Легкая кавалерия/Выпуск №4, 2019

Игорь Дуардович

О новой книге и стихах Андрея Фамицкого

Андрей Фамицкий плоть от плоти «арионовский» автор. Впервые я познакомился с ним в 2016 году, и как раз тогда была первая публикации в этом журнале. Потом мы печатали его в «Новой Юности». Все это качественная лирика, а Андрей один из ярких представителей «молодой» поэзии. Еще он редактор, литературный деятель: сайт «Textura.club» — его детище. В общем, человек особенно симпатичный в сегодняшнем литпространстве, где все меньше людей самоотверженных и толковых.

Однако в прошлом году я был не согласен с итогами премии «Лицей» — первое место, на мой взгляд, должно было достаться Елене Жамбаловой. Видимо, настал момент написать об этом в связи с новой книгой, четвертой, согласно «Википедии», «Жизнь и ее варианты».iМ.: Воймега, 2019.

Стихи Жамбаловой, далекой вплоть до самого «Лицея» от толстых журналов (первая ее публикация, кстати, в «Новой Юности»), казались и кажутся мне более самостоятельными и зрелыми — поэтому ей и следовало дать премию, и потому в решении жюри мне видится аванс.

Поэзия, как известно, любит одиночество и штука для одиночек, отсюда и опасность, с одной стороны, поэтических журналов и вообще тусовки («поэтических павлятников») для молодых авторов — можно, потеряв что-то действительно свое, навсегда там завязнуть, внутри конъюнктурных рамок. В этом смысле удаленность от центра, от горнила столичного литпроцесса — жизнь на Дальнем Востоке, очевидно, сказалась на поэзии Жамбаловой положительно, дополнительно охранив ее от разных искушений.

Я начал не просто с характеристики Фамицкого, а с обозначения проблемы, и то, что «Арион» прекратился, на самом деле несколько облегчает ее решение, так как нет больше «притяжения» журнала, ведь «Арион» с его четкой поэтикой был своеобразным патриархальным полюсом на литературной карте и потому тяготел над авторским «я». «Я» ориентировалось на его стандарты, пусть и бессознательно. Эти стандарты были не только в поэзии, но и в критике, из-за которой мне больше всего «Арион» жалко. То, за что его больше всего ценил.

В поэзии это был так называемый «лаконизм» или лирическая миниатюра, некий архиживописный жанр, продолжающий модернистскую традицию поэзии и прозы XX века. В прозе (в ХХ веке), например, это могли быть короткие стихотворные вставки, скажем, в романе о поэте, написанном, естественно, поэтом.

Вот стихотворение о потерянном и найденном мяче — чье оно, Фамицкого или, быть может, Феликса Чечика?

Одни картины да киоты
в тот год остались на местах,
когда мы выросли, и что-то
случилось с домом: второпях
все комнаты между собою
менялись мебелью своей –
шкапами, ширмами, толпою
неповоротливых вещей.
И вот тогда-то, под тахтою,
на обнажившемся полу,
живой, невероятно милый,
он обнаружился в углу.

Ни того, ни другого — оно было написано персонажем как раз такого романа, а роман этот вышел в 1937—1938 годах. Прозаик был еще и поэт, но его проза оказалась больше и значительнее его поэзии.

Но путь Андрея с прозой никак не связан. Андрей, судя по всему, чистый поэт, живущий в самое сложное для поэзии время, потому что многие вопросы, которые прежде поэзия решала, сегодня кажутся неразрешимыми, в частности: как быть сегодня поэтом? Вот на этот вопрос и должен ответить Фамицкий, и себе, и нам, и такого, другого, настоящего (курсив мой. — И. Д.) Фамицкого, наверное, мы увидим не раньше, чем лет через десять-пятнадцать. В цикле созревания поэтов, их поэтик много общего с жизненным циклом цикады, которые проводят под землей иногда по семнадцать лет, однако их имаго живет и поет всего несколько недель.

О «лаконизме» или об антологической миниатюре, как он сам это назвал, справедливо писал Владимир Козлов,iВ.Козлов. Упоение настоящим: антологические нулевые // Арион. 2012. № 2 говоря о том, что поэтика нулевых утомила и что ему хотелось бы помочь в ее преодолении. 2010-е между тем закончились, а ничего лучшего мы так и не придумали. И только «Арион» закрылся. Хотелось бы помочь в преодолении инерции «Ариона» Андрею Фамицкому, но, как я уже сказал, вопросы, стоящие сегодня перед поэзией, кажутся неразрешимыми, и даже непонятно, а будет ли она дальше, поэзия — как своеобразная антитехнология? Кажется, что технологии убивают поэзию так же, как живую природу. И тогда стихи начинают рождаться от стихов, а не от жизни. И пишутся они как будто персонажами романов о поэзии. Поэзия тогда напоминает больного ребенка в королевской семье — жертву близкородственного брака.