Второй том «Переписки» Бальзака

H. de Balzac, Correspondance, t. 2, P., Garnier, 1962, p. 896+IV.

После «Переписки» издания 1876 года, якобы «приведенной в порядок благоговейными руками» сестры и жены Бальзака, а на деле во многом искаженной ими, после публикаций, разбросанных на протяжении десятилетий в журналах и различных специальных работах, после печатавшихся в 20-х годах серий писем Бальзака к отдельным его корреспондентам, осуществляется, наконец научное издание его переписки. В него войдет все ранее известное эпистолярное наследие писателя (за исключением писем к Ганской), десятки писем, до того опубликованных только в дорогом малотиражном издании Formes et reflets в середине 50-х Годов, и около 400, публикуемых впервые¹.

Второй том охватывает период с июня 1832 по 1835 год – период, как считают многие исследователи, самый продуктивный в необычайно продуктивной жизни Бальзака, «…теперь нужно спешить, я в полной силе», – пишет он сестре осенью 1832 года. Основы его писательского метода выработаны во времена «Сцен частной жизни» и «Шагреневой кожи». В переписке первой половины 30-х годов видно, как углубляется философская сторона его замыслов. К концу 1834 года созрел план «Человеческой комедии», еще без этого названия; перед Бальзаком впервые обрисовываются вполне масштабы и внутренний смысл дела его жизни. «Мои прошлые работы – ничто по сравнению с предстоящими», – поверяет он близкому другу Зюльме Карро. В его художественном мире предстанет все критически изученное общество с его противоречиями и страстями, обнажатся скрытые причины и связи событий; и мир этот будет социально-философским исследованием о судьбе драгоценнейшей из «материй»- человеческой энергии. В социальных типах могучей выразительности воплотится энергия, ее расточение и гибель². Бальзака осаждают «…мысли, идеи, планы, работы, замыслы, которые сталкиваются, вспыхивают, кипят в мозгу так, что можно сойти с ума». Предметом его особых забот становится единство, которое должно проявиться в невиданном изобилии и разнообразии «этюдов о нравах XIX века». Успеет ли он выполнить задуманное в такой степени, чтобы единство это сделать очевидным, поймут ли его читатели? Эти мучительные сомнения – один из лейтмотивов «Переписки». Бальзак называет свои романы «фрагментами», сравнивает их с разрозненными камнями, назначение которых выявится вполне, только когда будет достроено все здание (стр. 501, 730). В тех редких случаях, когда он встречает внимание со стороны критики к своему общему замыслу, автор бывает глубоко обрадован и благодарен (стр. 597, 700). Письма этого тома содержат немало доказательств того, что «Человеческая комедия» должна изучаться как художественно-философское целое, – мысль, к которой современное бальзаковеденне пришло относительно недавно и которая дала исследованиям новое плодотворное направление.

Стремясь разъяснить своим корреспондентам связи между романами, Бальзак очень редко и скупо касается внутреннего смысла отдельных произведений или образов. Удивительно мало места занимают в письмах шедевры этих лет – «Евгения Гранде», «Отец Горио», совсем мимоходом упоминаются новеллы. Воплотив в произведениях всю свою прозорливость историка и сердцеведа» Бальзак не рассуждает о них в письмах.

Но эта особенность не мешает «Переписке» оставаться памятником», в котором личность автора и драма его жизни отражены с потрясающей полнотой и силой. Бальзак мог с горьким чувством назвать свою жизнь «вечно возобновляющимся чудом»: она была подлинным чудом труда, воли и постоянства. Напряжение творчества – вот главное содержание писем. Он – «пленник идеи, труда, таких же неумолимых, как кредиторы». Громоздятся в почти немыслимом количестве названия произведений законченных, заканчиваемых, только что начатых и таких, которые не осуществятся, но долго занимают воображение Бальзака, «…я ошалел от прилива мыслей, изголодался по отдыху…» – пишет он Зюльме Карро. Отдых чаще всего остается недосягаемым. Бальзак называет своей музой Необходимость. В декабре 1834 года, работая над «Горио», он пишет Карро: «Никогда поток, уносящий меня, не был так стремителен; никогда еще замысел, более страшный в своем величии, не властвовал над человеческим. мозгом. Я вновь и вновь погружаюсь в работу, как игрок в игру; сплю не больше пяти часов; работаю восемнадцать, к цели приду мертвым…» (стр. 591). Еще в 1830 году он предвидел, что ему суждено сгореть в творчестве, так и не достигнув независимости, избавления от долгов: «Мне суждено видеть полное счастье, свободу всегда только лишь в будущем». Но печальные или трагические ноты в переписке всегда перекрываются другими. Бальзак верит в свою работу и свою «звезду». Побеждают его «спокойная сила» и мощное жизнелюбие. В этом отношении письма из второго тома, как ни значительны они сами по себе, обретают свое полное звучание лишь в контексте всей его жизни и переписки.

«Ничто не заставит меня пасть духом». Бальзак и в 1847 году назвал себя «феноменальным воплощением надежды». Необычайная целеустремленность и постоянство чувств придают его письмам за десятилетия, при всей бурности его жизни и работы, общий монолитный характер. Когда он боялся, что сойдет с ума от безумного перенапряжения и что придется испытать на себе обычный варварский режим для умалишенных, Зюльма Карро обещала ухаживать за ним, если так случится (стр. 283). Он писал ей 17 лет спустя: «Я не забыл ни этих слов, ни выражения, ни взгляда».

«Переписка» содержит весьма разнообразные материалы и бросает свет на разные стороны деятельности Бальзака. В первой половине 30-х годов у него особенно много столкновений с издателями и редакторами журналов; он защищает права и достоинство писателя (см. стр. 185,334, 336, 385, 521 – 2, 785 – 6). Он пресекает попытку А. Пишо, редактора «Ревю • де Пари», ограничить Бальзака как сотрудника этого журнала рамками одного жанра – занимательного рассказа. Он отказывается вносить изменения в текст второго эпизода «Истории тринадцати» в угоду редактору «Эко де Пари» Ж. Фор-фелье³, когда тот с полным основанием замечает, что текст «не отвечает принципам» ультракатолического консервативного журнала (отказ, подтверждающий признание Бальзака по поводу своего легитимизма: «Основа моих политических взглядов такова, что навлекла бы на меня ненависть моей партии, если бы стала ей известна»; стр. 129). Он предъявляет иск Оливье и Левавасёру за второе издание «Физиологии брака», которое они выпустили, не дав автору возможности исправить текст. Он выступит в судебном процессе против весьма влиятельного издателя «Ревю де дё монд» Бюлоза, который продал петербургскому журналу невыправленные корректуры «Лилии в долине»» (письма Бюлоза, рассчитанно наглые и угрожающие, печатаются впервые). В этой войне с литературными дельцами, поглощавшей его время и здоровье, Бальзак был последователен и глубоко принципиален, отстаивал не одного себя, а все сословие писателей и, как во многих других областях, пролагал пути будущему.

Переписка дает материал к творческой истории отдельных произведений, часто очень поучительной. В одновременной работе над многими повестями и романами, во взаимодействии различных планов под влиянием новых жизненных впечатлений первоначальный замысел мог коренным образом меняться. Так, замысел повести об изобретателе французской керамики Бернаре Палисси вылился в нечто совсем иное – роман «Поиски абсолюта», вобравший в себя (как верно догадывается О. Борже, стр. 691) также замысел рассказа «Любовь некрасивой». Извилистый путь прошел в процессе становления «Сельский врач». То, что составило идейно-эмоциональную сердцевину некоторых известных романов, было не исходной точкой творческого процесса, а его результатом: вначале в «Истории тринадцати» не было темы Парижа, в «Утраченных иллюзиях» – журналистики, в «Крестьянах» – крестьян. Истории произведений Бальзака свидетельствуют о непредвзятости художественного исследования, об органическом тяготении к современной теме и жанру романа, к сложному синтезу разнообразных материалов.

Отношение Бальзака к роману обрисовывается в переписке не только из историй ряда романов, сперва задуманных как новеллы. Знаменательно, что в пору, когда рассказ был модным жанром, к тому же удобным для издателей журналов, автор «Турского кюре» и десятков других рассказов, имевших успех, несмотря на то, что высоко ценил этот жанр и считал его чрезвычайно трудным, неизменно отвергал присваиваемый ему титул «короля рассказчиков». Он его отвергал и в светском галантном тоне в письме к писательнице Софи Гей (впервые публикуемом, стр. 795), и в тоне резком, не допускающем возражений, в письме к А. Пишо: «У меня иное предназначение. О доказательствах я позабочусь» (стр. 185; ср. также стр.307). Современный ему роман еще далеко не раскрыл все возможности этого жанра; Бальзак их раскрывает, он знает, что именно роман наиболее полно отвечает его цели и призванию «историка».

Во второй том вошло 71 впервые печатаемое письмо писателя. Такое количество новых публикаций, основная масса которых дана по автографам, делает «Переписку» одним из крупнейших событий во всей истории изучения Бальзака.

Здесь записки издателям о сдаче рукописей или присылке корректур, о деловых встречах; отказы, которыми Бальзак, заваленный работой, отвечал на многочисленные приглашения (отказано было и Главе легитимистов, ультралюбезному герцогу Фиц-Джемсу, очень старавшемуся заполучить Бальзака в гости в свое имение); ответ художнику Гаварни на просьбу об участии в его журнале; письмо к Ж. Томасси с характерной просьбой о строжайшей критике содержания и стиля очередного романа; записки «королю мелодрамы» и председателю Общества библиофилов Пиксерекуру и другие. К неопубликованным может быть фактически приравнена и записка Бальзака Просперу Мериме, воспроизводившаяся 70 лет назад в журнале, но в сильно искаженном виде. Она свидетельствует о приятельских отношениях Бальзака с автором «Театра Клары Гасуль», которого он высоко ценил. Если все названные документы представляют интерес в различных планах, то особо, исключительно важна впервые публикуемая переписка с Жоффруа Сент-Илерами. Все шесть писем (два от Этьена Жоффруа Сент-Илера, два письма его сына и по одному письму Бальзака каждому из них) связаны с выходом «Серафиты» в июне и «Мистической книги» в декабре 1835 года и должны способствовать правильной оценке одного из наиболее.ложно толкуемых произведений Бальзака. Э. Жоффруа Сент-Илер, крупный естествоиспытатель, член Академии наук, поколебавший учение о вечных и неизменных типах животных организмов, понял «Мистическую книгу» Бальзака прежде всего как философский протест против того же метафизического представления о неподвижном, неразвивающемся мире. Ученый верно угадал главный смысл обращения Бальзака к Сведенборгу, который привлек автора «Человеческой комедии» картиной всеобщих связей во вселенной и с которым он обошелся весьма вольно, сочетав мистическую символику Сведенборга и материалистические посылки философии просветителей. Жоффруа Сент-Илер приветствует Бальзака как единомышленника: «Какое-то мгновение я был горд тем, что встретил в «Мистической книге» некоторые мои мысли», – пишет он (стр. 773). «Вы так счастливо и успешно проникли в самую суть философии естествознания, что бедным искателям из Академии наук придется устыдиться» (стр. 775).Эта похвала известного ученого еще раз напоминает о неизменном стремлении Бальзака к синтезу искусства с наукой и философией – стремлении, которому в современных работах уделяется много внимания.

Одно из главных преимуществ настоящего издания «Переписки» перед прошлым – «многоголосье»; в томе помещены письма около полуторасот корреспондентов Бальзака, многие публикуются впервые В переписке с Зюльмой Карро, безвестной провинциалкой, женой артиллерийского офицера, которую Бальзак считал равной Жорж Санд по уму и развитию, очень выразительно выступают его человеческие качества. У Карро была подлинная жажда духовных ценностей, твердые демократические убеждения; многие ее суждения о Бальзаке поражают своей проницательностью. Адресованные Бальзаку письма литераторов создают живую картину восприятия его творчества и взаимоотношений в литературных кругах. Весьма интересна, к примеру, первая публикация писем Эмиля Дешана (стр. 308, 322 – 323). Этот утонченный лирический поэт, член первых романтических кружков, переводчик Шекспира, Шиллера, Гёте и автор одного из наиболее примечательных романтических манифестов, пишет о книгах Бальзака с сдерживаемым волнением и восторженной благодарностью. Письма Жорж Санд, Дешана – факты литературной жизни, которые должны быть учтены при ответе на до сих пор односторонне решаемый вопрос о месте Бальзака в романтическом движении (ср. также исключительно сердечную по тону переписку Бальзака с Марселиной Деборд-Вальмор и отзывы поэтессы о его произведениях, стр. 467 – 468 и 491 – 492).

Наряду с подготовкой новых публикаций Роже Пьерро проделал огромную работу, сверив тексты с автографами, устранив вольные и невольные искажения их. В громадном большинстве автографов либо не обозначен год, либо дата вовсе отсутствует, и во всех таких случаях Р. Пьерро предлагает тщательно продуманную и аргументированную (в примечаниях) датировку, исходя из всей суммы современных знаний о жизни и творчестве писателя. Новая датировка иногда сильно расходится с принятой прежними издателями. Если в автографе не обозначен адресат, Пьерро тщательно атрибутирует его. Так, например, адресатом письма, где Бальзак сообщает об отправке рукописи своей статьи «Брийя-Саварен», которое прежде печаталось как адресованное Вильяму Дакету, ныне правильно назван Л. Г. Мишо (стр. 694): Мишо являлся издателем «Биографической энциклопедии», где напечатана названная статья, В. Дакет же, напротив, возглавлял издание, конкурирующее с этой энциклопедией. Очень содержательное письмо 1832 года, считавшееся адресованным Огюсту Борже, Пьерро осторожно дает без имени адресата (стр. 499).

В продуманных, сжатых примечаниях приводятся факты, документы, даются различные справки к материалу писем. Так, письмо Жоффруа Сент-Илера сопровождается справкой об эпиграфах, которые ученый заимствовал из «Мистической книги» для одной из своих работ (стр. 773). Целая система указателей облегчает пользование книгой. Отметим прекрасный, неизвестный у нас портрет Бальзака на фронтисписе, приписываемый Девериа.

Приходится пожалеть о том, что при исключительном обилии новых публикаций издатель скуп на сведения об автографах. Для каждого текста указан источник; но если ссылка на автографы из известного собрания Лованжуля не требует комментариев, то в других случаях они очень желательны. Хотелось бы, например, получить минимум сведений о коллекции Ж. Габальда и о путях, какими попало в нее письмо к Исидору Жоффруа Сент-Илеру. Письмо к его отцу (стр. 766), которое представляется – если принять во внимание, кто его адресат, – несколько необычным для Бальзака по стилю, нуждается в пояснениях, тем более что печатается оно не по автографу, а по копии (сделанной известным бальзаковедом М. Бутроном). В томе всего четыре фотокопии с автографов Бальзака, причем уже публиковавшихся; этого явно недостаточно.

Отсутствие переписки с Ганской образует недопустимый пробел и нарушает принятый Пьерро принцип полноты издания. Те доводы, которые он привел в предисловии, пытаясь обосновать исключение переписки с «Незнакомкой», – большой объем ее и начиная с 1844 года ее дневниковый характер, – говорят скорее в пользу ее включения; тем более что Пьерро нашел возможным включить в «Переписку» (и не в приложения, а на равных правах с письмами) все известные договоры и деловые соглашения Бальзака с издателями.

Биография Бальзака, его связи с современниками, его переписка неисчерпаемы как предмет исследования. Р. Пьерро обращает внимание на то, что по сей день не найдены многочисленные письма к Виржини Приньо, к Гвидобони-Висконти, не пролит свет на отдельные эпизоды жизни писателя; весьма вероятно, что многие письма еще остаются скрытыми у своих владельцев. «Переписка» в ее настоящем виде должна стимулировать дальнейшие поиски. Ее новые материалы, несомненно, породят новые работы о Бальзаке в разных планах – от выявления или уточнения различного рода фактов его жизни и деятельности до разработки самой общей концепции «Человеческой комедии».

1. Первый том вышел в 1960 году. Общие сведения об этом издании см. в «Вопросах литературы», 1961, N 11, стр. 249- 250.[↩]
2. Во втором томе дважды упоминается задуманный «Опыт о человеческих силах». Этот оставшийся ненаписанным теоретический этюд Бальзак называет «трудом целой жизни» (стр. 500), так как он считал цикл «Философских этюдов» и всю «Человеческую комедию» посвященными той же проблеме.[↩]
3. Письма Форфелье печатаются впервые.[↩]