Писатели ГДР о литературном труде

На страницах журнала «Вопросы литературы» были опубликованы подборки выступлений по проблемам литературного мастерства писателей Польши, Болгарии и Чехословакии. В настоящем номере мы предоставляем слово писателям Германской Демократической Республики, размышляющим о призвании литератора, рассказывающим о том, как создавались ими те или иные произведения.

 

Анна ЗЕГЕРС

Выступление на конференции писателей ГДР в мае 1963 года. Опубликовано в журнале «Neue Deutsche Literatur», 1963, N 8. Печатается с небольшими сокращениями.

На русский язык переведены романы А. Зегерс «Седьмой крест», «Мертвые остаются молодыми», «Решение», «Транзит», повесть «Свет на виселице» и ряд других произведений.

Беречь наследство, открывать новое

Мне хотелось бы сказать несколько слов о нашем методе изображения, который обычно именуют «творческим методом». Речь пойдет прежде всего о его основе, которую я назвала бы «силой изображения». Иногда кажется, что способность познавать и изображать действительность, то есть так называемая сила изображения, попала в боязливые, слабые или легкомысленные и несерьезные руки.

Чтобы понять, что я имею в виду, вы должны перенестись со мной на несколько месяцев назад. У нас была чрезвычайно суровая зима. Пришлось приложить невероятные усилия, чтобы поддержать на высоте производство и дать городам свет, уголь и т. д. Мы были свидетелями трудового героизма, проявлений высокой социалистической морали…

Однажды утром – это было накануне съезда партии – я раньше обычного шла по широкому шоссе вблизи моего дома. Это шоссе, ведущее к аэропорту. Несколько рабочих как раз устанавливали транспаранты: «Началась новая эпоха, эпоха развернутого построения социализма!» Рабочий, изображенный на транспаранте, был в открытой рубашке. Рабочий, который устанавливал транспарант, был очень похож на рабочего на плакате, только вокруг шеи у него был обернут толстый шарф, потому что было так холодно, что воздух превращался в мелкую снежную пыль и шоссе исчезало в дымке.

Обычно это шоссе кажется мне довольно скучным. Оно слишком знакомо мне. Но в то утро оно показалось необычным, каким-то удивительно новым. Оно напомнило один из тех больших проспектов, которые ведут из Москвы или – если хотите – в Москву. Можно было бы сказать так: казалось, будто одна улица переходила в другую, будто географическое расстояние превращалось во временно´е, будто оно, это шоссе, вело в будущее, в коммунизм. Плакат «Развернутое построение социализма» чем-то напоминал дорожный знак, указывающий нам путь вперед. И рабочие, которые устанавливали его, несли здесь вахту.

Мы не настолько глупы, бездарны или слепы, чтобы свернуть с этого пути или ставить неправильный, дезориентирующий указатель. Среди нас нет писателя, который намеренно, умышленно предпринял бы попытку ввезти контрабандой ту идеологию, которая ежедневно в различных точках капиталистического мира проявляется в военной пропаганде, расовой дискриминации, эксплуатации, терроре и т. д. Нет, я полагаю, что каждый писатель, присланный делегатом на эту конференцию, хотел бы изобразить окружающий его мир нашим методом, то есть показать его таким, каков он есть, – как мир, где, несмотря на некоторые отставания, несмотря на трудности, строится социализм. Он не может иначе, если желает дать реалистическое отображение окружающего нас мира, глядя на него с социалистической точки зрения, позволяющей видеть наиболее далеко; потому что часто повторяемое выражение «социалистический реализм», которое кое-кому уже внушает страх, это не произвольная выдумка. Оно означает отображение жизни в ее неотвратимом движении вперед, увиденном с той точки зрения, с которой это движение лучше всего видно. Из этого не следует, однако, что мы изображаем желаемую для нас действительность так, словно она уже существует. Разве в наших лучших произведениях, например в повести Кристы Вольф и в некоторых новеллах Эриха Нейча, вновь возникающий мир существует как нечто уже вполне сформировавшееся? Нет, но он правдиво показан в процессе развития, на пути к победе!

В повести «Сестра и братья» Бригитты Рейман было совсем не просто побудить брата остаться. В «Расколотом небе» Кристы Вольф у влюбленной девушки разрывается от отчаяния сердце. В конечном счете в каждом из этих случаев отношение героя к работе и тем самым к рабочему классу и к нашему государству было пробным камнем. Оно показывало отношение героя к нам; это испытание не было «облегченным». Но именно поэтому мы верим автору, и он, автор, учит нас жить, читать, писать.

Нет, эти руки не были ни боязливыми, ни слабыми, они – нередко после тяжелой и долгой тренировки – сумели охватить действительность и показать ее. Только если действительность показана в бурном, захватывающем развитии, произведение увлечет в конце концов и тех, кто пока стоит в стороне. Кто не мечтает создать книгу, которая запечатлела бы бурный поток действительности и даже опережала его?

Но между желанием и возможностью есть разница. Ни образ мыслей, ни тематика, ни, тем более, прямое обращение к читателю – недостаточны. Автор должен уметь показать то, что он хочет показать.

Воздействие художественного произведения на читателей в нашей стране отличается от воздействия в капиталистических странах. Наши профессиональные проблемы ныне становятся предметом массового обсуждения.

Вскоре после VI съезда партии я пришла на один из заводов нашей республики. В профессиональной школе завода меня спросили; «Послушай, Анна, объясни-ка ты нам, почему на съезде партии так много говорили именно о вас, писателях?» Я не знаю, обсуждают ли на прокатном заводе в Западной Германии или во Франции с писателями подобные проблемы.

Учитывая свой опыт, я хотела бы сказать несколько слов о работах более молодых товарищей… Часто автор не в состоянии осмыслить какое-то явление, которое его самого так сильно взволновало, что он должен был его показать. То, что его взволновало, он попытался выразить, так сказать, не подсказывая ответа, решения. В сущности, это неразрешенный конфликт. Читатель в таких случаях предоставлен самому себе. Но возможно, что автор нащупал проблему, которая мучит многих людей. А мы, именно потому, что она нас не мучит, потому, что она нам давно ясна, не сумели ясно раскрыть ее для других.

Иногда в чуждой, даже враждебной книге художника очаровывает способ изображения, с которым он никогда раньше не встречался. Человек поражен так сильно, что заодно проглатывает и содержание. Но, например, у Брехта мы тоже встречаем новый, неожиданный способ изображения действительности, некое художественное открытие. Для настоящего художника поиски формы никогда не являются главными, они всегда неотрывны от поисков содержания. Бехер, Брехт и другие использовали старые формы, чтобы показать волнующее содержание нашей жизни. И сейчас некоторые непроизвольно переходят на гекзаметр, Штриттматтер в «Катцграбене» говорит пятистопным ямбом. Прейслер использовал для изображения сегодняшних характеров своеобразную манеру американского поэта Ли Мастерса, а именно поэтические биографии, которые у Ли Мастерса представляют собой рифмованные эпитафии; они отражают у него подлинные характеры умерших, противопоставленные лицемерию общества. Такие опыты «применения» уже известных форм к новому содержанию не только оправданы, если они удаются, но и вполне правильны.

В романе «Седьмой крест» я использовала многое, чему научилась у малоизвестного у нас итальянского романиста Манцони: как на основе какого-то одного события показать поведение многих слоев целого народа. Я думаю, Бернгард Зеегер для изображения характеров и построения «Осеннего дыма» использовал многое из «Поднятой целины» Шолохова. Каждый из нас изучает и применяет художественное наследие своей собственной страны и всего мира. И тот, кого не коснулось это наследие, должен чувствовать себя обедненным.

Изучая «Человеческую комедию» Бальзака, ее построение и т. д., заражусь ли я его католическим роялизмом, в котором ему виделся выход из тупика его времени? Горький разрабатывал социалистический реализм во вражеском окружении. То же самое можно сказать о Нексе и других. Многим из нас, каждому на своем языке, пришлось в капиталистическом мире искать и находить ощутимые и подлежащие художественному изображению симптомы, которые делают рабочий класс ведущим, действующим классом.

У нас сегодня, когда рабочий класс является господствующим классом, в каждой из наших ежедневных газет критика должна не просто отвергать что-либо, но и подсказывать решение проблемы. Потому что в нашем государстве рабочих и крестьян самокритика господствующего класса не есть критика врагов, эксплуататоров. В хороших произведениях это должно быть показано и часто действительно показывается. В этом заключается разница между нашими лучшими произведениями и книгами некоторых западных писателей, таких, как Кёппен, Бёлль и другие. Последние содержат критику и порой глубокую человечность, противопоставленную окружающему капиталистическому миру, который, чувствуя приближение гибели, делается столь же наглым и циничным, каким был во времена своей разбойничьей молодости – во времена Бальзака.

Существует ли опасность, что смешаются проявления обеих действительностей – нашей и враждебной? Это возможно только в том случае, если кто-нибудь примет одно из многих проявлений за всю действительность, если он захвачен одним проявлением настолько, что не охватывает всю действительность.

Полет космонавта Купера был величайшим техническим и человеческим достижением. Но в то же время в Алабаме страшно преследовали негров. То, что в технически столь высоко развитой стране возможно такое варварство, – это и есть вся действительность. Писатель может выявить ее во многих аспектах и показать в произведении.

Как же нам относиться к творчеству писателей, которые жили в минувший период, но тоже принадлежат к нашему культурному наследию? Один говорит: «Рядом с ними все остальное меркнет». Другой говорит: «Что мне с этим делать? Это мне уже ничего не может дать». Я не думаю, что каждому человеку в каждый период его жизни могут быть одинаково близки одни и те же произведения. Недавно, размышляя над вопросом», поставленным передо мной советским биографом Толстого, я должна была признаться ему и самой себе: Толстой тоже влиял на меня в разные периоды моей жизни по-разному. Я думаю, что Павлов прав: всегда надо знать, какая пища – в том числе и духовная пища – нужна ребенку.

Я плохо разбираюсь в философии. Один человек, который смыслит в ней больше, чем я, обратил мое внимание на фразу Гегеля, которая взволновала меня как писательницу. Эта фраза относится к тому, о чем мы говорили, а именно к вопросу: что достойно изучения, применения. Гегель говорит, что слово «aufheben» имеет в немецком языке тройной смысл: а именно, «aufheben» в значении «покончить», «aufheben» в значении «сохранять», «продолжать», «использовать» доброе наследие и, наконец, «aufheben» в смысле «возвышать», «поднимать на более высокую ступень». Все эти три значения «aufheben» важны для нас, писателей. Мы должны покончить с прошлым. Здесь имеется в виду все подлое, лицемерное, все лживое и враждебное. Но мы должны в то же время строго охранять, беречь и лелеять все то, что правильно и нужно для нас, должны научиться анализировать, чтобы не растерять ни крохи из этого наследства, и, наконец, изображать жизнь на нашей, более высокой ступени.

Недавно мне довелось прочитать одну заметку, автор которой, рассуждая о литературе, сравнивал писателей с «моряками-каботажниками и капитанами дальнего плавания». Пожалуйста, не поймите меня превратно, если я скажу: «Есть отличные моряки-каботажники, и каботажное плавание – прекрасная вещь. Но – внимание! – к писателю это сравнение неприменимо, потому что страны, которые ему приходится открывать, находятся в самом человеке».

Прекраснейшие истории Теодора Фонтане разыгрываются на его родной земле. И все же его с полным правом можно назвать капитаном дальнего плавания, и уж, конечно, можно так назвать Чехова или Мопассана. Каждый из нас может добиться права на дальнее плавание, если выполнит все условия. Это нелегко – показать нашу борьбу за новый мир так, чтобы увлечь читателя, чтобы он захотел участвовать в этой борьбе. Но в этом заключается сила нашей профессии.

 

Эрвин ШТРИТТМАТТЕР

Выступление на V съезде писателей ГДР; опубликовано в журнале «Neue Deutsche Liter atur», 1961, N 8. Печатается с сокращениями.

В Советском Союзе переведены романы Э. Штриттматтера «Чудодей», «Тинко», повесть «Пони Педро», пьеса «Невеста голландца» и др.

Литература сегодня

Прошлое и будущее встречаются в одной точке. Точка эта называется «сегодняшним днем». Сегодня народы всего мира свергают своих властителей и воскрешают свое человеческое достоинство. Для нас, писателей, это очень важное время. То, что не прочувствуем и не выразим на бумаге мы, называющие себя летописцами, пишущими рабочими и трудящимися писателями, придется потом кое-как, по крохам, вылавливать из памяти. А воспоминания – это выдохшаяся настойка прожитой жизни. От нас зависит, будет ли наше литературное вчера когда-нибудь названо великим; от нас зависит, будет ли великим наше литературное будущее.

Мы любим говорить о минувших временах, временах великих художников. Иногда мы закатываем глаза (искренне или нет – это другой вопрос), прищелкиваем языком и говорим: «Это было еще в великие времена Гёте, Толстого, Горького, Маяковского, Брехта…» Время, когда расцветало неповторимое искусство этих мастеров, прошло. Было ли оно лучше нашего? Отнюдь нет. Мы не можем и не хотим вернуть времена, когда жили великие художники. Мы не хотим этого. Если читать между строк в их биографиях, можно понять, в каких нелегких условиях и с каким напряжением сил создавали свои произведения те, кого мы называем великими. Но, несмотря на все превратности, они неутомимо трудились, обладали, на наш сегодняшний взгляд, необычайным прилежанием, были сейсмографами общественных процессов своего времени. И поэтому они стали великими.

Мы можем и должны учиться у великих в литературе. Это трижды правильно. Но наше время – это сегодняшнее время. В новых условиях мы хозяева. Вооруженные советами великих, мы вступаем на литературную целину. Этот поход на целину великие за нас не совершат. Мы должны довольствоваться тем, что они передали нам через века и десятилетия.

Но в чем дело? Разве нет среди нас великих? Оглянемся вокруг, хотя бы только в нашей маленькой Германской Демократической Республике: разве среди нас не живут такие большие художники, как Анна Зегерс, Арнольд Цвейг, Людвиг Ренн, Фритц Кремер, Ганс Эйслер, Елена Вайгель? И не будут ли когда-нибудь говорить: «Это было еще в великие времена Анны Зегерс?..» И разве наши внуки не прочтут о Гансе Мархвице и Вилли Бределе, что они были в нашей стране среди первых поэтов и писателей, которые пришли из рабочего класса и писали о рабочем классе? Всегда ли мы сознаем, какие выдающиеся люди живут среди нас? Понимали ли мы истинное значение для нашей литературы Брехта и Бехера, когда они были живы?..

А теперь созрело новое поколение писателей. Это полные сил молодые таланты, от которых мы вправе многого ждать. Но этих литераторов подстерегают опасности, не похожие на те, с какими сталкивались писатели прошлого.

…В промышленности мы более нетерпимы в нашей оценке качества, потому что думаем о мировых масштабах и об экспорте. В литературе мы подчас хвалим доморощенное, обнаруживаем этакое обывательское самодовольство. Некоторые редакторы, для которых рассказ или стихотворение – составная часть политической кампании, бывают довольны уже тем, что в работах молодых писателей встречаются слова свиноферма, грамм и миллиметр или початок кукурузы. Стирание и смещение всех литературных масштабов дезориентирует наших молодых коллег. Оно делает их безответственными, превращает в рутинеров. Некоторые талантливые писатели работают, как я вижу, в полсилы. Они не исчерпывают возможностей своего таланта.

…Некоторые из их произведений страдают инфляцией слов. Авторы не ищут самых подходящих выражений, а довольствуются приблизительными. Они нанизывают приблизительное на приблизительное, и получается нечто весьма приблизительное: обилие неточных слов, нанизанных одно на другое, не приближает, а отдаляет от читателя главное.

Еще одна опасность: попытка представить общественности настоящее художественное произведение может натолкнуться на сопротивление. Мы должны избавиться от ошибочного представления, будто художественные произведения у нас пробиваются без борьбы, потому что мы едины в мировоззрении. Борьба необходима, но эта борьба между живыми и застывшими взглядами на искусство – здоровая борьба. Наши молодые таланты не должны уставать и удаляться на «питательные» пастбища схематизма.

Писатель часто слышит от своих читателей такую похвалу: «Ты описываешь весеннее утро именно так, как я его чувствую. Ты изображаешь рабочий день у станка именно так, как я его воспринимаю». Это писателю приятно. Но может ли он при этом ударить себя в грудь и сказать: «Да, это верно; мне удается выражение человеческих чувств. Это мой особый дар, который присущ только мне, писателю»? Разве ему всегда удавалось выражать свои чувства? Разве не было такого времени, когда это не получалось у него, как не получается сейчас у его читателя? И разве не бывает у него и сейчас таких моментов, когда ему не удается выразить то, что испытывает его народ? Его преимущество в том, что он интенсивнее занимается трудным делом выражения своих чувств и мыслей, что он сумел развить зародыш своего таланта, который, несомненно, присущ многим.

…Несколько недель назад перед дверью нашего дома стоял трактор. Тракторист закрасил весьма прозаическую фабричную марку белой масляной краской и написал другое название: «Мышка». Это звучит тривиально. Я уверен, что этот тракторист никогда не назвал бы свою девушку «Мышкой». Это ласкательное прозвище у горожан. Но маленькую собачонку, которая повинуется ему, которая делит с ним его повседневную жизнь, и тракторист назвал бы «Мышкой». То есть он не отождествляет свою машину с человеком. Он не сделал ружье своей невестой, как когда-то кощунственно требовали от своих рекрутов прусские генералы. Тракторист относится к своему трактору как к полезному, приносящему радость животному. Причем речь идет о маленьком, технически не очень красивом тракторе. Этот трактор на мягком поле не пройдет из-за недостаточной мощности. Он зарывается в землю. Поэтому напрашивается сравнение со слабой мышкой. Тракторист любит и по-своему поэтизирует свой трактор, как другой крестьянин поэтизирует свою лошадь. Совершенно несомненно, тракторист знает и чувствует поэзию своего трактора лучше, чем я, писатель. И если бы тракторист поупражнялся в изложении своих чувств, он наверняка сумел бы сказать о поэзии своей машины больше, чём я, человек, не занимающийся этим трудом…

Я сам был пишущим рабочим и считаю, что чем больше людей записывает свои впечатления, ведет хронику нашего времени, времени переворотов, борьбы мировоззрений и экономических битв, тем лучше. Но хотя пишется и многое, не все обязательно печатать. У меня в саду, в беседке, есть специальный ящик. Он наполнен рукописями, которые никогда не печатались. Это мой частный музей. Много бумаги, много слов, мало смысла…

Трудящийся, не приобщенный к искусству, лишает себя многого, понимает он это или нет, сознается он себе в этом или нет. Художник, который исключает из жизни физический труд, тоже многого лишает себя, понимает он это или нет, отдает себе в этом отчет или нет…