Воцаренное слово: Екатерина II и литература ее времени

О мой друг Фальконе, как все для нас переменилось! Мы продаем наши картины и скульптуры во дни мира, Екатерина скупает их во дни войны. Науки, искусства, вкус и мудрость перемещаются на Север…

Д. Дидро – Э. Фальконе¹.

28 июня 1762 года российская корона перешла к Екатерине II. Этой же датой можно определить первоначало грандиозной социокультурной революции в России, самой глубокой и продуктивной из всех культурных революций, что страна знала за всю свою историю: культуросозидающая функция в обществе переходит к дворянству и за дворянством закрепляется на столетие вперед. Продуктом, одним из продуктов, этой революции стало и то, что сегодня мы называем русской классической литературой – от Н. Карамзина до Л. Толстого.

Начиналось все с «дворцового переворота в культуре», осуществленного Екатериной II.

Человека, столь полно вобравшего в себя культуру своего времени, на российском престоле еще не было; пропасть – только так можно сказать о той дистанции, что в культурном отношении отделяла Екатерину от ее предшественниц: от Екатерины I, почти неграмотной; от Анны Иоанновны, проведшей царствование среди карлов и уродов; и даже от Елизаветы, коя в свое время лишь по восшествии на престол открыла для себя, что «Англия есть остров».

Принцесса небольшого немецкого княжества, Софья Фредерика Августа Анхальт-Цербстская в ранние свои годы основательного образования, правда, не получила; но вот она в России, где в 1745 году ее венчают с наследником российского престола Петром Федоровичем, – петербургский Двор и становится для нее главной школой жизни, включая и школу самообразования.

Пока Петр в ожидании короны играл в солдатики, осваивал ружейные приемы и предавал военно-полевому суду мышей, попавшихся в мышеловку, Екатерина читала, читала и читала: в продолжение семнадцати лет, что отделяли ее от престола, чтение книг и выписки из них были ежедневным ее занятием; на всю жизнь потом она сохранит привычку два утренних и два вечерних часа посвящать чтению и письму.

Книги были в основном французские: ко Двору их во множестве доставлял И. И. Шувалов, страстный поклонник французской литературы. Внимательнейшим образом Екатерина читает «Дух законов» Монтескье, – это сочинение она называла своим «требником»: выписки отсюда потом войдут в знаменитый екатерининский «Наказ Комиссии». Еще более почетное место было отведено Вольтеру: то был уже настоящий культ, обожествление! – читалось и перечитывалось все, что когда- либо вышло из-под пера фернейского затворника. Со вступлением Екатерины на трон между ними начнется и до смерти философа будет продолжаться переписка.

В придворную жизнь Екатерина привнесла и новый этикет, очень близкий к тем нормам поведения, что укоренились во французской аристократии и проповедовались просветителями: надо всем этим уже витал дух совершенно новой литературы.

«Не роняя достоинства, она была всем доступна, и к ней относились без раболепной и боязливой почтительности. Благоговейное уважение, согретое любовью и благодарностью, было тем чувством, которое рождала близость к ней. Любезная, приветливая и веселая, в своем интимном кругу она желала, чтоб о ее высоком сане забывали. Но если бы это и было возможно, убежденность каждого в ее превосходстве, дарованном самой природой, повелевала бесконечно уважать ее ум, ее личность» (Е. Дашкова, «Записки»²).

Уникальный момент в новой истории Европы – то отношение глубочайшего респекта, с одной стороны, и покровительства – с другой, которое екатерининский Двор многие и многие годы культивировал по адресу французских энциклопедистов и европейских знаменитостей вообще. Взойдя на трон, Екатерина направила Д?Аламберу приглашение занять место воспитателя наследника Павла. Узнав, что Дидро ради приданого дочери готов продать свою библиотеку, она купила у него эту библиотеку, оставила ее в его пользование, назначила ему постоянное жалованье как хранителю этой библиотеки и распорядилась выдать его за пятьдесят лет вперед. С итальянцем Беккариа, автором знаменитого трактата «О преступлениях и наказаниях», обсуждалась возможность его перехода на петербургскую службу, с Бомарше шли переговоры о том, чтобы он посетил Петербург на предмет издания сочинений Вольтера.

За императрицей следовали ее фавориты и приближенные – каждый, впрочем, по наклонности собственных вкусов. Граф Григорий Орлов слыл почитателем Гельвеция и Руссо, с Руссо он обменялся не одним письмом, обещая ему всегдашнее свое гостеприимство в любом из своих российских поместий. В том же духе писал к Руссо и брат Григория – Владимир Орлов. Вообще Руссо в России в это время чуть не нарасхват, хотя сама Екатерина, к месту сказать, как сочинителя его не любила, – наряду с другими еще и граф К. Разумовский, президент Академии наук, изъявлял намерение предложить Руссо в подарок свою огромную библиотеку, дать пенсию и обеспечить пребывание в одном из своих малороссийских поместий.

Никогда еще авторитет европейской культуры в глазах петербургского Двора не был столь высок, но никогда Екатерина не забывала и о том, что она правительница России – страны со своей собственной исторической судьбой: когда речь заходила о государственных интересах, она, не тушуясь перед своими кумирами, оспаривала и Вольтера, и Дидро. Те, например, настоятельно рекомендуют ей не медлить с принятием таких-то и таких-то законов – императрица не спешит, объясняя свою позицию и находя для этих объяснений удивительно точные и выразительные слова.

«Подумайте только, что эти законы должны служить и для Европы и Азии; какое различие климата, жителей, привычек, понятий! Я теперь в Азии и вижу все своими глазами. Здесь двадцать различных народов, один на другого не похожих. Однакож необходимо сшить каждому приличное платье. Легко положить общие начала; но частности? Ведь это целый особый мир: надобно его создать, сплотить, охранять» (Екатерина II – Вольтеру³).

«…Вы забываете только одно, именно разницу, которая существует между вашим положением и моим; вы работаете только на бумаге, которая все терпит и никаких препятствий не представляет ни вашему воображению, ни вашему перу; но я, бедная императрица, я работаю на человеческой коже, которая чувствительна и щекотлива в высшей степени» (Екатерина II – Дидро⁴).

«Работая на человеческой коже», молодая императрица сохраняет осторожность даже в самых смелых своих начинаниях. Такова она и в истории со знаменитым своим Наказом – работой, которой суждено было разом ввести Россию если не в круг новых законов, то уж по крайней мере в круг новых идей: эти идеи – о законодательстве и управлении, о воспитании и образовании – станут содержанием русской литературы на много десятилетий вперед.

Наказ был попыткой Екатерины, собрав воедино все прочитанное и продуманное, сформулировать для России ответы на те вопросы, что тогда обсуждались по всей Европе; по форме же то было скорее литературное эссе, нежели юридический трактат или законодательная программа.

«Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам». Сие равенство, продолжает Наказ, требует хорошего установления, которое воспрещало бы богатым удручать малоимущих и обращать себе в личную пользу чины и звания, порученные им только как правительствующим особам государства. «Общественная или государственная вольность не в том состоит, чтобы делать все, что кому угодно». Вольность есть право все то делать, что законы дозволяют, а если что-то совершается против законов, то и об общей вольности говорить не приходится. Что до законов вообще, то «ничего не должно запрещать законами кроме того, что может быть вредно или каждому особенно, или всему обществу». «Законы суть особенные и точные установления законоположника, а нравы и обычаи суть установления всего вообще народа». Итак, когда надобно сделать перемены в народе, надлежит законами то исправлять, что учреждено законами, и то изменять обычаями, что обычаями введено: «весьма худая та политика, которая переделывает то законами, что надлежит переменять обычаями».

О воспитании: должно вселять в юношество охоту к трудолюбию и отвращение к праздности как источнику всякого зла и заблуждения; «научать пристойному в делах их и разговорах поведению, учтивости, благопристойности, соболезнованию о бедных», «обучать их домостроительству во всех оного подробностях»⁵.

«О среднем роде людей»: «к сему роду людей причесть должно всех тех, кои, не быв дворянином, ни хлебопашцем, упражняются в художествах, в науках, в мореплавании, в торговле и ремеслах», а сверх того тех, кто выходит из учрежденных училищ и воспитательных домов.

«О веротерпимости»: «в толь великом государстве, распространяющем свое владение над толь многими разными народами, весьма вредный для спокойствия и безопасности своих граждан был порок – запрещение или недозволение их различных вер».

«О признаках близкого падения государства»: «повреждение всякого правления начинается почти всегда с повреждения начальных своих оснований»: начальное основание правления не только тогда повреждается, когда погасает равенство, предписанное законами, но и тогда еще, когда вкореняется умствование равенства, до самой крайности дошедшего, и когда всяк хочет быть равным тому, который законом учрежден быть над ним начальником.

Таких пунктов было свыше шестисот. Два года Екатерина писала все это в совершенной тайне ото всех, а потом по частям обсуждала написанное с самыми доверенными людьми. Из литераторов Наказ в черновиках был дан на прочтение только Сумарокову, – тот, однако, оказался не на высоте своей либеральной репутации и высказал уж очень много возражений, не одобрив даже идеи о принятии законов через выбранных депутатов. В 1767 году Наказ был в сокращенном виде опубликован с предпосланными ему Манифестом, Указом Сенату о составлении Комиссии по новому Уложению и особым положением об открытии и работе самой Комиссии.

Работа Комиссии относится к истории литературы не в меньшей степени, чем к истории государственного права России, столь большое число литераторов оказалось прикосновенно к ней. Потом, когда они создадут себе имя, выяснится, что в Большой Комиссии и во множестве малых комиссий, что были созданы для обсуждения отдельных вопросов, работали писатель и популярнейший драматург А. Аблесимов, библиограф и переводчик В. Анастасевич, историограф Петра I И. Голиков, писатели А. Нартов, Г. Полетика, А. Ржевский и А. Шувалов, драматург и ученик основателя русского театра Федора Волкова М. Попов; среди молодых людей, определенных в Комиссию к ведению протоколов, трудился Н. Новиков; немало других сотрудников Комиссии потом войдут в литературу как переводчики, ученые, библиографы.

Через верхушку образованного общества положения екатерининского Наказа на глазах становились передовой идеологией эпохи, чтобы затем дойти и до самых дальних российских глубинок. Через полвека декабрист Каховский в письме Николаю I, говоря об истоках своего вольномыслия, вспомнит о сельских сходках, «сих… маленьких республиках», где крестьяне на свой лад толкуют обо всем на свете: «На сих сходках я в первый раз слышал изречения из Наказа Великой Екатерины»⁶.

Нечего и говорить о том, что в Европе Наказ вызвал всеобщее одобрение. Фридрих II говорил о том, что он поместил бы Екатерину между Ликургом и Солоном, и восхищался не только содержанием законов, но «также порядком, связностью мыслей, великой ясностью и точностью в выражениях».

В Комиссии, однако, судьба Наказа сложилась непросто.

«Княгиня дала мне книгу, которая очень известна, и я прочитала ее с огромным удовольствием. Это Наказ Екатерины II комиссии, созданной для выработки нового кодекса законов. Книга эта поразила меня. Она написана человеком, который опасался открыто излагать свои мысли, и, хотя каждая строчка дышит человеколюбием, автор обращает внимание читателей на существование таких правительств, которые были известны своей жестокостью и тиранией, чтобы это служило контрастом тому человеколюбию и чувству справедливости, вслед за выражением которых идут эти цитаты. Действительно, это было щекотливое предприятие – создать законы и сохранить неограниченную власть, но Екатерина II была умной женщиной и, как бы далеко ни заходила, знала, где остановиться» (Из письма сестер М. и К. Вильмот из России⁷).

Екатерине пришлось именно «остановиться», а там и отступить: масса депутатов не поддержала ее. Камней преткновения было немало, но главным стал вопрос о крепостных крестьянах, вынесенный на всеобщее обсуждение. Не только дворяне не захотели ограничений в своем праве владеть крестьянами, этого же права потребовали для себя и другие сословия – вначале купцы, потом казаки и даже духовенство. Глухим непониманием были встречены и многие другие положения Наказа. «Должно признаться чистосердечно… – писал в своих записках маршал (председатель) Комиссии А. И. Бибиков, – предприятие сие было рановременно, и умы большей части депутатов не были еще к сему приготовлены и весьма далеки от той степени просвещения и знания, которые требовались к столь важному их делу»⁸.

Екатерине, надо полагать, лишь оставалось вспомнить собственное свое размышление о том, что худо переделывать то законами, что надлежит переменять обычаями. Не этот ли мотив лежал и в основе ее литературной работы? А она разворачивается как раз после неудачи с Комиссией.

Два начинания императрицы всколыхнули литературную жизнь России – учреждение «Собрания, старающегося о переводе иностранных книг на российский язык» и журнальные дела 1769 – 1770 годов.

Общество переводчиков возникло из приватных литературных упражнений ближайшего к Екатерине кружка людей – И. Елагина, братьев Орловых, А. Шувалова, Г. Козицкого. Со временем было решено поставить дело на более широкую основу; руководство переводами было вверено графу В. Орлову, к трудам были привлечены молодые дарования, а Екатерина из собственных средств определила обществу 5 тысяч рублей ежегодно на оплату трудов переводчиков.

Литературной работы такого масштаба в России еще не было. За пятнадцать лет, а «Собрание» прекратилось лишь в 1783 году с учреждением Российской Академии наук Е. Р. Дашковой, его трудами вышло 112 названий в 173-х томах, охватывающих мировую литературу от Илиады до «Путешествий Гулливера» и от новейшей французской комедии до Г. Филдинга. Тремя изданиями и самыми большими на то время тиражами – 1200 экземпляров – вышел «Робинзон Крузо». Но шире всего были представлены французские энциклопедисты, Вольтер и Руссо – самые популярные в обществе издания. Были, впрочем, и непопулярные: некоторые из переводов при тираже в 200 экземпляров, как потом выяснится, не разошлись и в сорок лет⁹.

Дело перевода, столь основательно поставленное Екатериной, произвело в российской словесности глубочайшие изменения. Переведенными книгами был подготовлен переход к прозе, роману, новой драме, совершившийся именно в последние десятилетия века, – линия, на которой потом и произошла стабилизация русского литературного языка. И перевод открыл путь в литературу десяткам людей – по той, среди прочего, причине, что эти труды с самого начала предполагали денежное вознаграждение. Именно через перевод к самостоятельному сочинительству пришли Н. Новиков, Д. Фонвизин, Я. Княжнин, И. Богданович, В. Майков, И. Хемницер, М. Попов, В. Лукин, Н. Львов, А. Радищев, В. Капнист, И. Дмитриев, позже И. Крылов и Н. Карамзин, еще позже В. Жуковский; вообще чуть не каждый второй из литераторов екатерининского времени начинал с перевода.

В 1769 году было объявлено о выходе журнала «Всякая всячина», издаваемого кабинет-секретарем Двора Григорием Козицким, – скоро, однако, вся читающая публика знала, что за журналом стоит сама императрица. И вот он вышел, первый еженедельный литературно-сатирический журнал России: самый скромный формат, всего восемь страничек текста; призыв следовать примеру «Всякой всячины» и сатирой вооружиться против пороков.

В отношении журналов отменялась вся и всякая цензура, – впрочем, упорядоченной цензуры в России все равно еще не было.

Будто камень был брошен в воду и от него немедленно пошли круги. В том же году появилось еще восемь журналов, издаваемых «от разных лиц»: в издателях заявляли себя «бывший лакей императорского Двора», преподаватели кадетского корпуса, «обер-офицер полевых полков», какие-то люди неопределенных занятий и уже ставшие на путь профессионального сочинительства Николай Новиков и Федор Эмин.

«Вы открыли мне дорогу, которой я всегда страшился; вы возбудили во мне желание подражать вам в похвальном подвиге исправлять нравы своих единоземцев; вы поострили меня испытать в том свои силы: и дай, Боже, чтобы читатели в листах моих находили хотя некоторое подобие той соли и остроты, которые оживляют ваши сочинения. Если ж буду иметь успех в моем предприятии и если листы мои принесут пользу и увеселение читателям, то за сие они не мне, но вам будут одолжены, ибо без вашего примера не отважился бы я напасть на пороки» (Н. Новиков – императрице Екатерине^## Цит.

1. Цит. по: W. Gareth J o n e s, Nikolay Novikov, Enlightener оf Russia, Cambridge, etc., 1984, p. 83.[↩]
2. Е. Р. Д а ш к о в а, Записки. «Письма сестер М. и К. Вильмот из России», М., 1987, с. 203.[↩]
3. Цит. по: «История русской словесности. Составил И. Порфирьев», ч. II, отд. 2, Казань, 1888, с. 21.[↩]
4. Т а м ж е.[↩]
5. «Наказ императр. Екатерины о сочинении проекта Нового Уложения». – «Избранные сочинения императрицы Екатерины II. «Наказ», педагогические сочинения, комедии и сатиры», СПб., 1896, с. 10 – 28. [↩]
6. П. Е. Щ е г о л е в, Декабристы, М. – Л., 1926, с. 166.[↩]
7. В кн.: Е. Р. Д а ш к о в а, Записки…, с. 360.[↩]
8. Цит. по: «История русской словесности…», ч. II, отд. 2, с. 35.[↩]
9. См.: В. П. С е м е н н и к о в, Собрание, старающееся о переводе иностранных книг, учрежденное Екатериной II. 1768 – 1783 гг. Историко-литературное исследование, СПб., 1913.[↩]