Вокруг Блока

Начиная с середины 50-х годов интерес к личности Блока, а вместе с тем и изучение его творчества заметно углубляются. Появление монографий Н. Венгрова, П. Громова, Л. Долгополова, В. Жирмунского, В. Орлова, В. Соловьева, Л. Тимофеева, А. Туркова, А. Горелова, «Блоковского сборника» – лишь одно из свидетельств этого факта. Другим свидетельством является возросшее число работ о поэте в вузовских изданиях («Ученых записках», «Трудах», тематических сборниках). Что же нового внесли эти последние в советское блоковедение? В отличие от прошлых лет¹ подавляющее большинство вузовских работ 1966 – 1969 годов посвящено лирике Блока, которая отличается сложной и тонкой структурой, требующей от изучающих ее высокой исследовательской культуры. Многих авторов характеризует доказательность, умение анализировать поэтический текст, стремление избегать «лобовых» характеристик и прямолинейных сопоставлений. В этом смысле любопытны статьи А. Микеншна «Незнакомка» в творческой эволюции А. Блока» ², Н. Евреиновой «Цикл стихов А. Блока «На поле Куликовом» и его источники в древнерусской литературе» ³, Л. Красновой «Из наблюдений над символикой красного цвета в поэтике Александра Блока» ⁴.

В центре внимания исследователей оказывается лирический цикл как структурная единица и как особая литературоведческая проблема. Наиболее интересно, на мой взгляд, пытаются решить эту проблему З. Минц и В. Сапогов.

В новом выпуске спецкурса З. Минц «Лирика Александра Блока» (Тарту, 1969) рассматривается «второй том» лирики, причем более подробно разбирается «Снежная Маска»: дается полное описание этого цикла. З. Минц ограничивает свою задачу внутритекстовый анализом, и надо признать, что ей удается, не выходя за границы текста, снабдить читателя большой информацией о структуре цикла, о сложных связях, объединяющих все поэтические элементы в единое целое: в стихотворение, в цикл, в книгу. Механизм циклизации показан в спецкурсе особенно отчетливо, и это не единственный пример удачного решения весьма сложных вопросов, возникающих при изучении лирики Блока. Так, подробно характеризуются постоянные атрибуты и «окружения» противостоящих друг другу героев цикла, прослеживаются их противопоставленные характеристики, глубоко и всесторонне раскрываются их взаимоотношения, тонко анализируется «лирический сюжет». Очень интересны рассуждения о «трех крещениях», через которые проходит лирический герой в процессе своего бытия-движения во времени и пространстве. Спецкурс З. Минц представляется нам весомым вкладом в изучение поэзии Блока.

Однако работа тартуской исследовательницы содержит и спорные положения, и неточности. Неубедительна, как мне кажется, попытка разграничить сферы имманентного и внетекстового анализа на основании их «целесообразности» для изучения тех или иных текстов Блока, относящихся к разным периодам его творчества. Лучше, однако, отложить спор до выхода в свет третьего выпуска спецкурса. Тогда более уместно будет поговорить, в частности, и о тех возможностях, которые таит в себе исследовательский метод З. Минц, а также о границах этих возможностей.

По-другому, иначе, чем З. Минц, подходит к проблеме лирического цикла В. Сапогов⁵. «Снежная Маска» рассматривается им в широких связях; с другими произведениями Блока, с поэзией его современников, с поэтической традицией. В частности, говоря о сходстве цикла с поэмой «Двенадцать», отмеченном самим Блоком, автор рецензируемых статей справедливо замечает, что совпадение отдельных формальных приемов еще не дает удовлетворительного истолкования упомянутого признания поэта. Дело не в поэтических приемах, а в особом состоянии необычайного творческого подъема, в безраздельном погружении в лирическую стихию, в приобщении к «чему-то объективному и гораздо более значительному, чем личность поэта…».

Рассматривая лирический цикл Блока, В. Сапогов закономерно обращается к опыту Андрея Белого и Вячеслава Иванова, а также к истории лирического цикла в русской поэзии. Символисты вслед за Огаревым, Некрасовым, Ап. Григорьевым организуют свои книги по принципу циклизации стихотворений, которая, как замечает В. Сапогов, таит широкие возможности образного развития мыслей, так как происходит то накопление ассоциативных связей, которое каждому стихотворению, каждому циклу в книге придает дополнительный смысловой эффект. «Снежную Маску» В. Сапогов истолковывает как «лирическую поэму», обладающую внутренним единством, сюжет которой образован развитием и взаимодействием нескольких метафорических тем. Мы сталкиваемся, таким образом, с попыткой переосмыслить жанровую природу «Снежной Маски», с попыткой, на мой взгляд, малоудачной. Это станет ясно, если последовать за В. Сапоговым в его рассуждениях. По его мнению, поэзия Некрасова, Огарева, Ап. Григорьева имела основополагающее значение для развития циклизации в русской поэзии потому именно, что в их творчестве «лирическое стихотворение» подвергается «прозаизацню, в нем проявляются элементы «жанровой» описательности, сюжетности». «Стихотворения «Деревенский сторож», «Кабак», «Дилижанс» Огарева, «Вор», «Гробок», «Проводы» и многие другие у Некрасова, – читаем далее, – это уже не беспредметные (?!) лирические излияния, а рассказы в стихах». По логике автора, «На холмах Грузии…» или «Мне грустно», не обладающие перечисленными признаками (прозаизация, сюжетность, описательность) и не тяготеющие к циклическому единству о другими стихотворениями Пушкина и Лермонтова, являются «беспредметными лирическими излияниями».

В представлении В. Сапогова лирический цикл – это некий компромиссный вариант пришедшей в упадок повести в стихах, в то время как в действительности он был ее противоположностью. И «лирический сюжет» далеко не сродни сюжетности прозы, в частности, из-за отсутствия описательности. Сближение прозы и поэзии, о котором пишет В. Сапогов, произошло на уровне слова. Включение в лирическое стихотворение «прозаического» слова не только не размыло границы прозы и поэзии, но, наоборот, активизировало центростремительные силы, укрепило структуру лирического стихотворения.

За последние три-четыре года в вузах страны напечатано более сорока статей о Блоке – цифра внушительная. Трудно ожидать, чтобы научный уровень всех их был одинаково высок, а неудачи отсутствовали. Но неудачи бывают разные. Странное впечатление производит, например, мысль Л. Красновой из ее, в общем, дельной статьи о символике красного цвета: «Колоризм поэзии Блока оправдан реальным миром, окрашенным в тот или иной цвет, – белый и черный для вьюги; алый для зари, любви, революции; зеленый, лиловый – цвета ночной фиалки и т. д.». Мысль о том, что исследовательница впала в телеологию, как-то отпадает сама собой. Остается недоумение: если колоризм поэзии Блока «оправдан реальным миром», если в колористическом решении его стихов нет ничего особенного, специфически блоковского, в чем тогда автор видит задачу своей работы? По мере чтения статьи недоумение рассеивается, все становится на свои места: перед нами неудачная формулировка, не меняющая, однако, общего итога работы.

Иное впечатление производит статья С. Тарасенкова «Сатира А. Блока и ее своеобразие («Страшный мир»)» ⁶. Она бездоказательна, в ней нет сопоставлений этого цикла Блока ни с другими его стихотворениями, ни с поэтической сатирой современников поэта. Но как же в этом случае выявить своеобразие сатиры Блока? В статье много спорных, подчас неверных суждений. Явно преувеличена растерянность поэта перед победившей реакцией (после революции 1905 года). Нельзя забывать, что именно в годы реакции вызревало трагическое мировоззрение Блока, позволявшее ему бесстрашно смотреть в лицо жизни. Невозможно согласиться с трактовкой автора «цыганской темы» в стихах Блока. Ему кажется, что поэт преувеличивал «познавательно-эстетическое значение цыганских песен». Пусть так. Но можно ли утверждать, что «цыганские стихи» – «свидетельство засилия реакционной идеологии в демократической поэзии»! Видимо, исследователь не совсем понимает Блока. Иначе он не стал бы опровергать мысль о том, что в «Плясках смерти» воплощена «тема омертвения «страшного мира», мнимости, неподлинности его бытия», и противопоставлять этому неверному, с его точки зрения, утверждению другую мысль, что в этом цикле «показан доподлинный не омертвевший, а чудовищный мир реакции». На одной из страниц своей работы С. Тарасенков утверждает, что свою ненависть к лагерю реакции Блок обобщил в «сатирической фигуре живого мертвеца». Допустим, что можно обобщить ненависть или «в образе кровожадного развращенного вампира» можно «обобщить»»нравственную, моральную деградацию»»наглого света». Но несколькими страницами далее читаем о мертвеце другое: «Мертвец – мрачное олицетворение реакции». Итак, «обобщение ненависти» или «олицетворение реакции»?

Некоторые другие статьи также не бесспорны. В особенности это относится к довольно многочисленной группе статей о творческих связях Блока с другими поэтами, русскими и зарубежными. Назовем лишь некоторые: «К типологии романтической поэмы («Мцыри» Лермонтова и «Соловьиный сад» Блока)» А. Кукушкиной⁷, «Блок и Тютчев» И. Петровой⁸, «С. Есенин и А. Блок» В. Устименко⁹, «А. Блок и В. Луговской» К. Медведевой¹⁰. Конкретные наблюдения в большинстве названных статей не вызывают сомнения. И все же они воспринимаются лишь как заявки на тему, как изложение предварительных, часто не систематизированных суждений. «Есенин, – пишет, например, В. Устименко, – учился у Блока сердечности патриотического чувства, обогащению этого чувства лирической болью». Возразить тут нечего: вероятно, учился, если только можно сердечности учиться. Но только ли этому учился Есенин у Блока? Именно у Блока? Лишь у Блока? Удовлетворительного ответа на эти вопросы в работе В. Устименко нет. Ведь нельзя же считать доказательством этого то обстоятельство, что после знакомства с Блоком в стихотворениях Есенина о родине стало «образов меньше, но содержание богаче»!

В 1966 году появились три статьи об эстетических взглядах Блока, основанные на изучении его «прозы»: «К вопросу об эстетических взглядах А. Блока (Дооктябрьский период)» В. Голицыной¹¹, «О блоковской концепции романтизма (По статьям и выступлениям 1917 – 1921 гг.)» А. Микешина¹², «А. Блок о лирике» С. Тарасенкова¹³. Напечатанные после выхода в свет работы Д. Максимова «Критическая проза Александра Блока» ¹⁴, они воспринимаются на фоне и в связи с этим глубоким исследованием. В частности, А. Микешин, рассматривая блоковскую концепцию романтизма, стремится дополнить работу Д. Максимова, в которой этот вопрос, по его мнению, рассматривается лишь попутно. В статье А. Микешина собраны и внимательно проанализированы многочисленные высказывания Блока о романтизме, без чего невозможно судить и о творческом методе самого поэта. Полезным представляется и экскурс В. Голицыной. Однако оба автора, к сожалению, избегают сопоставлений взглядов Блока с воззрениями его современников из различных литературных кругов, сопоставлений, которые помогли бы уяснить объективное содержание эстетических взглядов Блока, его конкретных оценок.

В заключение назовем две публикации. В упоминавшемся сборнике статей «Русская советская поэзия и стиховедение» напечатано письмо Ф. Фидлеру (публикация В. Зайончковской), позволяющее уточнить дату третьей редакции автобиографии поэта, опубликованной в 1915 году.

В «Ученых записках Тартуского университета» (вып. 209, 1968) опубликованы интересные воспоминания о Блоке Е. Кузьминой-Караваевой («Мать Мария»). Воспоминаниям предпослана вступительная статья Д. Максимова, проникновенно и сочувственно рассказывающая о трагической судьбе этой женщины.

* * *

В настоящем обзоре рассмотрены и перечислены, разумеется, не все известные нам работы вузовских исследователей, посвященные творчеству Блока. В частности, оставлены без разбора две статьи, для оценки которых мы не обладаем необходимой квалификацией: Л. Красновой «Поэма Александра Блока «Двенадцать» в переводе Владимира Сосюры» и В. Попова «Поэма Александра Блока «Двенадцать» в переводе Василия Бобинского» ¹⁵. Требуют специальной рецензии стиховедческие работы П. Руднева, демонстрирующие богатый фактический материал, отточенную исследовательскую технику, ясную конструктивную мысль¹⁶.

В 1966 – 1969 годах вузовские исследователи Блока поработали много, и в ряде случаев плодотворно. Возрос научный уровень опубликованных работ, обновился, хотя и несколько сузился, тематический «репертуар». К сожалению, все еще долог путь от доклада до статьи. Тезисы А. Микешина о «Незнакомке» были опубликованы еще в 1965 году, статья появилась только через три года. Между первой блоковской конференцией в Тарту (1962) и появлением «Блоковского сборника» прошло два года. В 1967 году в Тарту успешно прошла вторая конференция, посвященная изучению жизни и творчества Блока. Труды конференции не изданы до сих пор. Такое положение, естественно, не может способствовать активизации исследований творчества поэта.

1. См. наш обзор за 1960 – 1966 годы в журнале «Вопросы литературы», 1967, N 2.[↩]
2. В кн. «Русская литература XX века (Дооктябрьский период)», Калуга, 1968.[↩]
3. В кн. «Русская советская поэзия и стиховедение», М. 1989.[↩]
4. «Вопросы русской литературы», вып. 3, Львов, 1969. [↩]
5. В. Сапогов, О некоторых структурных особенностях лирического цикла А. Блока, в кн. «Язык и стиль художественного произведения», М. 1966; «О понятии цветообраза в лирике А. Блока», в кн. «Проблемы мастерства в изучении и преподавании художественной литературы», М. 1967; «Снежная Маска» Александра Блока», «Ученые записки МТПИ им. В. И. Ленина», т. 255, 1966; «Лирический цикл и лирическая поэма в творчестве А. Блока», в кн. «Русская литература XX века (Дооктябрьский период)», Калуга, 1968; «К проблеме стихотворной стилистики лирического цикла», в кн. «Русская советская поэзия и стиховедение».[↩]
6. В кн. «От Пушкина до Блока», Краснодар, 1968.[↩]
7. «Сборник научных работ студентов», Саратов, 1968.[↩]
8. «Вопросы истории и теории литературы», вып. 4, Челябинск, 1968. [↩]
9. «Материалы IX научной конференции аспирантов», Ростов-на-Дону, 1969. [↩]
10. «Материалы XIII научной конференции», ч. IV, Владивосток, 1968. [↩]
11. «Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена», т. 306, 1966.[↩]
12. «Литература правды и мечты», Кемерово, 1966.[↩]
13. Научные труды Краснодарского пед. института», вып. 83, 1966.[↩]
14. «Блоковский сборник», Тарту, 1964.[↩]
15. «Українське літературознавство», вип. IV, Львів, 1988.[↩]
16. П. Руднев, Метрическая композиция стихотворных драм А. Блока и В. Брюсова, в кн. «Проблемы художественного мастерства», Алма-Ата, 1967; «О стихе поэмы А. Блока «Двенадцать» (Опыт смыслового анализа метрической композиции)», в кн. «Русская литература XX века (Дооктябрьский период)»; «О соотношении монометрических и полиметрических конструкций в системе стихотворных размеров А. Блока», в кн. «Русская советская поэзия и стиховедение»; «Метрическая композиция и стиховая стилистика поэмы А. Блока «Ее прибытие», в кн. «Марксизм-ленинизм и проблемы теории литературы», Алма-Ата, 1969; «Метрика Александра Блока. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук», Тарту, 1969.[↩]