историю своей науки как часть духовной истории народа. В настоящее время наука о литературе переживает процесс, который должен привести ее к существенной переориентации отношения к самому объекту исследования – литературе и литературному произведению. Теоретики изучали и продолжают изучать произведение «по элементам», неустанно выясняя, что такое сюжет, конфликт, структура и т. д. Но вместе с тем все более определенно проступают очертания в известном смысле основной проблемы – что такое поэтическое произведение как целое.

Старое литературоведение не знало такой проблемы и, следовательно, не могло иметь соответствующего опыта. Но дело тут не только в конкретном опыте (хотя и в нем тоже). Франсуа Мориак высказал, в сущности, общую мысль, когда заявил, что «Война и мир» – это не преодоленный этап, а утраченный секрет. Таким секретом, несомненно, обладало и наше литературоведение в прошлом. Интерес к этому прошлому в значительной мере внушается мыслью вернуть утраченное. Мы, разумеется, далеки от наивной веры в то, что когда-то утраченный, а теперь вновь обретенный секрет разрешит сегодняшние проблемы, в том числе и главную из них – проблему целого. Исследования, подобные предпринятому О. Пресняковым, даже безотносительно к их индивидуальным достоинствам, делают главное: вводят прошлое в настоящее – то самое прошлое, которое было «снято» дальнейшим развитием науки.

Ясно, что точка зрения А. Потебни на поэтическое произведение устарела, и по отношению к современным воззрениям она может показаться «ложной». Но «ложной» она является только относительно, по отношению к сегодняшней научной мысли, которая точно так же исторически обусловлена и ограничена, как и предыдущая. Однако состояние мира (действительности) и обусловленное им состояние сознания, выдвинувшего ту или иную научную концепцию, «ложным» назвать нельзя. Внеисторического сознания никогда не было в прошлом и не предвидится в будущем. То, что мы называем «ошибками», это по большей части расхождения в способах осмыслить поэтическое произведение, обусловленных своим временем и истинных в его пределах. Изучение прошлого извлекает не какой-то специальный литературоведческий опыт в чистом виде, изъятый из своего времени и введенный в сферу ничейного научного сознания. Изучение прошлого – это форма представительства прошлого в настоящем. Литературоведение, таким образом, учится мыслить произведение не в абстрактных научных категориях, но «временами» и целыми научными эпохами, учится историзму.

Для чего это нужно? Прошлый век – эпоха из жизни «Евгения Онегина» или «Мертвых душ». Утверждать, что они жили в этом веке неистинной жизнью, мы не имеем никаких оснований. Мы представляем поэтическое произведение по-другому (более правильно, по нашему убеждению) не только в силу прогресса литературоведения как науки, но главным образом потому, что изменилась, и изменилась весьма радикально, жизненная форма поэтического произведения – читательское сознание; мы изучаем, собственно, другую, следующую эпоху жизни произведения. То, как представлял себе поэтическое произведение XIX век, можно изучать только так, как изучал его он.

Изучение поэтического произведения как целого предполагает знание особенностей (качества) его жизни в ту или иную эпоху, и в это прошлое литературовед не должен вносить современных коррективов (как детство нельзя понять в категориях, свойственных зрелому возрасту), а понять его в его тогдашнем состоянии.

Несомненной заслугой книги О. Преснякова является ее историзм: автор восстанавливает особенности научного сознания эпохи, воспитавшего А. Потебню как ученого и вместе с тем выразившего себя в его научном мышлении.

О. Пресняков располагает материал по трем крупным разделам.

В первом разделе исследуется проблема соотношения слова и образа, которую можно считать ключевой для А. Потебни. Во втором характеризуются взгляды ученого на поэтическое произведение. В третьем разделе круг выявленных вопросов рассматривается в исторической перспективе. Структура книги, на наш взгляд, вполне отвечает ее основному заданию: выявить существенные закономерности учения А. Потебни о поэтическом произведении.

Центральным «персонажем» первого раздела книги является «внутренняя форма слова». «Научное осмысление внутренней формы слова, – пишет автор, – было исключительно важным для развития всей филологической концепции А. А. Потебни. Оно открывало ученому путь не только к пониманию жизни слова и языка в целом, но и позволяло проникнуть в сущность поэтического творчества, открыть многие его секреты» (стр. 55).

А. Потебня выдвигал понятие внутренней формы потому, что находил неудовлетворительным определение слова как «единства звука и значения». Такого рода единство он сравнивал с единством «дупла и птиц, которые в нем гнездятся». О. Пресняков указывает на срединное, промежуточное положение внутренней формы у А. Потебни. Она «открыта и к звуку, и к значению, она словно бы посредствует между ними, вбирая в себя и содержательные, и формальные признаки» (стр. 56). Таким образом, если продолжить сравнение А. Потебни, ученый предполагает некоторую общую среду между дуплом дерева и птицами, в которой жизни дерева и птиц оказываются как бы слитными, не различенными. Внутренняя форма слова и есть такая среда, в которой звук и значение являются еще не обособленными.

Внутренней формой слова окно является слово око. В качестве «ближайшего этимологического предка» оно как бы чревато словом окно. Внутренняя форма – это тот момент, в котором формы обоих слов оказываются «совмещенными», аналогично тому, как жизнь ребенка в чреве матери протекает в формах материнской жизни, но как бы отданных, посвященных жизни ребенка.

А. Потебня, таким образом, предпринимает попытку сделать предметом научного анализа слово не как «условный знак для выражения мысли», но как «главное и самое естественное орудие предания», к которому «сходятся все тончайшие нити родной старины, все великое и святое, все, чем крепится нравственная жизнь народа» (стр. 30).

Ф. Буслаев, которому принадлежит данная характеристика, считал такое слово «художественным образом» в противоположность «условному знаку». А. Потебня, принимая это положение, ищет к нему научный подход. Понятие внутренней формы является, согласно О. Преснякову, этапным моментом в выработке методологических основ научного исследования слова как средоточия «всего великого и святого».

Известно, что А. Потебня мыслил поэтическое произведение по аналогии со словом. За это его упрекали в упрощенном и облегченном понимании художественного образа. Этот упрек кажется несколько неожиданным; ученого могли бы скорее упрекнуть в том, что слово он представляет по-буслаевски, по аналогии с художественным образом. Проводя аналогию между словом, мыслимым как элементарный художественный образ, и собственно поэтическим произведением, А. Потебня не покидает почвы поэзии.

Введение категории внутренней формы изменяло достаточно радикально представление о взаимном отношении поэтического произведения и действительности. «Дуализм в понимании формы и содержания, – пишет О. Пресняков, – нередко вел к упрощению связей между литературой и действительностью. Одни отождествляли действительность и «содержание», пытались фактически свести к нему суть литературы. Другие понимали литературу вообще как ирреальный мир условных форм, имеющих свои, не связанные с действительностью соотношения и закономерности» (стр. 85 – 86). Между действительностью и поэтическим произведением А. Потебня предполагал «третий компонент» – «представление о действительности» или поэтическую мысль. В художественном произведении, таким образом, А, Потебня, по его собственному выражению, находил «те же самые стихии, что и в слове»: содержание (идею), внутреннюю форму (поэтическое представление) и внешнюю форму, объективирующую художественный образ.

Вместо двучленной связи: «действительность ↔ художественное произведение» – у А. Потебни получается трехчленная: «действительность ↔ поэтическая мысль ↔ художественное произведение». Поэтическое произведение А. Потебня, следовательно, представляет как бы на границе между собственно литературой и действительностью. Вследствие этого, пишет О. Пресняков, «появлялась возможность увидеть конкретные соотношения и различия между действительностью «обычной» и «художественной», осознанной поэтически, понять условно-знаковую сторону художественного произведения. А главное, конечно, осмыслялась диалектика и динамика деятельных процессов жизни искусства слова, обозначались пути исторического подхода к его возникновению и развитию» (стр. 88).

«Во всяком искусстве, – писал А. Потебня, – есть своя условная неправда, которая, кроме личных ошибок, составляет природу этого искусства и, стало быть, с другой точки зрения, есть высшая правда» (стр. 89). Искусство с точки зрения действительности – условность и, следовательно, неправда. Но ведь и «другая точка зрения», с которой эта условность предстает как «высшая правда», также – в силу своей причастности искусству – условна. А. Потебня, таким образом, ставит вопрос: почему «другая точка зрения» становится авторитетной для действительности? На этот вопрос и отвечает внутренняя форма. Будучи компонентом художественного произведения, она является вместе с тем и компонентом самой действительности, сопрягает в себе закономерности искусства и действительности.

Точка зрения А. Потебни позволяет извлечь один из фундаментальных вопросов эстетики – вопрос взаимосвязи искусства и действительности – из умозрительной сферы и поставить его на конкретную почву: искусство – не локальный «сектор» действительности, искусство с действительностью – всегда в состоянии взаимного перехода друг в друга.

Весь круг вопросов, интересовавших А. Потебню: актуализация произведения отдаленного прошлого в современности, рассмотрение поэтического образа как «чистой деятельности», соотношение образных и безобразных элементов в нем и многое другое, – неизменно вращается вокруг проблемы соотношения искусства и действительности как своего центра, а эта проблема неразрешима без категории внутренней формы.

Современная наука о литературе, решающая в основном те же проблемы, которые ставил А. Потебня, решает их (и ставит, разумеется) иначе, но опыт выдающегося ученого не должен проходить мимо ее внимания. А этот опыт надо усвоить, «обороть», как сказал бы М. Пришвин.

Книга О. Преснякова представляет в этом отношении двойной интерес. Во-первых, она исследует литературное произведение как предмет сознания одного из оригинальнейших филологов мира. Это сознание, мы говорили, автор освещает исторически, как обусловленное своим временем. Подчеркивая историзм концепции А. Потебни, О. Пресняков и современное научное сознание вводит в исторический контекст, ограничивая его притязания на безусловность и окончательность полученных результатов. Во-вторых, сама книга О. Преснякова – это своеобразный акт самосознания литературоведения, расширяющий это сознание и его возможности.

г. Донецк