Эта мысль пришла ко мне давно, но только сейчас я отдал себе окончательный отчет в ее правильности. Мысль странная? и до поры до времени я ее очевидной странности даже побаивался. Теперь — нет.
Суть в том, что основным, глубинным, самым подлинным читателем стихов, по моему разумению, является не «идеальный» читатель, не «массовый» читатель, не «свой» читатель, не профессиональное сообщество, не «простой народ» и т. д.
Им являются сами стихи.
Я не вижу ничего страшного в писании «в стол». Стол как раз зачастую понимает, как никто другой. Вспомним хотя бы яростные цветаевские славословия в его адрес:
Мой письменный верный стол! Спасибо за то, что шел Со мною по всем путям. Меня охранял — как шрам (курсив К. М. — Ред.).
Может, конечно, это ярость «от противного», от непечатания. Так и Высоцкому было мало его песенной славы и того, что он звучит из каждого окна, ему мучительно хотелось легитимироваться именно как поэту, мало было просто им быть. Может быть, я, конечно, ничего страшного в «столе» не вижу, потому что активно публикуюсь. Тем не менее мне кажется странным, что некоторые хорошие поэты бросают писать, например, из-за исчезновения своего референтного круга.
Но главное в том, что стихи пишутся сами в себя и сами себя читают, и процесс этот неостановим. Если где и кроется пресловутый perpetuum mobile, то именно здесь. Именно сотворчество со стороны самого создаваемого стихотворения — это основа пресловутого катарсиса, являющегося, по сути, мощнейшим ментальным оргазмом.
Стихи не для людей. И не для поэта. Они — для самих себя.
И знают они о себе гораздо больше их автора. И гораздо мудрей его. Профетичнее. Провиденциальнее. Иначе почему именно они рассказывают поэту, как ему жить и как умереть, программируют его судьбу?
Когда-то Юрий Казарин поведал мне о трехчастной поэтической эволюции. Мне эта идея близка и сейчас: сначала ты пишешь стихи, потом стихи «пишут» тебя и только на последнем этапе — вы пишете друг друга. Многие поскальзываются на очень опасном промежутке между вторым и третьим этапом.
Понятно, что практика неизмеримо сложнее теории, что «древо жизни пышно зеленеет». И все-таки живое сообщение с творимым словом — это ядро процесса поэтического творчества.
Я рад и счастлив, что мои стихи читают сами себя. В этом смысле они и мои лучшие собеседники.
Не об этом ли думал Блок, сказавший однажды: «Поэт, задумавшийся о читателе, перестает быть поэтом»? Уже написанным стихотворением автор волен «распоряжаться» (кому читать / не читать, где публиковать / не публиковать etc.). Все равно это «распоряжательство» мнимое, фиктивное — текст уже живет своей жизнью в ноосфере. А вот если думаешь о читателе в самом процессе сочинения — конъюнктура неизбежна. Поэзия — дело уединенное. Кровавое. Мужское. Читатель — важнейшая фигура, но скорее в литературном процессе, а не в творческом.
Осознание этого дает мощный стимул перестать ныть о пресловутой утрате и без того мифического читателя. Онтологической катастрофы его отсутствие для поэзии не представляет. Для литературы — возможно.
И не есть ли история русской поэзии во многом историей стихотворений, читающих стихотворения? И не превращается ли сам поэт в стихотворение? Вопросы не праздные.
В общем, «цель поэзии — поэзия» — как говорил бессмертный в своем протеизме Пушкин.
На оригинальность сих измышлений не претендую. Но лично у меня — так.