Жуковский: от эстетики к философии

В. А.Жуковский, Эстетика и критика, М., «Искусство», 1985, 432 с. Подготовка текста, составление и примечания Ф. З. Кануновой, О. Б. Лебедевой и А. С. Янушкевича.

В «Выписки из немецкой эстетики и критики» Жуковский занес мысль Жан-Поля: «Кто заглянет в историческое будущее, тот не найдет для своего стремления никакой надежды, кроме двух только рук – науки и искусства. Последняя – сильнейшая» (стр. 302).

Динамика творческого развития Жуковского показывает, что к теории он обращал-ля лишь после практического поэтического решения назревших проблем, в науке закрепляя свой поэтический опыт. («Дело в юности важнее, чем книга» – выписка из Жан-Поля; стр. 301). Освоив сентиментализм, а перед этим пройдя школу классицизма, Жуковский во второй половине 1800-х годов штудирует сочинения классицистических и сентименталистских авторов, что нашло свое отражение в «Конспекте по истории литературы и критики» (1805-1811) – рабочем документе поэта, публикуемом впервые¹. Открыв путь русскому романтизму, Жуковский в 1818 году создает «Выписки из немецкой эстетики и критики», где освещены предромантические и романтические теоретики. В 1826 – 1827 годах пишется «Конспект по истории русской литературы», и о себе Жуковский говорит как о писателе настоящего периода, но в прошедшем времени²: «Я думаю, что он привнес кое-что в поэтический язык, выражая в своих стихотворениях некоторые понятия и чувства, которые были новыми» (стр. 324). Называя себя в ряду учеников Карамзина, Жуковский считает, что в прозе «то, что они написали, незначительно и не послужило движению языка вперед» (стр. 323). Итак, критерии оценки: новое – в языке, в мыслях и чувствах. Регулятор языкового отбора – вкус.

Эти критерии составляют суть спора, развернувшегося между архаистами и новаторами. Более того – эти темы являются сквозными темами самого Жуковского. Они же стали в центр литературной аксиологии последних двух веков.

В письме Гоголю от 6/18 февраля 1847 года Жуковский обронил мысль, относимую обычно (без особых оснований) только к переводческой деятельности: «Я часто замечал, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, когда их надобно импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей. Мой ум, как огниво, которым надобно ударить об кремень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества: у меня почти все или чужое, или по поводу чужого – и все, однако, мое» ³. Помимо прочего, здесь содержится понимание процессов внутренней эволюции, постоянно относивших поэта на периферию литературной сферы, а также осознание важности проблемы свое – чужое.

В становящейся культуре с экстравертной ориентацией эта проблема снята. «На более ранних этапах развития литературы не существует принципиальной разницы между оригинальными и переводными произведениями: последние входят в национальную литературу как полноправные его члены» ⁴. Это относится и к древнерусской, и к молодой новой русской литературе. По-видимому, это относится к любой аналогичной системе. «Понятие переводной литературы в первую очередь распространилось на переведенную беллетристику», а затем на прозаические переводы стихотворных произведений, однако переводная поэзия в начале XIX века по-прежнему относилась к «сфере оригинального творчества» ⁵. Это связано с формированием языка. Для осваивающей мир культуры характерно ощущение неисчерпаемости языка при его наличной бедности, что порождает ориентацию на новизну не столько отдельных единиц, сколько принципов лингвообразования.

Это относится и к эстетике Жуковского, в частности – к его конспектам. «…Отбирая, компонуя, систематизируя и пропуская через собственное восприятие весь этот материал, Жуковский создает свод собственных эстетических понятий, свой собственный категориальный аппарат», – отмечается во вступительной статье к сборнику (стр. 14).

Статьи периода «Вестника Европы» (1808 – 1811), справедливо выделенные в сборнике в отдельный раздел, представляют собой по ряду вопросов развитие «Конспекта по истории литературы и критики». Это выявляет прежде всего анализ таких категорий, как «действие» и «страсть».

Категория действия возникает с первых страниц «Конспекта…», касаясь различных литературных жанров. В чрезвычайно важном замечании «О характерах сумасшедших в трагедии» Жуковский пишет: «…трагедия поддерживается одним действием, одним изменением положений, происходящим меньше от обстоятельств, нежели от самих страстей и характеров» (стр. 124), но в то же время «одни только обстоятельства развивают или приводят в действие страсти и служат, так сказать, им основанием» (стр. 92). То же касается эпической поэмы. В статье «О басне и баснях Крылова» (1809) читаем: «Басня есть мораль в действии…» (стр. 182). Из статьи «О переводах вообще, и в особенности о переводах стихов» (1810):

«…главная должность переводчика, которой подчинены все другие, состоит в том, чтобы он везде в переводе своем старался произвести то действие, которое производит подлинник» (стр. 286).

Естественно большое внимание Жуковского к действующим лицам. «Качества действующих состоят в характере и нравах, которые дает им поэт. Характер есть побудительная причина всех действий человека, его отличий от всех других человеков. Нравы суть его поступки, действия сей причины» (стр. 94). Жуковский делит героев на действительных и страдательных. Трагедия, как мы помним, «поддерживается одним действием», и потому страдательный герой, например сумасшедший, неприемлем для трагедии, ибо «сумасшествие есть болезнь, оно отымает у человека свободу действовать» (стр. 124).

Категория действия, известная еще со времен Аристотеля, поворачивается здесь новыми сторонами. Эстетико-этический параллелизм Жуковского⁶ способствует тому, что вокруг понятия «действие» образуется семантическое поле, связанное с многообразными значениями этой лексемы, а также лексем «дело», «движение». «Жизнь человеческая есть действие, телесное или умственное», – конспектирует Жуковский «Письмо к д’Аламберу о театре» Руссо (стр. 142), и ниже: «…что такое жизнь? Чувствовать, действовать и находить больше или меньше приятности в действии» (стр. 143). Занятия в жизни бывают деятельные и страдательные. Однако душа «ни на минуту пуста быть не может и требует перемены предметов, ее наполняющих» (стр. 148). Театр призван дать такую перемену.

Театральное и жизненное действия связаны у Жуковского через страсть. «…Всякая сильная страсть есть необыкновенное положение человеческой души: трогаясь ее изображением… душа наша из спокойной становится деятельною…» (стр. 110). «Человек любит сильные движения и оттого спешит плакать в театре» (стр. 147). Суть катарсиса, как его понимал Жуковский, раскрыта в статье «Рассуждение о трагедии» (1811), являющейся переводом эссе Д. Юма «О трагедии» и отражающей мнение переводчика. «В понимании Жуковского на первый план выходит эмоциональное воздействие драмы на душу зрителя, а не внутреннее драматическое действие», – отмечают комментаторы (стр. 400).

Критическая часть сборника, которой мы здесь касаемся, представляет по меньшей мере двоякий интерес. Во-первых, выступления Жуковского, тесно связаны между собой и требуют совокупного про? чтения. Во-вторых, литературная критика продолжает литературу «прямо в жизнь и в понятийно-философское, логическое мышление» ⁷. «Поэт-психолог постоянно живет в критике», – пишут авторы вступительной статьи (стр. 24). В то же время при переводе статьи И. Я. Энгеля «Два разговора относительно ценности критики» (названной Жуковским «Два разговора о критике») проявляется энциклопедизм Жуковского и его склонность к широким аналогиям, включая область точных наук, что позже скажется в статьях «Обзор русской литературы за 1823 год» и «Две сцены из «Фауста».

Критика периода «Вестника Европы», несомненно, соотносясь с поэтическим творчеством Жуковского, имеет в то же время самостоятельный характер. Она важна сама по себе – так она и писалась.

На примере критического раздела, однако, особенно видно, что составители (Ф. Канунова, О. Лебедева, А. Янушкевич) не вполне справились со своей задачей «максимально полно представить эстетику и критику Жуковского», «дать представление об эволюции его эстетической позиции» (стр. 379), хотя предисловие и комментарии, написанные теми же учеными, отвечают этим требованиям. В сборник не вошла ранняя заметка»О «Путешествии в Малороссию» (1803) ⁸, посвященная выходу в свет книги П. И. Шаликова и представляющая несомненную важность как первая критическая публикация Жуковского. Из поздних текстов заслуживает внимания письмо П. А. Вяземскому о его стихотворении «Святая Русь» ⁹. Загадочным изъяном страдает также раздел писем: он заканчивается 1837 годом. Что касается «Конспекта по истории литературы и критики», то в комментарии сказано: «Текст «Конспекта…» дается в небольшом сокращении: не публикуются… разделы «Лирическая поэзия» и «Сатира» (стр. 382).

Вернемся к эстетике. Помимо категорий действия и страсти, в «Конспекте…» появляется и категория «высокость». Она обозначает ощущение, стоящее выше страсти, вмиг заполняющее душу и потому не могущее составить действия и быть душой трагедии. «Высокость всегда за пределом человечества, выше натуры» (стр. 120). «Выписки из немецкой эстетики и критики» закрепляют переориентацию Жуковского на «высокость», что и означает поворот к романтизму в теории (в связи с этим ослабевает интерес поэта к театру). Но категория действия не исчезает. Напротив, происходит ее универсализация. Это связано с проблемой Логоса.

Путь Жуковского «стал прологом к становлению такого своеобразного явления русского романтизма, как философская эстетика» (стр. 37). Сам Жуковский шел дальше. Он с большим интересом вглядывался в опыт Пушкина по разработке «истинного романтизма». Но заметим, что большое сомнение вызывает попытка Д. Благого отождествить «истинный романтизм» с реализмом и абсолютизировать пушкинское решение этого вопроса¹⁰. Думается, дело здесь обстоит не так просто. Тезис Д. Благого развернут преимущественно на материале «Бориса Годунова». Однако, если принять во внимание, что в это время «в драматическом роде романтизм утрачивает свое преимущество», а Пушкин «ищет универсальный художественный принцип» ¹¹, аргументация оказывается недостаточной.

Жуковский избрал иной путь к «истинному романтизму» синтетический. Идея синтеза на основе Слова всегда, хотя и в разных формах, владеет умами и сердцами поэтов, противостоящих натурализму. Своеобразно ставили и решали этот вопрос славянофилы. Отзвук этой идеи мы найдем в жанровом обозначении «Мертвых душ» – поэмы, главный герой которой – слово. В XX веке к синтезу, но уже на ином уровне, стремился Хлебников. Знаменательно, что эти же поэты проявляли огромный интерес к Слову как к Логосу – в единстве мысли, силы и дела.

Жуковский шел к Логосу от карамзинского слова – предмета эстетического любования (отсюда и категория вкуса в ранних, эстетических статьях Жуковского). «Карамзин открыл тайнусловав прямом значении – ясности, изящества и точности. Вкус, свойственный Карамзину в прозе, является свойством Дмитриева в стихах» (стр. 322). Но еще в «Выписках из немецкой эстетики и критики» читаем: «Вкус не должен быть деспотом» (Шлегель; стр. 300).

В триаде язык – действие – психология объединяющим началом постепенно становится язык. Впрочем, для Жуковского уже раннего – «Жизнь и Поэзия одно» ¹². В статье «Две сцены из «Фауста» (1849) поэт развивает идею Логоса: «Для всякого творения нужны:мысль… сила… дело…по крайней мере таков ход всякого человеческого творения. В творении Божием нет этой постепенности: его мысль есть уже и средство и дело, и все это он сам; и все это совокупно заключается в выражении евангелиста: слово, в котором три понятия:мысль, формамысли ивыражениемысли соединяются в одно» (стр. 352). Свертываются все причинно-следственные связи, остается только акт творения, в котором объект неотделим от субъекта.

Естественно, что Жуковский смотрел на Логос не на равных, снизу. В статье «О поэте и современном его значении» (1848) он пишет: «Поэт творит словом, и это творческое слово, вызванное вдохновением из идеи, могущественно владевшей душою поэта, стремительно переходя в другую душу, производит в ней такое же вдохновение и ее также могущественно объемлет» (стр. 333). Однако возможности Поэта (то есть всякого художника, ибо «все другие художества не иное что, как поэзия в разных видах» – стр. 332) ограничены, поскольку Поэт не может, в отличие от Бога, «творить из ничего» (стр. 331). Эта позиция нашла свое отражение в многочисленных переводах эпоса, ибо эпос, воссоздающий в слове мир как данность, исключает возможность его преобразования словом.

Итак, поздние статьи Жуковского далеко выходят за рамки литературы, касаясь серьезных философских проблем. Они имеют самостоятельную непреходящую ценность. Поздний Жуковский нуждается в пристальном внимании. Более же всего требуется серьезное психолингвистическое исследование творчества поэта – исходя из пафоса его концепции, в центре которой – язык¹³. Для этого необходимы не только более активная разработка архивов и переиздание важнейших трудов, ныне ставших библиографической редкостью, но и издание Полного собрания сочинений Жуковского.

1. Большой материал, касающийся эстетического развития Жуковского, опубликован в двух частях «Библиотеки В. А. Жуковского в Томске», изданных Томским университетом: ч. I – 1978, ч. II – 1984.[↩]
2. Это перекликается с известным пушкинским высказыванием о Жуковском, сделанным в 1824 году: «Славный был покойник, дай бог ему царство небесное!» (А. С.Пушкин, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9, М., 1977, с. 96). Пушкин, однако, устраняет Жуковского из современного литературного процесса, тогда как сам Жуковский говорит о себе как о писателе настоящего периода. Многие исследователи склонны доверять пушкинской шутке и почти не обращают внимания на позднего Жуковского.[↩]
3. В. А.Жуковский, Сочинения в 3-х томах, т. 3, М., 1980, с. 468.[↩]
4. Ю. Д.Левин, Русские переводчики XIX века и развитие художественного перевода, Л., 1985. с. 9.[↩]
5. Там же, с. 9 – 10.[↩]
6. Этот параллелизм проявился, в частности, в изучении Жуковским «Лицея» Лагарпа. См.: О.Лебедева, Место «Лицея» Лагарпа в эстетическом образовании В. А. Жуковского. – В кн.: «Библиотека В. А. Жуковского в Томске», ч. 2.[↩]
7. Г. Д. Гачев, Образ в русской художественной культуре, М., 1961, с. 61.[↩]
8. См.: В. А.Жуковский, Полн. собр. соч. в 12-ти томах, т. IX, СПб., 1902, с. 11 – 13.[↩]
9. Там нее, т. X, с. 120 – 124.[↩]
10. См.: Д. Д.Благой, Душа в заветной лире, М., 1977, с. 53 и далее.[↩]
11. «История романтизма в русской литературе. Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790- 1825)». М., 1979, с. 253.[↩]
12. В. А.Жуковский, Сочинения в 3-х томах, т. 1, с. 300.[↩]
13. Этой проблематики касается также И. Ю. Подгаецкая в статье «Свое» и «чужое» в поэтическом стиле. Жуковский – Лермонтов – Тютчев». – В кн.: «Смена литературных стилей», М.. 1974.[↩]