На черную доску, или Юрий Домбровский в архивах ВГЛК (1925–1929)

С признательностью сотрудникам полиции города Алматы, старшему лейтенанту полиции Карине Имашевой и капитану полиции Айгуль Шаяхметовой.

Надеясь отыскать хоть какие-то следы в связи с биографией Юрия Домбровского, я занялся темой Высших государственных литературных курсов (ВГЛК), чтобы если не восстановить, так хотя бы прояснить студенческие годы его жизни.
Жизнь Домбровского стали активно изучать еще в начале 1990-х, тем не менее ни у нас, ни в зарубежном литературоведении [Doyle 2000] она до сих пор полноценно не исследована. Разбросанность архива писателя между Москвой и Алма-Атой, Россией и Казахстаном значительно усложняет работу. В итоге в биографии масса белых пятен, и ранние годы — один из ярких примеров.
О Литературных курсах тоже известно не так много. Их нередко путают с «Брюсовским институтом» или ВЛХИ (Высшим литературно-художественным институтом). Например, из биографической справки изданного к 110-летию со дня рождения Домбровского поэтического сборника следует, что ВГЛК были вузом при вузе: «Высшие государственные литературные курсы в Москве при Высшем литературно-художественном институте, организованном В. Я. Брюсовым» [Морозов 2019: 71]. Однако ВГЛК как раз пришли на смену прекратившему существовать ВЛХИ. И все-таки курсы унаследовали от института прозвище «Брюсовских», и вовсе не случайно, но об этом потом.
Сомневается в том, что ВГЛК были вузом, Николай Кузьмин, автор биографической повести о Домбровском — книги довольно спорной, — знавший писателя в годы своей работы в казахстанском журнале «Простор»:

Да, они велеречиво назывались Высшими, однако при внимательнейшем рассмотрении оказывались чистой воды литературным объединением <…> Вся учеба на них заключалась в разнообразных лекциях, диспутах, встречах с выдающимися деятелями отечественной культуры <…> никаких свидетельств о высшем образовании («корочек») не выдавали <…> Таким образом, занятия на курсах были чистой воды любительством, — по нынешнему «хобби» [Кузьмин 2010: 12–13].

Высшие литературные курсы

Начав поиски в архивах ВГЛК, я натолкнулся на анкеты Мстислава Цявловского, известного литературоведа, выдающегося пушкиниста и, судя по воспоминаниям, одного из любимых преподавателей курсов (его вспоминает и Домбровский). В анкетах студенты отвечали на вопросы профессора, какие-то анкеты подписаны, какие-то нет, причем иногда это подчерк­нутая анонимность — автор критикует профессора и не хочет, чтобы тот узнал его имя, но, к сожалению, ответов Домбровского там не оказалось.
Настоящее открытие ждало впереди — скандал с Домбровским на курсах и еще один эпизод (о других — в предыдущих статьях [Дуардович 2019a, 2019b]), нашедший затем отражение в романе «Факультет ненужных вещей»: «Я решил описать свою жизнь», — говорил автор о книге [Турумова-Домбровская 1993: 701].
Однако и первая находка — анкеты, несмотря на то что Домбровского, повторю, там нет (кстати, как и других знаменитостей — студентами были А. Тарковский, Д. Андреев, П. Васильев и др.), — тоже представляет интерес, и, чтобы сложилась сама картина ВГЛК, я поместил их после основного текста.
Во-первых, можно вообразить учебную обстановку — анкеты эти большей частью feedback для профессора, стало быть, можно оказаться на тех самых лекциях, на которых присутствовал и Домбровский. Во-вторых, анкеты ценны для биографии самого Цявловского, не зря он хранил именно эти отзывы многие годы. Наконец, мы кое-что узнаем о жизни студентов и о времени, здесь и некий социальный срез — люди разного уровня обеспеченности/происхождения, грамотности и профессии (на курсы поступали в том числе для дополнительного образования), здесь и человеческие судьбы, и просто читательские предпочтения. Но также интересна история ВГЛК в целом, особенно в качестве предшественника Литературного института, — интересен сам процесс развития культурного строительства в Москве, то, как идеология превращала слово из микроскопа в каменный топор, как страсть революции перешла в рутину. Так, на первом месте в одном из учебных планов читаем навсегда набившее оскомину: «Правильность содержания с точки зрения марксистско-ленинской идеологии…» [Схема… 1926–1929: л. 34].

Идея создания первого в своем роде вуза для писателей принадлежит вовсе не Максиму Горькому, а поэту Валерию Брюсову. По его инициативе почти сто лет назад — в 1921 году — в Москве появляется Высший литературно-художественный институт (ВЛХИ), или так называемый «Брюсовский институт»: позднее ему присваивается имя поэта, так же, как и в случае с Литинститутом, которому дали имя Горького ¹. Но после смерти Брюсова все разваливается — ВЛХИ самоликвидируется. Конец приходит и другому проекту Брюсова — частной Литературной студии при Всероссийском союзе поэтов (ВСП), которой он руководил с момента ее основания в 1923 году. Однако сама идея овладения мощным орудием культуры — словом — никуда не уходит. В итоге в 1925 году на базе студии и из «остатков» ВЛХИ (в новый вуз перешла часть преподавательского состава: «из 67 преподавателей <ВГЛК> — 28 перешли из ВЛХИ» [Доклад… 1928: л. 186]) появляются Литературные курсы (ВГЛК), которые наследуют имя поэта — «Брюсовские курсы».

Курсы готовили не только мастеров слова, но и так называемых практиков — клубных работников, организаторов и т.  д. Сегодня мы называем их литературными менеджерами, а чуть ранее они были культуртрегерами, или, говорим пренебрежительно, — литчиновниками. Интересно описание, из чего состояла дипломная работа такого специалиста:

По циклу клубной работы. Обстоятельный план [по] литературной работы в клубе на определенный период времени с детальным указанием распределения по дням и характера имеющих быть [распр] произведенными работ ² [О квалификационных… Л. 206–207].

О задачах, целях и методах вуза лучше всего говорится в программной статье одного из преподавателей курсов «Путь ВГЛК», найденной в папке с проектом «Журнала ВГЛК» — собственного толстого журнала при курсах, так и не состоявшегося:

Задачей ВГЛК является подготовка советской молодежи для работы на литературной стезе, как то творческой, так и практической. В первом случае ВГЛК призваны помочь выявлению молодых талантов <…> Во втором <…> сообщить знания, развить навыки и умения, нужные для практической работы художественно-литературного и литературно-технического инструктирования <…> приготовляя будущих редакторов, клубных работников, организаторов <…> для всякого рода литературной деятельности, как творческой, так и практической, обязательным условием является широкое литературно-историческое и философское образование и развитие практических навыков на живой работе и на живом материале, будь то издание своего курсового печатного органа, работа в рабочем клубе, рабочей аудитории и т.  п. [Яковлев 1928: л. 14]

Курсы хоть и имели статус высших и государственных и получали дотацию (под условием пролетаризации вуза [Доклад… 1928]), однако до бесплатного образования в СССР еще было далеко, и вплоть до самого своего закрытия они оставались, по сути, небюджетным учреждением: существовали без «твердого бюджета при положении самоокупаемости» [Доклад… 1928: л. 189].
Обучение было платным (тем не менее сколько-то бюджетных мест — для талантов, ветеранов, видных комсомольцев и активистов — все-таки предусматривалось), со стипенди­ями — отдельными от профессуры ³ и одной крупной, ее называли «Брюсовской». Таково было требование Моспрофобра (в составе Главпрофобра ⁴), в ведении которого находились ВГЛК.
Желающие освободиться от платы писали заявление в комиссию по платности. «Комиссия устанавливала плату за учение в зависимости от материальной возможности студента, чутко относясь к его платежеспособности» [Протокол № 4… 1928: л. 14]. Такое заявление, вероятно, писал и Домбровский, но в архивах его нет:

Тогда я поступил на литфак, как-то очень легко сдал все экзамены ⁵ и поступил. Надеялся, что буду стипендию получать. Нет, не дали. Я ж из состоятельной семьи: отчим — профессор, мать — доцент ⁶(«Факультет ненужных вещей»).

В бумагах ВГЛК сохранился список взимаемых плат с их процентным соотношением (плата была ежемесячной). Как видно, бюджетниками становилась пятая часть всех поступающих:

по 6 руб — 5%
по 8 руб — 3%
по 10 руб — 2%
по 12 руб — 65%
по 15 руб — 3%
по 18 руб — 2%
–––––––––––––––
освобождается — 20%
<…>
Общее количество слушателей: 151 [Норма… 1926: л. 3].

ВГЛК функционировали как полноценный вуз: четырехгодичное обучение, если не считать еще один подготовительный курс, каждый год не менее десяти основных предметов, несколько факультативных и специальных. Это было всестороннее и углубленное филологическое образование. Так, на подготовительном курсе проходили синтаксис, фонетику, морфологию, теорию поэзии и прозы, читались курсы по древней русской литературе, по русской литературе XVIII и XIX веков, по мировой литературе (все курсы в расписании обозначены как «Проп.» — пропагандистские). На первом курсе среди прочего изучали психологию творчества, социологию стиля, а на втором историю и теорию критических жанров, методологию искусства и многое другое. И в дополнение шли семинары по профилю («Поэзия», «Проза» etc.), на которых студенты читали и обсуждали свои произведения. Система обучения на творческих семинарах, унаследованная Литературным институтом, сохраняется по сей день, она доказала эффективность и поэтому распространилась так широко — на подобных же семинарах учат в популярных сейчас разных creative writing schools, на Форуме писателей в Липках и т.  д.

Юрий Осипович Домбровский

Реконструируя биографию писателя, я веду переписку с людьми, так или иначе с ним связанными. Однажды Далила Портнова, его племянница, написала: «Меня поразили слова Дмитрия Быкова в его книге «Советская литература. Краткий курс» о Ю. Д.: «Возник ниоткуда, торчит одиночкой, генезис не ясен ⁷» . Это ли не дико?» Никакой загадки тут нет — просто Домбровский нуждается в исследовании, а настоящий Домбровский — как человек со своей судьбой, с секретами — еще не открыт.
Итак, в 1926 году будущий писатель сдает экзамены и поступает на Литературные курсы [Домбровский 1969: л. 2].
Чтобы проследить генезис, присмотримся к тем, у кого он учился в свою бытность студентом, в первую очередь к Цявловскому. Каким был 45-летний профессор, почему любовь и нелюбовь к нему студентов были равно одинаковой силы, а вопрос «Любите ли вы Цявловского?» часто звучал на курсах?

Курсы <…> ютились в большом розоватом здании 60-й школы на Садовой-Кудринской. Поэтому занятия наши происходили в вечерние часы (с 6.30 или 7.30 до половины одиннадцатого).
<…>
В классе я с трудом нашла себе место на последней скамье <…> вошел Мстислав Александрович Цявловский, маститый профессор, с пышной серебряной шевелюрой и такой же маленькой бородкой <…> все время проводил рукой по волосам, беспокойно двигал стулом и говорил басом, медленно, четко и веско.
<…>
М. А. выделялся из всех профессоров своим темпераментом, естественностью и увлекательностью речи, желанием вложить в нас побольше знаний и научить понимать художественную литературу. За целую зиму он прошел с нами только «Поликушку» Толстого и «Мертвые души». Он требовал, чтобы к экзамену <…> мы принесли показать ему свои тетради с работой над этими произведениями <…>
— Когда берете в руки новую для вас книгу, — говорил М. А., — в первую очередь смотрите на содержание.
Я это усвоила и сделала оглавление в своей тетради.
Почему-то мы все, особенно девушки, ужасно боялись М. А., который напускал на себя строгий вид и иногда иронизировал над слабым полом, прибавляя: «Все равно из вас не выйдет ничего серьезного».
В куплетах о наших профессорах Юлии Нейман и Арсения Тарковского М. А-чу были посвящены строки:

Зато Мстиславу
Споем мы славу –
Он знает Пушкина на ять,
Но для чего же,
До мелкой дрожи,
Несчастных женщин презирать?
[Богаевская 2000: 5–6]

В другой статье Быков называет Домбровского «учеником Цявловского» [Быков 2012: 6] — это не для красного словца и не формальное определение: был на курсах, слушал лекции. Цявловский не просто запомнился Домбровскому как профессор с характером и индивидуальностью («львиная грива, безукоризненной чистоты воротничок, суровый взгляд из-под очков и добрейшее сердце» [Домбровский 1975: 209]), но и во многом повлиял на будущего писателя, на его основательность, эрудицию, внимание к деталям, именно этому он учил своих студентов — работе с информацией, методикам чтения, понимания и усвоения материала, — развивая в них художественно-аналитическое зрение и способности к критике.
Как прозаик Домбровский был довольно «литературоцентричен», то есть его мир населен другими писателями, классиками, выступающими в роли персонажей: Державин, Шекспир, Добролюбов, Гнедич и т.  д. Любовь к истории, в первую очередь к истории литературы, тоже не возникла сама собой. Так, Домбровский вспоминает обсуждение на курсах «неявки» Пушкина на Сенатскую площадь — заяц перебежал поэту дорогу и стал предвестием конца декабристов:

«Да не было тут зайцев! <…> говорил <…> почтеннейший и ученейший Мстислав Александрович Цявловский и <…> даже повышал голос <…> Не собирался Пушкин покидать Михайловское».
<…> На его лекциях мы <…> испытывали эффект присутствия, чувство того, что Пушкин вот здесь, рядом с нами [Домбровский 1975: 209].

Другим учителем Домбровского стал формалист Тынянов. После одного из вечеров – мастер-классов, а на курсах встречи с писателями проводились постоянно, студент, до того увлеченный поэзией, внезапно открывает для себя совершенно новый мир прозы и исторического романа. Не эта ли встреча отчасти предопределила и будущего автора «Хранителя древностей» и «Факультета ненужных вещей»? Тынянова спрашивали, как строится работа у писателя, берущего сюжеты из истории, в чем заключается его ремесло и искусство, насколько важен документ. С воспоминания об этой встрече Домбровский много лет спустя, в конце 1970-х, будет начинать свое эссе в «Вопросах литературы», ставшее в итоге его последним эссе, — о проблеме шекспировской биографии и антистратфордианстве. За творчеством Тынянова после того вечера он станет внимательно следить, он будет читать его и в ссылке в Алма-Ате, где окажется в 1933 году:

…лет десять спустя я набрел в сборнике «Как мы пишем» на такую его (Тынянова. — И. Д.) мысль:
— Я начинаю там, где кончается документ.
Это было очень важное для меня высказывание; я понял: документ — это то, с чего следует начинать рассказ, но в самое повествование он может и не входить. Подлинное творчество лежит уже за ним [Домбровский 1977: 184].

Не Тынянов ли с Цявловским навели Домбровского на тему его первого романа — «Державин»? В 1930-х Тынянов, всю жизнь (его выпускная студенческая работа — «Пушкин и Кюхельбекер») занимавшийся Пушкиным, пишет свой третий и последний роман «Пушкин». Первые публикации состоятся в 1935 году и продолжатся в 1936–1937 годах. Примерно в это же время Домбровский пишет «Державина». Первые главы он принесет в редакцию альманаха «Литературный Казахстан» в апреле 1937 года, и редактор сразу же заметит тыняновский «след», сказав, что герои Домбровского похожи на героев Тынянова:

Да, я очень, чрезмерно даже, тогда любил Тынянова <…> меня поразила великолепная отточенность стиля. Его почти научная точность и четкость. Синтаксическая простота и ясность. Холодная бесстрастность автора. А больше всего то, что автор о самых простых обыденных вещах говорит в высшей степени необычно <…> и герои <…> делают совсем не то, что от них ожидаешь, им бы радоваться, а они тихонько кусают губы, им бы взвыть, а они смеются. И в этом вся их сила [Домбровский 1973: 65].

И в этот же год под псевдонимами Д. Юрьев и Юрченко и в том же издании появится и критика на роман Тынянова [Проскурин 1989: 110]. В итоге в Тынянове для Домбровского совпало все (в плане того, что он искал тогда в литературе) — и язык, и герои, и зрение, а также и сам Пушкин, ведь с юных лет он «пристально следил за всем, что появлялось в литературе о нем» [Анисимов, Емцев 1989: 701]. Нужно ли пояснять, что Пушкин был одни из любимых поэтов, а Тынянов воплощал собой и своим творчеством непреходящую традицию, благородное отношение к традиции и движение в ней — здоровое и умное развитие без сокрушения основ. Однако вернемся в конец 1920-х, когда Домбровский еще учится на Литературных курсах и связывает свое будущее с поэзией, а прозы опасается, так как считает, что писать ее ― раз плюнуть:

…на <…> курсах в ходу была фраза француза Абеля из самоучителя для начинающих <…>
«Ты хочешь сказать, что ночью шел дождь, — ну вот и пиши: «Ночью прошел дождь»… Это казалось такой бесспорной истиной, что я сомневался: — сяду, начну писать — и пошло у меня, пошло… <…> презирая легкость задачи, я и не брался за прозу <…> Иное дело стихи <…> писали все мои сокурсники. Бешено, запойно, дерзко <…> одна аудитория была у пролетарских поэтов — Демьяна Бедного, Полетаева, Жарова, Безыменского, Казина (сюда же, но по другой линии примыкал Леф и Маяковский), другая — у Есенина и у «мужиковствующей стаи», и третья — у «рефине» П. Антокольского, Б. Пастернака, О. Мандельштама, Н. Заболоцкого. Из них я полностью понимал и принимал только П. Антокольского <…> Мимо О. Мандельштама проходил равнодушно и молча (боже мой, как все это переменилось <…> во мне уже через несколько лет). Это были те баснословные времена, когда на могиле Есенина кончали самоубийством девушки, Ахматова считалась <…> дряблой стариной, как и Вертинский, Цветаева или Бунин <…>
В такой обстановке стихи было писать не трудно, и чем они были темнее, тем лучше. Вот так я и писал: высоко, звонко, непонятно. Память — великий <…> бракер, начисто смыла с моего сознания все написанное мной в ту пору <…> не за что даже и краснеть! [Домбровский 1973: 62–63]

Домбровскому действительно не за что краснеть, разве что в книжке с романом «Обезьяна приходит за своим черепом», изданной в серии «Библиотека журнала «Знамя»» в 1991 году, в которую вошли и стихи разных лет, есть один небольшой текст с неточной датировкой, который затем нигде больше не повторится, его не окажется ни в «терровском» шеститомнике, ни в других сборниках и стихотворных публикациях:

* * *
…Зарождается, бьется,
И с воплем проносится мимо…
Только скажешь полслова –
И дрябло свисает в руках.

Ни одна из дорог
Не должна дотянуться до Рима…
Ни одна из тревог
Не должна уместиться в стихах…

Я поверил, что сердце –
Глубокий колодец свободы,
А в глубоких колодцах
Вода тяжела и темна.

Я готов дожидаться…
Мучительно плещутся воды.
Я бадью опускаю
До самого черного дна!
1930/29?

Что «высоко, звонко» — это да, но что «непонятно» — с такой поэтической автохарактеристикой нельзя согласиться, по крайней мере в этом стихотворении.
Отметая Липкина, Тарковского и Штейнберга в качестве тех, на кого Домбровский мог бы быть похож [Быков 2009], Быков как-то забывает об Антокольском, а ведь именно на него указывает сам Домбровский. И несмотря на то, что всю последующую жизнь он будет любить и вдохновляться Мандельштамом, причем вплоть до мистификации [Нерлер 2015], именно Антокольский кажется ближайшим поэтом-современником. С ним Домбровского роднит многое — уровень пафоса практически тот же, та же утонченность, но в то же время ясность и прозрачность (как раз то, что привлечет его и в Тынянове), и характеристика Быкова «все очень по делу» — это и про Антокольского. Такой же, к слову, и Мандельштам в поэзии Домбровского (его перенятые черты) — очень не по-мандельштамовски «деловой», ясный. Иначе говоря, далеко не каждое слово у Домбровского представляет собой «пучок», из которого смысл торчит в разные стороны (о «пучке» Мандельштам говорит в «Разговоре о Данте»).

Собственно, вот основное, что до сих пор было известно о Домбровском на ВГЛК; вместе с тем оставался вопрос — действительно ли он окончил эти курсы? В изданном в 2019 году поэтическом сборнике (сост. К. Турумова-Домбровская, вдова писателя) читаем в биографической справке: «1926 — оканчивает семилетку <…> поступает на Высшие государственные литературные курсы <…> 1928 — оканчивает <…> курсы…» [Морозов 2019: 71]. Получается, при четырехлетнем обучении, а по факту пятилетнем (вместе с подготовительным курсом), Домбровский умудряется окончить вуз всего за два года?
Сам Домбровский писал и говорил по-разному, но почему? В книге «Воспоминания об Александре Грине» почти что проговаривается: «В 1930 году после угарного закрытия тех курсов, где я учился <…> нас, оставшихся за бортом…» [Сандлер 1972: 555]. Иными словами, не он окончил курсы, а это курсы закончились — закрылись, но это случилось в 1929 году, а не в 1930-м, — аберрация памяти? А в позапрошлом году в уголовном деле 1932 года, извлеченном из архивов ФСБ, я прочитал в анкете: «…образование незаконченное высшее» [Первое… 1932: л. 16]. В итоге я обратился к архивам ВГЛК.
Начнем с анкеты-карточки Домбровского.

<В левом верхнем углу анкеты поставлена виза>
С будущего года плату пересмотреть

Возраст: 18 лет ⁸

Национальность: [Интернациональная] Русская

Партийность (чл., канд. ВКП(б) ВЛКСМ, чл. бил., время поступления: __________

Социальное положение (рабочий, служащий, крестьянин, сын (дочь) рабочего, служащего, крестьянина): Сын служащей

Занятие родителей до 1917 г.
а) с 1907 г. до 1921 г. педагогическая работа преподавание в Самар. Г. Ун.
б) с 1921 г. по настоящее время Преподавание в Лесном институте № 2 М.Г.У.
в) источник существования родителей: служба

С какого времени и в качестве кого работаете в настоящее время: нет

Есть ли у Вас сверхурочная работа: литературный труд,
педагогическая работа,
совместительство (ср. зараб, в м-ц): есть – литературная 0 к<неразб. зачеркнутое>р

Состав Вашей семьи: из них
работающих, месячн. зарплата работ. чл. семьи: Мать 55 р + 175 р отчим

Если не работаете, то на какие средства живете: на средства матери

Оказывают ли Вам родители материальную помощь: только мать

Какую общественную работу выполняете (на службе и на курсах): __________

Какое учебное заведение окончили: 17 школу М.О.Н.О.

На каком курсе: I курс «в» II-го к.

Общая сумма заработка в Вашем семействе, включая Ваш весь заработок: 230 руб.

Дата: 14 мая 1928 г.

<На обороте штамп:>
Ежемесячная плата в сумме 6 рублей [Анкета-карточка Домбровского… 1928: л. 112–112об.]

В Центральном государственном архиве города Москвы удалось раскопать зачетные книжки, выпускные свидетельства и прочее: если Домбровский окончил курсы, то должны быть и результаты экзаменов, какая-то бумага о дипломе, дипломная работа. Вместо этого — только заявление на тетрадном листке. Написано оно небрежно: здесь не только почерк, который у Домбровского страдал, из-за чего иногда он писал печатными буквами, и который вдобавок отражает эмоции в связи со случившимся (скачет, торопится, наползает и гонит, увеличивая наклон, теряя буквы), но и грубые ошибки. Студент был нетрезв? Допустим, вместе с друзьями поплевав на несправедливость и кое-как ободрившись, он вернулся домой и стал писать:

В Призидиум ВГЛК

Постолько посколько на меня возведено ложное обвинение в том что я грубо обошелся с членом студкома Шурановым и даже грозил ему избиением я считаю что в интересах Призидиума и тогоже студкома дожно быть притпринято детальный разбор этого дела и освобожденье меня от всех обвинений. Оброщаю внимание на то безцерамоное отношение к обвиняемому когда фамилия выносится на доску даже без его вызова и тем самым лиша[ут]ют его от оправдаванья предастовляемого даже уголовным приступникам.
Прибавл[ю]яю что т-к я исключен вопрос для меня стоит чисто принципиально еще раз прошу в скорейшем времени расмотреть мое дело и вызвать меня для об’ясненья.

(Домбровский) [Домбровский 1928: л. 55]

Исключен? Выходит, курсы не окончены не потому, что их закрыли, а по причине какого-то скандала, о чем, судя по всему, Домбровскому упоминать не хотелось  — разве что опосредованно, в своей прозе.
Тогда же, когда обнаружилось заявление, я изучал уголовные дела писателя и в одной из папок, относящихся к третьему аресту (1939 год), наткнулся на загадочную справку. В ней говорилось, что Домбровский был слушателем курсов в 1928–1929 годах, учась на четвертом курсе.

Копия

Высшие
Государственные курсы
в ведение
Моспрофорба

Москва
Садовая-Сухревская дом 10
Тель. 4–63–52
30 ноября 1929
№ 1156

Удостоверение

Дано в том, что
Ю. И. Домбровский
действительно 1928–29 состоял
слушателем IV курса
Высших государственн-
ных литературных курсов
которые постоновлением
призидиума моссовета от
13/IV с. г. ликвидированы

Исправлено: «1928 г.» — верить.

Зав курсами М. Коропетьян

<Штамп>

Алма-Атинская Государст­венная Нотариальная Контора удостоверяет верность
настоящей Копии с подлинника взыскано Государственная пошлина I руб — коп

Гор. Алма-Ата Июня 28 дня
1934 г. По реестру № 2393.

Нотариус <подпись неразб.>

<На обороте виза Домбровского>
Копию документа об образовании получил Домбровский
[Документы… 1934–1935: л. 2-20б]

Справка написана рукой самого Домбровского — его почерк узнается сразу, ни с чьим другим не спутаешь. На ней штамп конторы и печать, она с номером в реестре, на первый взгляд все серьезно. Все, что выделено курсивом, — писал нотариус. Однако, присмотревшись, я обратил внимание на странные грамматические ошибки и нестыковки (выделено жирным), да и написана справка в целом — опять же, к слову о почерке — небрежно, неаккуратно, почти так же, как заявление в Президиум ВГЛК.
Во-первых, выдавший бумагу заведующий курсами вряд ли не знал, как пишется его фамилия, — никакой не Коропетьян, а Карапетян. То же с «Моспрофорбом», ведь образование пишется как образование, а не «орбазование». Дальше непонятно, как Домбровский уже в 1928-м мог оказаться на четвертом курсе, проучившись два года? Даже если представить, что он сразу поступил на первый курс, обойдя подготовительный, то в 1928–1929 годах он бы учился только на третьем курсе. В делах студентов из набора 1926 года академические карточки заканчиваются вторым-третьим курсом, так как, напомню, в 1929-м вуз закрывают. Наконец, дата ликвидации курсов у Домбровского также неверная. Читаем в описи к архиву ВГЛК: «С 1 октября 1929 г. курсы были ликвидированы на основании постановления Моссовета 13 сентября 1929 г.» [Кузнецова 2002: л. 4]. У Домбровского в его справке: 13 апреля. Что все это значит? Можно ли сомневаться в подлинности документа? Безусловно. Но допустим, у Домбровского не было оригинала справки перед глазами, и потому в копии такие ошибки. Даже в этом случае без подлинника с печатью вуза справку бы не заверили. Но какие тогда были нотариусы в Казахстане, как работали, можно ли было справку купить? Эта копия сделана в 1934 году, как раз тогда писатель отбывал ссылку в Алма-Ате. Как бы то ни было, а правила нотариата не менялись со времен «Дигест» Юстиниана — это одна из древнейших и стабильнейших профессий ⁹.

Чтобы окончательно разобраться, я отправился в Казахстан. По совету знакомого юриста, мне нужно было проверить реестровую запись и узнать имя нотариуса; были и другие дела, также связанные с биографией. По закону такие сведения и соответствующие бумаги должны храниться вечно, и они отыскались в Государственном архиве города Алматы. Просмотрев несколько папок, я открыл нужную — «Реестр для регистрации нотариальных действий». Вот эта запись под номером 2393:

Тоже копия удостов. выд.
Высш. Госуд. курсами
г Москвы 30/XI 29 г № 1156
об окончан. курсов на имя
Домбревского [Реестр… 1934].

Далее выяснились фамилия и инициалы нотариуса — нужно было просто сравнить подписи на разных документах и другие бумаги: Старшиков А. Ф. Значит, нотариус был, и справку он заверял, пусть и указал имя клиента в реестре с ошибкой, следовательно это не утерянный листок со штампом и печатью конторы и т.  д.
Очевидно, Домбровский пытался как-то организовать свою ссыльную жизнь, искал работу. Работа нужна была хорошая, для гуманитария, для чего, естественно, потребовался хоть какой-то документ об образовании. Пусть даже такой — просто о посещении вуза, ведь справка именно об этом, а не об окончании, — в отличие от того, как это записано в реестре, об окончании в ней как раз ничего и не говорится.
Из материалов уголовного дела 1935 года становится известно, что уже на момент второго ареста Домбровский работал заведующим школой повышенного типа № 1, и тогда же официально, при поддержке властей, в частности Горкома ВЛКСМ, им были организованы (видимо, наподобие ВГЛК) отдельные платные курсы по подготовке комсомольской молодежи в техникумы и вузы [Обвинительное… 1935: л. 10].
Но посмотрим снова дело 1939 года, ведь к нему приобщили целый ворох из разных справок, в основном также вышедших из-под пера Домбровского (несмотря на пишущие машинки и формы, многие справки тогда еще оставались рукописными, что видно из тех же нотариальных папок в Архиве Алматы), — от врача с рекомендациями лечения в санатории, с работы, из командировки, разные направления и удостоверения, однако толком не заверенные, без печатей, только подпись какого-то секретаря.
Наконец, единственная оригинальная справка об образовании — на бланке и с печатью вуза — из Государственного института театральных искусств (ГИТИСа). Справка об отчислении — как раз с четвертого курса. На момент отчисления Домбровский уже был приговорен к ссылке (приговор 28 октября 1932 года [Дуардович 2019b: 262]).

Государственный институт
ТЕАТРАЛЬНЫХ ИСКУССТВ
ГИТИС

1 января 1933 г.

№ 127

Справка
Настоящая справка дана тов.
Домбровскому Ю. О. в том,
что он состоял студентом
IV курса театроведческого
(режиссерского) факул’тета
государственного института

Театрального Искусства
и c 15/XII 32 года отчислен из вуза
за плохую посещаемость

Директор <неразб> ВУЗа: <неразб>
Секретарь: <неразб> [Документы… 1934–1935: л. 1]

Когда в 1949 году Домбровского арестовали в четвертый раз, на одном из допросов следователь пытался разобраться в путанице с вузами:

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА ОТ 28 АПРЕЛЯ 1949 Г.

Вопрос: На допросе 30/III с. г. вы показали о том, что имеете высшее образование, соответствует ли это действительности?
Ответ: Да, соответствует <…> окончил в 1929 году Высшие Государственные литературные курсы в Москве и в 1930 году сдал экзамены в Московский Государственный университет.
Вопрос: Где у вас документы об окончании Высших литературных курсов и о сдаче экзамена в МГУ?
Ответ: Документа об окончании <…> у меня нет. У меня была справка об окончании указанных мною курсов и сдаче экзаменов за эти курсы при МГУ, но подлинная справка мною утеряна. Сейчас имею копию справки, выданную архивом, эта справка изъята у меня при аресте.
Вопрос: В таком случае, почему в вашем деле в 1932 году было указано, что вы имеете неоконченное высшее образование?
Ответ: Тогда у меня не было еще документа о сдаче экзамена, поэтому я и считал, что мое образование неоконченное [Четвертое… 1949: л. 66–67].

Но как же не было, когда та самая копия справки ВГЛК, о которой, судя по всему, и говорил Домбровский, датирована 30 ноября 1929 года? И куда тогда делись его выпускное свидетельство, его диплом? Некоторых студентов после развала курсов действительно направляли доучиваться в другие вузы, в том числе в МГУ: «В МГУ меня не приняли, как некоторых <…> из-за социального происхождения» [Богаевская 2000: 7]. В той же справке ВГЛК ни о какой сдаче экзаменов ни при МГУ, ни еще где-либо ничего не сказано. Повторюсь, там вообще ничего не сказано о наличии высшего образования, об окончании какого-либо вуза. Сама информация про МГУ и Домбровского совершенно новая, до этого было известно только про ВГЛК и ГИТИС. К слову, о происхождении — оно также должно было помешать писателю попасть в МГУ — сыну служащих, из интеллигентов, — в то время как повсеместно в школы и вузы проталкивались дети крестьян и рабочих.
Но погрузимся уже совсем с головой в архивы ВГЛК — в протоколы заседаний Президиума. Что это был за скандал с Шурановым — причина отчисления? Или Домбровскому все же удалось остаться и продолжить обучение, и алма-атинская справка как раз об этом?

1. Кстати, в конце весны — начале лета 1928 года на ВГЛК проходила «встреча и чествование Максима Горького», которого избрали почетным членом Совета курсов. Это было за полтора года до закрытия вуза. Уже тогда, очевидно, ввиду непростой ситуации, о которой речь пойдет далее, ВГЛК искали покровителя [Протокол № 5… 1928: л. 82].[↩]
2. Орфография и пунктуация здесь и далее сохранены; зачеркнутое заключено в квадратные скобки.[↩]
3. »На курсах 35 стипендий по 15 руб.» [Отчет… 1928: л. 2].[↩]
4. Главное управление профессионального образования.[↩]
5. 1) Художественный коллоквиум: русский язык (письменно и устно), русская литература, иностранная литература; 2) Обществоведение; 3) Математика. (На примере экзаменационной карты
   Гинценберга М. Н. [Экзаменационная… 1926: л. 5].)[↩]
6. Отчим действительно был профессором, доктором биологических
   наук — Николай Федорович Слудский, мать была тоже биологом, кандидатом наук, доцентом — Лидия Алексеевна Слудская.[↩]
7. Точная цитата: «…у него и прототипа нет в русской литературе —
   вырос ниоткуда, торчит одиночкой, генезис неясен» [Быков 2009].[↩]
8. Возраст указан неверно, но Домбровский и не отличался никогда точностью в цифрах, — на тот момент ему уже стукнуло 19 лет. Анкета-карточка от 14 мая 1928 года, а Домбровский родился 12 мая 1909 года.[↩]
9. »С 1935 г. стали появляться тревожные сообщения о развале нотариальной системы <…> Отмечалось, что в большинстве контор обследования не проводились уже четыре года <…> конторы
   были перегружены. Например, в единственной Московской нотариальной конторе число ежедневных посетителей достигало
   800 человек! Многие нотариусы незаконно заверяли подписи и документы <…> Хуже дело обстояло в нотариальных столах исполкомов Советов. В большинстве из них нотариальные действия нигде не отмечались. Выборочная проверка подтвердила, что 90% нотариальных надписей было совершено с нарушением законов <…> В конце 1934 г. <…> было разработано первое Положение о нотариате СССР <…> Планировалось возродить нотариальные конторы в районах, областях, республиках» [Кодинцев 2006].[↩]