«Звонкий, как бубен, стих…» Поэзия Ивана Пулькина

Я бы слушал и слушал, низал и низал

Жемчужную нитку песни…

Иван Пулькин

«Веселое» имя Пулькин поначалу не воспринимается как настоящее. Кажется, что это псевдоним, игра. «Почти как Пушкин» — смеялся сам поэт…

Иван Иванович Пулькин родился 12 января 1903 года в деревне Шишково (Яропольская волость, Волоколамский уезд Московской области) в крестьянской семье. Иван был старшим из восьми детей. Его отец Иван Никитич в 1914-м был призван в армию, попал в австрийский плен. Известно, что мать поэта только затем и выучилась читать и писать, чтобы общаться с пленным мужем.

Будущий поэт учился в церковно-приходской школе. Взяв на себя обязанности по ведению хозяйства, получил только первичное образование — три класса сельской школы. Был мальчиком в трактире, подсобником у электромонтера, водопроводчика. В 1915 году переехал в Москву, вначале работал в типографии, а затем — в системе Политпросвета. С 1924-го Пулькин начал печататься в различных изданиях (газеты «Молодой ленинец», «Московский комсомолец», журналы «Комар», «Юниор», «Комсомолия»), публикует частушки на злободневные темы, фельетоны и лирические стихи; на некоторые его тексты были написаны популярные песни.

В конце 1920-х Иван Пулькин принимает участие в поэтическом «Союзе приблизительно равных» (ЭСПЕРО), возникшем после распада объединения конструктивистов. В союз входили Иван Аксенов, Кирилл Андреев, Георгий Оболдуев, Варвара Монина, Яков Фрид (будущий кинорежиссер), близок к союзу был Сергей Бобров (как и Аксенов, из дореволюционной футуристической «Центрифуги»). Какое-то время в «Московском комсомольце» Иван Пулькин работал вместе с Мандельштамом. «Ваня Пулькин хорошо знал русскую поэзию, учился у Оболдуева, любил Мандельштама, и Мандельштам к нему благоволил» (из воспоминаний С. Липкина) [Ахметьев 2019]. В 1930–1931 годах Иван Пулькин работал редактором в Гослитиздате, с 1931 года — библио­текарем в НИИ языкознания. Некоторое время начинающий поэт посещал занятия в Литературно-художественном институте им. В. Брюсова, но в основном занимался самообразованием.

Поначалу будучи типичным «комсомольским поэтом», Пулькин, подобно Светлову или Уткину, уходит от этой заданности. Из обычного селькора становится поэтом, способным передать широту русского человека в той же мере, что и его беспричинную тяжелейшую тоску. Самообразование и дружба с Г. Оболдуевым позволили Пулькину приобщиться к той культуре, о которой он не мог знать по своему рождению. Его друзья и близкие вспоминали, что он знал наизусть невероятное количество стихов, часто малоизвестных поэтов, хорошо знал творчество предшественников и современников, переводил «Слово о полку Игореве» и арабскую классическую поэзию [Ахметьев 2018: 566].

В 1930-е годы Пулькин находился в заключении в Западной Сибири (Мариинском и Новосибирском лагерях): был репрессирован по надуманному обвинению «в оскорблении нравственности». А незадолго до него были арестованы Бобров и Оболдуев. Мотивы обвинений были разными, но приговоры похожи. Выглядело это как целенаправленное уничтожение «Союза приблизительно равных».

Шли годы, и менялись не только эрудиция или слог поэта. О том, как менялся он сам, свидетельствуют многочисленные фотографии — на поздних снимках (напомним — всего-то он прожил 38 лет — тоже «почти как Пушкин»…) мы видим другого человека. Стихи, созданные в разное время, как будто написаны разными людьми — прежде всего, уходит интонация удали и распахнутости к жизни и к людям. Стихотворение, сочиненное в Мариинске в 1934 году, характеризует эти изменения как нельзя лучше:

Прыгал соловей песенной дорожкой,

Запрягли соловья в беговые дрожки,

Побёг соловей побежкою шаткой,

Этак стал соловей лошадкой…

А пока соловей задавал круга —

Отросли у соловья рога,

Стал гулять соловей в платье бранном,

Стали люди соловья звать бараном…

И теперь соловей не откроет рта,

Отгулял соловей песенной дорожкой,

Повесили соловья на ворота

За задние ножки!

Вернувшись в Москву в мае 1936-го, Пулькин долго не мог получить постоянной работы и прописки. Только в 1939 году его взяли библиографом в Институт философии и литературы (ИФЛИ), где он работал до ухода в армию. В некоторых стихо­творениях этого периода Пулькин, по словам В. Коваля, подробно рассказывает о своей «предполагаемой могиле и могильной жизни — словно восполняя этим описанием отсутствие своей реальной могилы. Трудно читать эти строки, зная, что факт и обстоятельства его гибели не известны» (цит. по: [Ахметьев 2019]).

22 июля 1941 года Пулькин был ранен в лицо осколками во время тушения зажигательной бомбы на крыше московского дома, а в сентябре, после выздоровления, его призвали в 99-й запасной стрелковый полк. Последнее письмо жене он отправил 13 октября, а позже она получила уведомление о том, что в декабре 1941-го Иван Пулькин пропал без вести под Москвой.

При жизни у Ивана Пулькина не вышло в свет ни одной книги [Португалов 2018: 564], хотя были подготовлены две для разных издательств: в 1929 году — сборник «Лирический опыт», а в 1932-м — «Против эпоса» (к сожалению, точный их состав не установлен). На одну из книг, которую подготовил к печати Пулькин, была положительная рецензия Э. Багрицкого, но «комсомольский поэт Казин ее зарубил» [Волчек, Ахметьев 2019].

Рукописи поэта были обнаружены в архиве Хализевых, к роду которых принадлежала его жена — И. Вульфиус. Скорее всего, сохранилось не все: известно, что «во время войны квартира жены Пулькина, эвакуированной в Саратов, была занята посторонними, которые слишком по-хозяйски распорядились рукописным наследием поэта» [Португалов 2018: 561].

Так сложилось, что первая книга о Пулькине, подготовленная в 1960-е годы вдовой поэта и В. Португаловым, не опубликована, и о творчестве Пулькина читатель узнал благодаря стараниям И. Ахметьева, который в 2018 году выпустил внушительный том его сочинений под названием «Лирика и эпос».

* * *

Литературоведы, откликнувшиеся на возвращение поэта из небытия (пока немногие), уже обратили внимание на его поразительное жанровое разнообразие [Роднянская 2019; Орлицкий 2020]. Действительно, сложно представить себе стихо­творца, у которого была бы столь богатая жанровая палитра. При этом даже самые устойчивые и привычные формы дают разветвленную и порой неожиданную жанровую дифференциацию, а следование традиционным лирическим жанрам (ода — «Лирическая компания. Ода в три тоста»; колыбельная — «Ночь», «Колыбельная»; идиллия «Нисходит вечер с облаков…»; песня — «Три песни о любви»; «Отрывок» и пр.) есть только плацдарм, используемый для их трансформации. Процесс деканонизации устойчивых жанров реализуется многими способами.

Это, во-первых, жанры художественной и публицистической литературы (очерк, дневник, записочки, корреспонденции с мест) с разной степенью соотношения вымысла и документа. В частности, есть звучащие чуть не по-гоголевски «Избранные места из переписки с друзьями».

Во-вторых, это жанры официально-делового («Объяснительная записка (На меня некогда)», «Объяснительная записка № 2», «Объяснительная записка № 3», «Выписка из протокола общего собрания…» и др.) и научного (монография с разделением на главы, параграфы, примечания; «Приложения»; «Критика и библиография») стилей. Специально остановимся на монографии «Яропольская волость». У нее крайне прихотливая, сложная композиция. Монография состоит из двух частей, к каждой есть вступление. Например, глава 2 — это научная работа по истории, а глава 3 — по литературе. Каждая из глав, в свою очередь, делится еще и на «абзацы» (в качестве подзаголовка). Главу 4 составляют примечания к первой части, всего 7 примечаний.

Третий подход к жанровому решению — попытки заглянуть за пределы словесных жанров. Подобно фетовским «мелодиям», Пулькин сочиняет свои многочисленные серенады — на стыке с музыкой (в цикле «Семь серенад»). Ю. Орлицкий анализирует с этой точки зрения поэму Пулькина «Паулино. Лирическое изложение 6-й (пасторальной) симфонии Бетховена» и отмечает, что «поэт совместил описание звучания музыкальных тем великого композитора с изображением летнего дня», при этом «создаваемая в 1935 г. «пасторальная» поэма Пулькина, скрупулезно следующая за движением частей бетховенской симфонии, создает <…> картину природы и деревенской жизни в России, готовящейся к скорой войне» [Орлицкий 2020: 12].

«Жанровые эксперименты» продолжаются в поэзии Пулькина и на границе литературы и живописи. В частности, обратим внимание на специфику экфразиса в его дескриптивной лирике. Специфика заключается в том, что поэт дополняет объективное описание субъективными авторскими оценками, прямо включенными в экфрастический текст. Скульптурный «крылатый бог» отражается в луже, и именно это отражение описывается автором (своеобразный «двойной» экфразис). Рябь, бегущая по воде от ветра, усиленная «барахтаньем», усугубляет ощущение зябкости. Мрамор синеет от холода, как живое существо.

По сути, здесь происходит наложение «чистого экфразиса» на эмблематическое изображение, благодаря которому «все слова в тексте — разумеется, прежде всего особо значимые и выделяемые — раскрываются в направлении своей зрительности, своего наглядного вида…» (курсив наш. — Е. Б., И. К.) [Михайлов 1994: 364]. Подобная стратегия позволяет сообщить полноту и глубину содержанию, воплощенному в заурядной, казалось бы, «словесной картинке»:

Крылатый бог барахтается в луже

(Не радуйся чужой беде, юнец!), —

Каррарский мрамор от российской стужи

Синеет;