Здоровье меня подвело, пришлось лечь в больницу. Когда об этом прослышали в литературных кругах, мне, не сговариваясь, дали несколько советов записывать все, что происходит в медицинском учреждении и в моей душе. Мол, будет материал для художественной прозы. Еще бы, ведь сейчас в таком фаворе литература травмы!..
Ну да, человеку в нештатной жизненной ситуации хочется выговориться, поделиться своими переживаниями. Это психофизиологическая необходимость. Обыватель использует для излияния души любые «свободные уши», вплоть до попутчиков. Пишущая личность к задаче подходит творчески. То, что творчество часто используют для «канализации» негативных эмоций, «…доказывают миллионы метров стихов, несущих читателю исключительную боль Поэтов», – говорилось в статье «Диагноз: Поэт», написанной мною совместно с психоаналитиком Сергеем Зубаревым на основе жизненных наблюдений. Закономерности для творцов проследил Вадим Руднев в статье «Смысл как травма: Психоанализ и философия текста», написанной еще в 1990-е годы.
Сегодня история личной боли имеет шансы попасть в тренд. Четыре года назад в статье «Современная российская проза: жизнь – боль?» я приводила множество примеров книг, написанных буквально авторской болью, но при этом прошедших в финалы престижных литературных премий и «потрясших» литературный мир: «Посмотри на него» Анны Старобинец, «Рассказы» Натальи Мещаниновой, «Калечина-Малечина» и «Сестромам» Евгении Некрасовой – список можно длить и длить. За прошедшие годы тяга худлита к автобиографичности, автопсихологизму и проговариванию травм стала еще очевиднее. Многие авторы, кажется, заслужили известность именно тем, что писали о собственных травмах (Оксана Васякина, Вера Богданова и др.). Так почему бы и мне не описать свою боль? Может быть, это реальный шанс?..
Засилье «боли» в текущей русской прозе таково, что волей-неволей хочется понять его причины. Про авторов, вроде, понятно (см. выше). И еще допускаю, что писатели полагают: достаточно усложнить произведение любого жанра травмоговорением – и сразу получится не «бульварный романчик», а вожделенная «большая литература». Иначе как объяснить, что зачастую потенциально удачные для «жанра» вещи «разбавляют» болью и психоделикой настолько, что они переходят в категорию литературы травмы?.. Лет пять назад я писала о романе Яны Вагнер «Кто не спрятался», что это, по сути, инструкция, как сделать детектив недетективом. Инструкция, вероятно, пошла в народ, ее использовали, кто полностью, кто частично. «Протагонист» Аси Володиной по зачину выглядел детективом, но свелся к коллекции личных горестей и общественных пороков в системе высшего российского образования, а слабенькая ниточка милицейского расследования потерялась в мощном пении трагического хора из античной драмы. Ислам Ханипаев колоритный рассказ о злодейском массовом убийстве в горном дагестанском селе всю книгу «Холодные глаза» вел в захватывающем триллерно-детективном русле, а потом «слил» финал неожиданным и необъяснимым поворотом. Злодей был установлен и не наказан. Шаблон разорван. Но и добро не победило. Раз не победило, два, десять… и получается в литературе засилье негатива, страха, боли, травм. Будто бы их вне литературы мало. Не очень понятно, почему литературу травмы так привечает литпроцесс. И совсем неясно, как на нее реагирует социум. Вряд ли все так гуманны, что только и жаждут читать о чужих травмах. Когда-то мы говорили с юнгианским психотерапевтом о причине непобедимой любви читателей к условному масслиту. Моя собеседница сказала: «Людям просто нравится, когда их стараются порадовать, развеселить». Вот и весь бином Ньютона.
Идеальный литпроцесс – точно здоровый организм, в нем все сбалансировано: вот тебе жанровый «масслит», вот артхаус, вот хардкор, вот психоделика, вот критический реализм, а вот свободный выбор – по вкусу, по обстоятельствам, по ситуации. У нас сегодня жанровые границы смещаются. В литературе никто уже никого не радует. Все только эксплуатируют чужие чувства, чтобы смягчить собственную боль (или поданную как всеобщую). И кто способен воспринять в полной мере этот поток негатива?..
Михаил Лермонтов, великий мастер «обливать горечью и злостью» свои стихи, однажды написал посвящение в альбом:
К *
Делись со мною тем, что знаешь, И благодарен буду я. Но ты мне душу предлагаешь: На кой мне чорт душа твоя?
Самому выворачивать душу и рассчитывать на сочувствие гораздо приятнее, чем отвечать другому тем же. Не так ли в современной российской прозе, как у Лермонтова в четверостишии?..
Мое основное замечание к автофикшну (еще одной примете текущего литпроцесса): нет большого писательского геройства в том, чтобы описать вещи и явления, хорошо тебе знакомые. Сколь бы литературно одаренно ты это ни сделал.
О «литературе травмы» уместно сказать то же самое. Куда легче поделиться своей болью, чем радостью. Еще сложнее выразить радость в искусстве так, чтобы ее разделили даже «травмированные» читатели. И уж высший пилотаж – написать текст, способный порадовать и отвлечь других, когда у тебя кошки на душе скребут или болезнь тяготит. Поэтому таких книг во всей мировой литературе по пальцам пересчитать.
Спасибо добрым друзьям за совет. Не зарекаюсь, но… пусть будет в литературном поле одной бедой меньше.