Восемь страниц от руки

В моей библиотеке есть всего две книги, подаренные Юрием Трифоновым, – «Факелы на Фламинио» («Физкультура и спорт», 1965) и «Отблеск костра» («Советский писатель», 1966). Позже никаких книг от Трифонова я не получал: наши отношения, которые поначалу складывались весьма благоприятно, впоследствии разладились. Почему – об этом будет рассказано ниже.

Содержание и жанр своей книги «Факелы на Фламинио» автор определил так: «Рассказы, очерки, размышления и картины, наброски пером и воспоминания о путешествиях по странам и стадионам». На титульном листе подаренного мне экземпляра он написал: «Льву Ильичу Левину, как истинному ценителю спорта. Дружески – Ю. Трифонов. 21.III.66».

Если верно, что спорт сближает страны с различным государственным строем, то не менее верно, что интерес к спорту сближает даже далеких друг от друга людей.

Лет тридцать с лишним назад существовала в Москве группа очень разных писателей – преимущественно драматургов, – которых объединила страстная, можно сказать, всепоглощающая любовь к спорту, и прежде всего, конечно, к футболу. Тон в этой группе задавали А. Арбузов, Л. Малюгин, И. Шток. К ним примыкали А. Гладков, С. Ермолинский, А. Крон, Я. Костюковский, Б. Ласкин. Вместе с ними нередко появлялся известный футбольный статистик К. Есенин. Единственным «чистым» прозаиком (хотя и он писал пьесы) был Ю. Трифонов.

Перечисленные мной писатели-болельщики не только постоянно ходили на стадион «Динамо» и в Лужники, но и выезжали за рубеж – то на чемпионаты мира и Европы по футболу, то на Олимпийские игры. У меня до сих пор хранится подаренная Л. Малюгиным шариковая ручка с фирменной надписью по-английски: «1960. Зимняя Олимпиада. Скво-Вэлли».

Поклонник футбола с давних довоенных лет, неизменно – и до сих пор! – верный «Зениту», я благодаря дружбе с Л. Малюгиным был в известной степени принят – точнее, допущен – в эту сплоченную группу неистовых футбольных болельщиков.

В тот день, когда я впервые увидел Трифонова, на стадионе было крайне неуютно: шел дождь, и мне, честно говоря, хотелось сбежать, тем более что «Зенит» в игре не участвовал, а голы, которые забивал «Спартак», – особенно шумно приветствовал это Арбузов, – мало радовали: я не болел за «Спартак» и сейчас за него не болею.

Трифонов, как мне показалось, относился к тому, что происходило на поле, спокойнее, чем его друзья. Арбузов восхищался каждым удачным ударом футболистов «Спартака» и возмущался их промахами; сохраняя внешнее спокойствие, не мог удержаться от язвительных замечаний Малюгин; метко острил Шток. Трифонова почти не было слышно. Грешным делом, я подумал, что он ходит на футбол просто для того, чтобы не отстать от компании. Но неторопливые и несколько ленивые реплики, которые он как бы нехотя подавал, вскоре убедили меня, что он прекрасно разбирается в футболе и отлично знает, кто есть кто.

Так завязалось знакомство. Мы встречались на «Динамо», разговаривали о футболе, не более того. На память о тех днях осталась у меня книга «Факелы на Фламинио».

Ближе судьба столкнула нас в 1966 году. Издательство «Советский писатель», где я работал, выпускало книгу Трифонова «Отблеск костра». Замечательная эта книга шла, как и следовало ожидать, очень трудно. Писателю и его редактору В. Острогорской приходилось продираться сквозь частокол бесчисленных замечаний и возражений перестраховочного характера. Еще бы! Ведь Трифонов писал о своем отце – видном советском военачальнике, одном из братьев Трифоновых, погибших в годы культа личности Сталина. Книга об отце была дорога сыну, как никакая другая. Он дорожил каждым ее словом и за каждое слово боролся.

Уже на самом последнем этапе работы, когда корректуру нужно было подписывать к печати, возникли новые, казалось бы, непреодолимые трудности. Меня избрали кем-то вроде посредника между писателем и издательством. Роль не из завидных.

Понимая всю серьезность положения, в котором оказался «Отблеск костра», я задался целью сохранить все, что было столь дорого писателю, и ограничиться частными, сравнительно мелкими поправками.

Не буду сейчас вдаваться в подробности; не нужно обладать особым даром воображения, чтобы представить, с какими требованиями пришлось иметь дело автору «Отблеска костра». Скажу только, что нам действительно удалось ограничиться мелкими поправками. Книга была наконец подписана в печать. В воспоминаниях об А. Твардовском Трифонов подчеркнул, что появление этой книги «в тогдашние времена представлялось фактом загадочным».

Разумеется, даже на мелкие поправки’ Трифонов соглашался не сразу и с душевной болью, но, кажется, все-таки понимал, что главного в книге они не затрагивают.

Запомнился неожиданно ранний телефонный звонок, которым однажды разбудил меня Трифонов.

– Я тут должен на несколько дней исчезнуть, – проговорил он своим медленным голосом. – Как только появлюсь, сразу позвоню. Дело терпит?

Дело не очень-то терпело, переговоры насчет поправок не были завершены, но в тоне Трифонова я почувствовал нечто такое, что исключало возражения.

Позже я узнал, что тяжело заболела жена Трифонова, певица, артистка Большого театра. Она была в отъезде, далеко от Москвы. Добравшись до места, Трифонов уже не застал ее в живых.

Как воспоминание о нашей – пусть вынужденной, но дружной и, если молено так сказать, взаимоприязненной – работе у меня остался «Отблеск костра» с надписью: «Дорогому Льву Ильичу Левину – сердечно и с благодарностью. Ю. Трифонов. 1.II.67».

В 1968 году умер Малюгин – близкий друг Трифонова и мой. Была создана комиссия по его литературному наследию (одна из немногих действующих комиссий подобного рода). В нее вошли и мы с Трифоновым. Комиссия довольно часто собиралась, родные Малюгина постоянно отмечали (и отмечают до сих пор) дни его рождения и смерти. Часто приходил на Спиридоновку и Трифонов.

В марте 1969 года Малюгину исполнилось бы шестьдесят лет. Трифонов откликнулся на эту дату в «Советском спорте». Он вспомнил, как в 1966 году смертельно больной Малюгин отправился в Англию на чемпионат мира по футболу. («Это была его последняя поездка из тех, которые он любил. Родные не знали, куда он уехал. Они бы его не пустили. Его сестра, врач, ахнула, прочитав в «Литературной газете» корреспонденцию с чемпионата мира по футболу».) В коротком отклике-воспоминании Трифонов дал удивительно точный психологический портрет покойного друга – писателя и болельщика.

«Любил темнить, – писал Трифонов о Малюгине, – мистифицировать, смеяться до слез, ездить летними днями в город Касимов, говорить ядовитые колкости людям, которые ему не нравились, и подшучивать над теми, кто ему нравился, играть в шахматы, критиковать в своих статьях друзей, читать книги по всем вопросам, вдруг исчезать, неожиданно появляться, работать с угрюмым и тайным вдохновением…»

Я позвонил Трифонову и сказал, что мне очень понравилось то, что он написал о Малюгине. Трифонов отшучивался, всячески «заземлял» мои, как ему казалось, неумеренные похвалы, а потом вдруг совершенно серьезно сказал:

– Мне было легко писать о Лене – ведь он мог бы стать одним из персонажей повести, над которой я сейчас работаю…

Может быть, именно после этого разговора мне пришла в голову мысль написать статью о Трифонове. Тогда о нем писали сравнительно мало, не то что в последующие годы. Я предложил статью о Трифонове журналу «Вопросы литературы».

Незадолго перед тем вышла моя книжка об Антокольском. Павел Григорьевич после болезни жил в Пахре и редко появлялся в городе. Воспользовавшись этим, я завязал с ним переписку, которая мне очень помогла. Письма Антокольского оказались столь содержательными, что впоследствии их цитировали некоторые мемуаристы, очень хорошо знавшие Павла Григорьевича, например В. Каверин.

Короче говоря, я решил, что и с Трифоновым нужно завязать переписку. Получив его согласие, тут же отправил ему письмо. Копия этого письма сохранилась. Вот как оно начиналось:

«Уважаемый Юрий Валентинович! Дорогой Юрочка!

Я не люблю писать письма на машинке, но в данном случае делаю это, чтобы облегчить Вам чтение.

Собирался написать Вам из Коктебеля, но по ряду причин не получилось. (Летом 1970 года один из обитателей коктебельского Дома творчества – если не ошибаюсь, научный работник из Подмосковья – умер от холеры. Карантин длился довольно долго, и было не до писем. – Л. Л.) Между тем я продолжаю изучать Ваши книги и полон решимости сочинить о Вас нечто. Не отказался я и от маниакальной идеи получать от Вас письма с ответами на мои вопросы.

Сформулировать эти вопросы сколько-нибудь толково мне, сами понимаете, не под силу… Но ведь важен повод, а уж Вы будете писать (если вообще будете!), как и о чем захотите».

.. Далее шло множество вопросов, относящихся к повести «Студенты» и роману «Утоление жажды» – произведениям, которые я тогда добросовестно штудировал.

Заканчивалось письмо так:

«На первый случай, я думаю, довольно. Не думайте, что, получив от Вас ответ (если он вообще последует!), я не буду больше приставать. Буду! Как говорится, для пользы дела…

И последнее. Я располагаю следующими Вашими книгами: «Студенты», «Советский писатель», 1960; «Утоление жажды», «Советский писатель», 1965; «Факелы на Фламинио», «Физкультура и спорт», 1965; «Отблеск костра», «Советский писатель», 1966; «Кепка с большим козырьком», «Советская Россия», 1969; «Обмен», «Новый мир», 1969. Полна ли эта библиография? Не упущено ли что-нибудь?

Пожалуйста, Юрочка, не сердитесь, что я морочу Вам голову. Конечно, все это можно было бы обсудить при личной встрече. Но письма достовернее личных разговоров. Впрочем, если Вам будет уж совсем невмоготу, позвоните (151 – 12 – 74) и тогда договоримся о встрече. Крепко жму руку. Ваш Л. Левин. 18 октября 1970 года».

Ответ пришел с поразительной быстротой – через десять дней. Распечатав плотный конверт, я обнаружил в нем восемь страниц, исписанных от руки. Передо мной, в сущности, лежала целая рукопись. Полагаю, что есть смысл воспроизвести ее полностью.

«Дорогой Лев Ильич!

Получил Ваше письмо вчера (! – Л. Л.), вернувшись из Одессы, где происходил симпозиум с участием финских писателей на тему: «Искусство для масс, искусство для элиты». Мне тоже пришлось произнести монолог на эту тему. Мысль нашлась у меня единственная: о том, что время вносит катастрофическую путаницу. То, что делалось когда-то для элиты, становится со временем достоянием масс, и наоборот. (Примеры: Рабле, Свифт, которые сделались достоянием детского чтения, с другой стороны – художник Пиросмани или протопоп Аввакум.) Другие участники симпозиума тоже изощрялись, как могли. Словом, было порядочно болтовни, как обычно на такихмероприятиях.

…Итак, попробую ответить на некоторые из Ваших вопросов.

Этапы моей жизненной и писательской биографии. Я родился в Москве в 1925 году.