№6, 2011/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Война – пожизненная боль. Письма Василя Быкова Лазарю Лазареву (1960–2000-е годы). Вступительная статья И. Щербаковой, публикация и примечания – Е. Шкловской-Корди, И. Щербаковой

Предлагаемая читателю подборка писем Василя Быкова к Лазарю Лазареву — часть их большой переписки, которая продолжалась с середины 60-х годов вплоть до смерти писателя в 2003 году.

Все эти долгие годы их связывала самая тесная и «ничем не омраченная» — как пишет Быков в одном из своих писем — дружба.

Лазарев считал Быкова одним из самых значительных писателей «из так много давшего нашей литературе фронтового поколения», и, вероятно, не было ни одного его произведения, на которое Лазарь Ильич не откликнулся бы статьей или рецензией. А Быков относился к нему не только как к близкому другу, но и как к советчику, единомышленнику и «проницательному критику».

Многое из написанного Быков посылал Лазареву еще в рукописи, как первому читателю, с волнением ожидая его реакции, которая, случалось, содержала в себе и критическую оценку (например, он предостерегал писателя от «слащавой романтики», считая неудачной его повесть «Альпийская баллада»). Когда в 1976 году Лазарев написал Быкову, что собирается писать о нем книгу, Быков ответил, что это известие его озаботило, «словно ее писать не тебе, а мне самому».

Быков и Лазарев были одного года рождения (1924-го), и объединила их, прежде всего, принадлежность к одному фронтовому поколению.

«Мне было с ним легко и просто, как, может быть, больше ни с кем другим: мы принадлежали к одному поколению, у нас был примерно одинаковый опыт, который мы приобрели на войне. Разве что он отвоевался раньше меня — тяжелое ранение приковало его к госпиталям, в то время как я продолжал сражаться с немецкими танками. Но он и начал раньше — под Сталинградом, дошел до украинской земли, где мы оба пролили свою кровь», — писал Быков о Лазареве в своих воспоминаниях.

В этот поколенческий круг единомышленников, как это хорошо видно по письмам Быкова, были постоянно включены и другие очень важные и близкие им люди — Алесь Адамович, Григорий Бакланов, Марк Галлай, Владимир Богомолов.

Конечно, Быкова и Лазарева объединял этот общий опыт и сознание того, что они выжили чудом. В одном из писем Быков упоминает, что «за все послевоенные годы не получил ни одного письма от товарищей по училищу, по войне», а когда попытался в Подольском архиве выяснить некоторые судьбы, то просто испугался — столько смертей. А у Лазарева, поступившего 22 июня 1941 года в Ленинградское военно-морское училище, из всего набранного курса в живых осталось максимум десять процентов.

Конечно, война явилась для них самым главным жизненным опытом, нанесшим глубокие и отнюдь не только физические травмы. Пережитые физические и душевные страдания после войны усугублялись другой травмой — сокрытием и искажением правды: о непомерной цене победы, о бессмысленных жертвах, о жестокости, с которой сталинский режим вел эту войну, о непрекращавшихся репрессиях. Стремление к правде и поиски способов раскрыть ее были главной целью в жизни и того и другого. Это и объединило их с самой первой встречи.

Быков очень остро чувствовал, что травмированная память засасывает порой, как наркотик, не отпускает, но оба они считали, что единственный способ справляться с этим — писать и говорить. В своих воспоминаниях Быков приводит один из разговоров на тему «больной памяти», которые, как это видно из писем, не прекращались между ним и Лазаревым до самого конца.

«Мы <…> говорили о нашей поганой жизни, одинаковой, что в Москве, что в Гродно, за которую когда-то проливали кровь. Но мы хоть выжили, а наши товарищи (97 из сотни) давно лежат в братских могилах, разбросанных от Сталинграда до Эльбы. Погибли, так и не узнав, когда окончилась война, — и это им особенно обидно. Может, думают, что мы все еще воюем? Как тот партизан из анекдота, который вышел из леса и спрашивает у деревенского хлопчика: «Где немцы?» Мальчик говорит: «Какие немцы? Война давно кончилась». Партизан в сердцах выругался: «А я все поезда под откос пускаю!» Вот так же и мы. Война давно кончилась, а мы все не можем отвязаться от нее — все пишем о ней и пишем. Может, это для кого-то нужно? «Да, нужно, — говорит Лазарь. — Пока не прошла боль, надо писать». — «Да уж сколько лет нет покоя от этой боли!» — восклицаю. «И не будет, — говорит мой друг. — Это наша пожизненная боль»».

Из писем Быкова 60-80-х годов видно, как это стремление к правде сопровождается изнуряющей борьбой с цензурой, с партийными органами, руководившими литературой, за каждый эпизод, за название, за фразу, как тяжело ему, что написанное им появляется часто в «отжатом и обскубанном» виде. Читая эти письма, надо еще и учесть то, чего сегодняшний читатель, возможно, уже и не осознает: что письма Быкова, посланные обычной почтой, все-таки полны недоговоренностей, ведь ему приходилось, безусловно, считаться с тем, что их может прочитать отнюдь не только адресат. Но и в таком виде они дают представление об удушливой атмосфере брежневской эпохи, в противовес весьма распространенным сегодня ностальгическим взглядам на тогдашнюю, такую «плодотворную» для развития литературы эпоху. На самом же деле, как это видно по письмам, на борьбу с разного рода Севруками уходили непомерные силы.

Письма Быкова, написанные в годы, когда началась перестройка, полны надежд на перемены, на возрождение Белоруссии и, что для него особенно важно, — на сохранение и возрождение белорусского языка. И он, конечно же, как мало кто, понимает всю важность «расчета» с тоталитарным прошлым и поэтому с такой болью описывает в одном из писем разгон первой публичной акции, проходившей в лесу под Минском на месте расстрела тысяч жертв Большого террора. В то время он много пишет о своей публицистической и общественной деятельности.

Но атмосфера в Минске начинает быстро сгущаться, и у Быкова не остается никаких иллюзий по поводу того, какие силы пришли к власти в Белоруссии в 1994 году. Написанные им в это время письма звучат так, словно написаны сегодня. Жить в Белоруссии становится ему все труднее: «Ну а о своей жизни, что тебе написать, — сволочная жизнь во всех отношениях…. Вот написал письмо и не знаю, как посылать — на какой адрес. Просто исчезают в черной дыре охранки <…> Телефонные переговоры стали выше возможностей», — пишет он в одном из писем.

После того, как Быкова буквально выдавили из Белоруссии, письма стали приходить из Финляндии, из Германии, где он нашел временное пристанище, но тамошняя спокойная жизнь не могла избавить его от острого чувства одиночества, оторванности от родной Белоруссии, да и от России, хотя он по-прежнему старается очень внимательно следить за всем что печатается, в том числе и в «Вопросах литературы». Он продолжает работать, пишет книгу воспоминаний, но «скитания на чужбине не прибавляли сил». В самом последнем письме из Праги перед возвращением в Белоруссию он пишет: «очень хотелось бы встретиться. Но — не знаю».

После смерти Быкова Лазарев в книге воспоминаний в посвященном ему очерке писал: «Сейчас я с печальным и светлым чувством перечитываю его письма… В них мне все время слышится его ровный спокойный голос, его неторопливая интонация человека, который ничего не говорит попусту…»

Письма хранятся в архиве Василя Быкова у Ирины Михайловны Быковой.

ПИСЬМА ВАСИЛЯ БЫКОВА ЛАЗАРЮ ЛАЗАРЕВУ (1960-2000-е ГОДЫ)

Дорогой Лазарь Ильич!1

Конечно, мне было очень приятно получить Ваше письмо с такой высокой оценкой моей повести2. По правде сказать, я уже начал сомневаться в ее достоинстве, потому что на русском языке вся эта история звучит несколько в иной тональности, чем в оригинале. Более того, после основательного потрошения в «Новом мире», обретя некоторую стилистическую строгость, она лишилась кое-чего из того, что мне было дорого и важно для сути произведения. Ведь из 13 листов около 3 пришлось сократить.

Что касается печатных откликов, то я, конечно, не очень на них рассчитываю, готов принять и хулу, теперь мне уже ничего не страшно, т. к. мое дело сделано, я высказался. А моим единомышленникам и заступникам — сердечное спасибо, я всегда помню, что каждое правдивое слово в литературе, навлекая гнев ортодоксов, открывает и друзей, чья поддержка в конце концов неизмеримо важнее озлобления ничтожеств. Так что я с глубокой признательностью обнимаю и благодарю Вас, дорогой и очень по-человечески уважаемый мною Лазарь Ильич.

Искренне Ваш — Василь.

P. S. Мой самый сердечный привет Григорию, повесть которого я с наслаждением и тайным восторгом прочитал сразу же по ее выходе в «Сов. России»3. Отличная повесть и очень ко времени.

Низкий поклон Борису Б.4, оказавшемуся столь милым и мужественным человеком.

В. Б.

Ноябрь 1964.

 

Дорогой Лазарь Ильич!

Прошу прощения за задержку с анкетой5. Отвечать на нее я поначалу счел необязательным. Однако Ваша телеграмма меня устыдила и заставила в срочном порядке что-то набросать. Получилось резковато и общо. Но иначе не умею.

А мне очень хочется пожать вашу солдатскую руку. Это за ее подвиг на голосовании6. Да, да, весть об этом дошла и до наших провинциальных окраин. Очевидно в наш век такое — знаменательно. Наверно потому, что честно. Я очень рад за Вас и очень горжусь нашим с Вами знакомством.

Только что закончил новую повесть о войне. На этот раз без театра и слащавой романтики7. С кровью, страданием и коварством. Горбачев8 срочно переводит для «Юности». Но, я думаю, там она не пройдет. Разве что заставят переделывать все наоборот…

С приветом и глубоким уважением Василь Б.

Мой привет также Нае и Вашим девочкам9.

20/II — 65 г.

 

Здравствуй, Лазарь Ильич, дорогой мой дружище!

Прежде всего — большое тебе спасибо за все твои хорошие слова, которыми ты так щедро оделил мои во многом еще очень беспомощные творения. Принимаю это как аванс доброго и богатого человека, распорядиться коим постараюсь со всей осмотрительностью и усердием. Что же касается моих недостатков, то, конечно, я понимаю, что из чисто человеческой деликатности ты постарался быстренько пробежать мимо них. Что ж, спасибо, хотя я бы не обиделся. На правду из уст единомышленника грешно и глупо обижаться.

А я пристально и давно слежу за всем, что появляется в печати за твоей подписью, с удовольствием постигаю мудрую честность твоей натуры и, признаться, мне радостно сознавать, что есть в Москве такие люди, как ты. В провинции, по моим наблюдениям, более людей честных, человечных, простых, нежели их в столице, но зато здесь гораздо менее по-настоящему высокообразованных, умных. И потому особенно радостно видеть счастливое и редкое в наше время сочетание этих качеств в одном. Так дай бог ему мужества души и ясности разума на многие годы!

И еще — спасибо за нежные слова победного поздравления, которые почти растрогали меня, наверно потому, что я ощущал в себе почти то же самое. Как это ни странно, я за все послевоенные годы не получил ни одного письма от товарищей по училищу, по войне, никогда и никого я не встречал, после того, как где-нибудь расставался, сам убывая в госпиталь или туда же отправляя их. В Подольском архиве я пытался выяснить некоторые судьбы, но просто испугался: столько смертей! Впрочем, я и сам там фигурирую в качестве убитого и похороненного под Кировоградом10.

В белорусском молодежном журнале с № 7 начинает печататься моя новая повесть «Мертвым не больно». Жаль, что Миша Горбачев так и не дал тебе до сих пор с ней ознакомиться. На русском языке существует ее всего два экз., один из которых держит «Юность», а второй Миша отдал Кондратовичу11 в «Новый мир». Но ни там, ни там судьба повести еще не решена. В Белоруссии же пошла неплохо, с благословения редактора П. Панченко, которому я давно и очень многим обязан. Не будь его, просто не знаю, где бы я в Белоруссии печатался.

Лазарь Ильич, дорогой дружище! У меня на языке и в душе очень много припасено для тебя самых нежных и самых сердечных слов, но я не хочу отбирать у тебя дорогое время. (Я до сих пор зол на себя за один вечер.) Не надо мне отвечать, все хорошее я пойму на расстоянии (есть же телепатия), остальное доскажем друг другу при встрече (если только повернутся на такое объяснение наши косноязыкие солдатские языки).

Самый сердечный привет твоей милой супруге и умницам-девочкам.

Нежно жму твою героиню-руку, — Василь (твой Василь).

Большой привет Григорию Яковлевичу. (А роман его все-таки отличный12. Это — концентрация смысла, не то что беллетристическая водичка К. С.13)

В. Б.

2 июля 1965 г.

 

Дорогой Лазарь Ильич!

Спасибо тебе самое сердечное за память и, разумеется, за книгу, озорную и остроумную, в которой ваш авторский коллектив блистает с совершенно неожиданной (для столь серьезных книжников-критиков) стороны14. Нет, в самом деле, очень интересно и очень хорошо и единственное сожаление, которое приходит по ее прочтении, — это по причине ее «тонкости». Такое изящество ума хотелось бы читать и читать. Надоесть оно не может.

Надеюсь, у тебя все — слава богу, у меня тоже. В Москве давно уже не был, т. к. отпали все нужды в этот град стольный. Теперь — разве что на съезд, если таковой состоится.

Еще раз кланяюсь тебе и твоим соавторам. Сердечный привет твоей супруге.

С уважением жму твою руку —

Василь Б.

13 августа 1966 г.

 

Дорогой Лазарь!

Прежде всего — извини меня за длительный увоз В. Гроссмана, которого я с огромным удовольствием, разумеется, прочитал тотчас же по приезде <…> Хотелось, как обещал, выслать начальный вариант повести, но так и не смог сделать это — от того варианта уже ничего не осталось, кроме исчирканных черновиков. Переделал я, хотя и не совсем так, как того добивались, но все же. Теперь повесть в наборе15, если уже не набрана, обещали — в № 6-й дать.

Очень хорошо написал Григорий в № 416: умно, верно, глубоко. Хотя цитата из Толстого, которая, по-видимому, выражает нынешнее творческое направление Григория, вызывает во мне некоторое опасение: мне лично очень хотелось бы читать за подписью Бакланова все же «политические» произведения, которые у него выходили превосходно. Но, возможно, столь же хороши будут и вечные темы. Дай бог!

Не знаю, когда ты получишь это, но тем не менее поздравляю с Первомаем (наверно, прошедшим), Днем печати, Радио и, разумеется, Днем Победы — больше всего.

Мой самый сердечный поклон Нае.

От души обнимаю. В. Б.

31 апреля 1968 г.

 

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за память и отзывчивость — твой отклик на «Сотникова» оказался вторым и, понятное дело, был для меня оч. дорог. Что ж, пишу, как умею, как понимаю, хотя, разумеется, надо бы много лучше. Но я рад, что и это удалось, хотя с купюрами, с не моим названием17. В Минске идет только в № 11 «Полымя» и то после длительной проработки автора на двух редколлегиях. Правда, в нашей «Лiтаратуры i мастацтве» появилась уже большая и положительная рецензия, автором которой является сам редактор т. Прокша. Это хороший знак.

Ну а в остальном все обыкновенно и не очень радостно. Хуже всего то, что нет охоты работать. А может, и не надо…

Надеюсь, у тебя все благополучно — на службе и дома. Как-нибудь выберусь в М., свидимся. А пока мой сердечный поклон Нае, твоим девочкам. И Грише Б18.

Галлаю19 тоже.

Еще — спасибо!

Обнимаю, твой Василь Б.

7 сент. 70 г.

 

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за память и за книгу, интересную и близкую мне во всех отношениях. Вот немного освобожусь от дел и почитаю. Был в Москве проездом (летал в Бухарест), звонил тебе в журнал, но дело было с утра и тебя там еще не было. А потом мне Валя Оскоцкий20 сказал, что ты справлялся у него о моем адресе.

Последнее время выдалось у меня суетным, трудным, какие-то дела, поездки, всякая мишура и мелочь. Временами оч. тягостно и неприютно, совсем не работается. Октябрь пробыл в Ялте, пообщался с Крутилиным21, Тендряковым. Получил письмо от Гриши, но вот не наберусь духу написать ему, отмеченному высокой наградой22. Рад за его сына, который поступил. Молодец! А моему вот еще поступать…

Очень надо бы встретиться, поговорить, отвести душу. А то ведь, знаешь…

Надеюсь, у тебя все хорошо. Идем к финишу, а за ним, наверно, несколько другие заботы.

Передай, пожалуйста, мой сердечный привет Грише и его семейству.

И мой братский поклон твоей очаровательной Нае. И твоей художнице23.

Будь здоров сам. Обнимаю.

Твой Василь.

11 ноября 73 г.

 

Дорогой Лазарь!

Меня просто убивает мое театральное шествие по Москве, к которому я почти не имею отношения. Я с трудом написал 2 пьесы, одна из которых опубликована в журнале, но никем не поставлена, а другая в подпорченном виде поставлена МХАТом24. Остальное — поделки московских театров и их халтурщиков, только дискредитирующих мое имя. Но что я могу сделать? Они даже не всегда обращаются ко мне за разрешением на инсценировку, и я никаких прав на это не имею.

Недавно тоже был в Ленинграде, где на Ленфильме законсервирован фильм и от съемок отстранен режиссер25. Причина мне не совсем ясна, знаю только, что нерасположение военного ведомства к повести сыграло здесь не последнюю роль. А ведь была снята почти половина фильма. Ну да бог с ними. Над новой повестью еще продолжаю работать, кое-что переделываю, куда отдать еще не знаю, не буду спешить печатать. Недавно прочитал Гришкин роман, который мне в общем понравился: скрупулезно, честно, местами значительно26. Но — боюсь, критика вряд ли будет от него в восторге. Некоторые главы (как, напр., отличная глава с некрологом и подписью) вызывают мысль о цензурном недосмотре, а такое авторам не прощается.

В Москву пока не собираюсь, нет дел, немножко езжу по Неману, хотя погода у нас вынуждает желать лучшей — ветер и холодновато, не всегда солнце. Но на Немане хорошо, не то что в литературе. Журнал со статьей получил, спасибо. Статью прочитал с интересом, так славно ты меня представил детскому читателю, что я сам себя зауважал.

Как-нибудь, надеюсь, встретимся еще, если даст бог и будем живы-здоровы. А пока я обнимаю тебя, дружище, кланяйся, пожалуйста, Гришке, его семейству и своему семейству во главе с Наей.

Будь здоров.

Твой Василь.

25 мая 1975 г.

 

Дорогой Лазарь!

Очень жаль, что наш последний вечер в Москве оказался таким неудачным… Но мы ждали, я был все время у Володи27. Он тебя любит и все внушает мне, что Лазарь оч. хор. человек. Но я это и сам хорошо знаю.

Посылаю тебе повесть28, будет досуг — почитай. Но особенно не давай другим, разве 1-2 человекам — чтобы не зачитали и вообще… Рукопись эта последняя, у меня больше нет.

На том — до встречи.

Обнимаю,

твой Василь.

30.IX.75.

 

Лазарь, дорогой дружище!

Давно уже не слышал твоего голоса, не читал твоих строк. Все собирался написать тебе, да что-то мешало: то дела, поездки, то нездоровье. Вырвали два зуба, да неудачно, в женский праздник, совпавший, на беду, с двумя выходными, сижу дома и маюсь от боли, прикидывая, сколько еще маяться до открытия поликлиники. И вот я в таком состоянии пишу тебе.

После долгого перерыва получил письмо от Володи, который ругает меня (кратко, но энергично) за мою киномягкотелость. Ругает поделом, но у нас разные выходные данные в кино, и я не могу действовать так, как действует он29, хотя все мои фильмы получились сопливые, смотреть нечего. И еще он сообщает о том кислом выражении лица московского читателя, с каким он ознакомился с моей повестью30. Главная причина, как Володя сообщает, — языковые небрежности, о чем шла речь даже на Совете по белорусской л-ре в ЦДЛ в феврале. Но я склонен считать, что дело тут не в языковых небрежностях (которых, конечно, хватает в повести), дело, наверное, в другом. Появился случай безболезненно (перед начальством) куснуть Быкова, и это воодушевляет моих критиков, последнее время лишенных этой возможности. А Володя еще пеняет на меня за то, что я недостаточно прислушиваюсь к критике…

В настоящее время ничего не пишу и не хочется. Военная тема неисчерпаема, и в ней еще нашлось бы что сказать мне, но чувствую, где-то она изживает себя морально в народе, особенно после таких триумфальных и официальных юбилеев, как в прошлом году, читатель отворачивается, хочется чего-то другого. Но для другого нужна гораздо большая степень правды, чем та, которой обладает л-ра сегодня.

В Москве давно уже не был, надо бы подъехать, без дел, так просто. Но сперва надо сладить с зубами.

Во втором номере «Д. Н. » прочитал рассказы Г. Б.31. Трудно все-таки нашему брату переходить на партикулярные темы. Хотя когда-нибудь и придется. И непонятно, по какой причине Гр. отвернулся от меня… Жаль, конечно. Мне оч. жаль!

Недавно мне прислала письмо вдова любимого мной, милейшего Александра Бека. Пишет, между прочим, что ее дочь32 работает в вашем журнале. Передай ей, пожалуйста, мой сердечный привет. Авось как-нибудь свидимся.

И еще — нижайший поклон твоей несравненной Нае. Лучшей из всех писательских жен Москвы. Пусть это будет моим запоздалым ей комплиментом в день 8 марта.

И будь здоров, дружище!

Авось вскоре встретимся и, может быть, возьмем по чарке. Что еще нам осталось…

Твой Василь.

8.III.76.

 

Дорогой Лазарь!

Давно уже получил твое письмо, но все как-то не мог собраться с мыслями, написать тебе. Хотя писать-то особенно и нечего — самое значительное событие в моей жизни — приход весны, он наконец состоялся, второй день t° около 20°. Солнечно. И на душе соответственно посветлело.

Ты пишешь, что собираешься писать обо мне книгу, и это известие не скажу, чтобы обрадовало меня, скорее, озаботило, словно ее писать не тебе, а мне самому. Но в деле этом есть несомненный прок, а именно — наверное, мы лишний раз с тобой свидимся — в Москве или здесь, в Гродно. И это благо.

В Москве не помню когда уже был, надо бы наведаться, но занялся капремонтом зубов — а ремонт этот длителен, как и квартирный ремонт. Да и что делать беззубому в Москве? Володя иногда пишет, переживает смерть С. С.33 На меня тоже эта смерть подействовала как-то особенно, чересчур уж подействовала. Может оттого, что С. С. был все-таки, как теперь посмотришь, редкий человек. И ко мне он всегда относился хорошо, все утешал и подбадривал.

У нас, в Минске, съезд, кажется, 11 мая (если не перенесут), все-таки хорошо, если бы ты сумел подъехать. Хотя бы на один день — вечер…

На днях звонил из Л-да А. Розен34, приглашал на выступление в СП. Как-то мне это не очень легло на душу, хотя, с другой стороны, и неплохо бы встретиться с ленинградцами, которых я просто не знаю (за некоторым исключением).

Что же касается твоей просьбы относительно статей, рецензий в отдельной папке, то увы! Ничего почти нет, я специально не собирал, п. ч. подобного добра было много, и я не очень и читал все это. Не то, что собирать. Так что, по-видимому, если тебе надо, лучше будет все это разыскать в б-ках. А может, и обойтись без оного.

На этом — будь здоров, друже!

Сердечный привет Нае и дочерям.

Авось как-нибудь еще свидимся.

Обнимаю — Василь.

17 апреля 76 г.

 

Дорогой Лазарь!

Давно я получил твое письмо да все не доставало то времени, то настроения написать тебе. Хотя и писать-то особенно нечего — сижу в Гродно, немного хандрю, немного хвораю, немного работаю. Вернее, пытаюсь работать. Как хорошо писать молодым, когда никакого опыта, служба, семья, малая квартира и мало денег. С возрастом это дается все труднее — и опыт — гири на душе.

Недавно прочитал статью Гришки35 в твоем журнале, статья умная и справедливая. Хорош также его очерк о Канаде. Распутинская «Матера» что-то меня не прельщает, а вот Крутилинское «Окружение» в № 1136 прочитал с удовольствием. В отличие от его первых двух военных книг эта сама правда, при этом правда во многих отношениях рискованная, как теперь принято говорить, — сложная. Не знаю, как он закончит, но написал начало и середину хорошо. Дай ему бог, однорукому праведнику!

Володя хочет на зимние каникулы в Друскеники, и я уже ездил туда на рекогносцировку. Квартиру достать легко, городок хороший, весь вопрос заключается в погоде. Пока у нас дождь и слякоть, снег нападал и тут же весь растаял. А он хочет походить на лыжах. А может, и ты с ним? За компанию.

Относительно гонораров — все правильно. Я запросил ВААП и мне прислали расчет: Переведено 428 марок = 132 р. Удержано: 25% — комиссионных в пользу ВААП, 30% — налога. Итого к уплате 69 р. 91 коп.

Вот такие наши заработки с помощью хваленого ВААПа! И это можно сказать за собрание сочинений, потому что в этот двухтомник вошло почти все, мной написанное, — 9 повестей. Ну да черт с ними…

Сердечный привет твоим девочкам.

И Нае, разумеется.

Да, еще передай мое самое кавалерское спасибо Е. Кацевой37 за вырезку. Хотя прочитать, что они там пишут, я не могу, но в руках подержать приятно.

И — будь здоров!

Обнимаю, дружище,

— Твой Василь.

30.XI.76.

 

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за письмо и рецензию — сам понимаешь, насколько важно для меня твое суждение о моей новой вещи. Признаться, я уже побаивался, думал — не понравилось. Хотя, конечно, я понимаю, что мудрено ей понравиться в таком виде — отжатом и обскубанном — ведь несколько месяцев только тем и занимались, что приглаживали и подрезали все, что, разумеется, самое важное. Потому вот так и получается, что хочешь и ждешь напечатания, а напечатаешься и видишь, что радоваться нечему. И винить-то некого: все хорошие ребята и никто тебе зла не хотел.

Ну а теперь начинается второе действие: Москва-то пока молчит, а здесь уже заговорила крупнокалиберная артиллерия — в газетах статьи на полполосы — разгром полный. Оказывается, такого на войне не было, все было не так, командиры и бойцы были другие, автор исказил, извратил, очернил, опоганил… Терплю, что делать!

Дорогой Лазарь, читаю «Огонек» и Штеменко38. Удивительно, что последний мне внушил точь-в-точь такие же мысли. Значит, я тоже был наивный человек, полагая что Генштаб — это самый разумный штаб.

Астафьев хороший парень и хороший писатель, хотя с ним я встречался один раз. Правда, недавно в письме он меня сильно огорчил, сообщив, что повесть моя его «совершенно не устраивает в чем-то большом и главном», и тут же несколько совершенно непостижимых восхищений Н. Грибачевым39 (как писателем вообще) и его военными рассказами (в «Знамени») — в частности. Чего-то тут я не понимаю.

В Москве, возможно, осенью буду, позвоню, разумеется. А пока жму твою руку, еще раз. Спасибо тебе, дорогой дружище, мой сердечный привет очаровательной твоей супруге, а также Григорию, о котором я давно уже ничего не знаю. (Отставить: сегодня получил письмо.)

С уважением — Василь.

(1976 г.)

 

Лазарь, дорогой дружище!

Был очень рад получить от тебя весточку, хотя дела твои, как видно из письма, далеки от радости. Я очень соболезную тебе по поводу смерти брата40, действительно, похоже на то, что мы входим в полосу утрат, т. к., наверно, зажились на этом свете. И то сказать: шестой десяток коптим белый свет… Ужасно!

Я был в Москве на совещании, были кое-какие встречи, но в общем радостного было мало, не обошлось без неприятностей. Володя сурово поговорил со мной по телефону, выговорил мне за моих два слова в «ЛГ» о романе С. Крутилина, который мне (в отличие от его предыдущих романов) весьма понравился. Володя же смешал с грязью и роман и его автора, в чем он совершенно неправ. В целом же поездка эта за многие годы была самой худшей и оставила гнетущее впечатление по ряду причин. После нее сижу вот дома, пишу (немного), читаю и размышляю (много) о бренности существования. Как всегда, долго и мучительно жду весны, солнца, тепла, которые появляются всегда с большим опозданием. Повесть, как только она будет закончена, конечно, дам тебе для первой читательской пробы, хотя это будет не так и скоро — решил не спешить, даже написанная пусть отлежится41. Приглашения из ГДР не поступало, хотя было письмо от Кошута42, где он обещал такое приглашение, но сначала известил меня о том, что германское телевидение планирует в мае снять (в Гродно) телефильм на тему «белорусский писатель В. Быков». Надо ли говорить тебе, что такое известие подействовало на меня как сообщение о госпитализации в хирургическое отделение. Но что делать? Неудобно же отказать братьям-немцам…

Читал в «Дружбе народов» М. Галлая43 и поражался, с каким автором ты меня познакомил когда-то! А я по недомыслию полагал, что он какой-нибудь отставной летчик, на досуге со скуки взявшийся за перо. А он, оказывается, вон кто! Гагарин, Королев… Написано очень хорошо, жаль, что у меня самый минимальный интерес к этой теме.

Дома все более-менее… Держим собаку колли, которая у нас теперь за любимого члена семьи. И правда, ласковая, умная, славная собака. Жена ее любит больше, чем обоих Василев вместе взятых. Василь44 зубрит медицину, которая ему, как я полагаю, весьма опротивела за 2,5 уч. года. Но терпит парень, куда деваться. Надежда с душевной дрожью вспоминает недавние годы работы в школе. Ходит на курсы по вязанию, работает спицами, укрепляет себе нервы и не торопится накормить нас вкусным обедом. Мы ропщем!

Недавно по приглашению местных властей приезжала в Гродно Л. Шепитько, была премьера ее фильма. Я, правда, с ней не встретился, не довелось. Фильм смотрел в окончательном варианте, неплохо сделан. Но публика не очень валит. Не кассовая картина45.

Вот такие мои дела и заботы.

Дорогой дружище, авось бог даст, и мы повидаемся еще, а пока я обнимаю тебя и желаю тебе здоровья и душевного равновесия. Сердечный привет Нае. Мой ей совет (как бывшего ученика), к казенному делу относиться по-казенному46. Так будет легче ей, казне и еще многим людям. В т. ч. и ее мужу Лазарю, которого я обнимаю еще раз.

Василь Быков.

29 марта 77 г.

 

Лазарь, дорогой дружище!

Спасибо тебе за поздравления с Праздником Победы, за твою память и дружеское внимание. Письмо твое тоже получил, но не смог вовремя ответить — замотался вконец. Во-первых, кончал повесть, во-вторых, ездил к матери на деревню, в-третьих, на меня свалилась такая чума, как переселение в новую квартиру, которое еще и по сегодня не закончилось. Ну и в добавок ко всему — простудился, совсем донял мой бронхит и астма. За это время накопилась масса дел, писем, литературных и прочих обязанностей. Не знаю, как выкарабкаться. Тем более, что не дают покоя газеты, журналы и журналисты, а также телевидение всех рангов и принадлежностей, ну и еще писательское начальство со своими все шире и шире развертываемыми мероприятиями. Куда бежать? В эти дни очень надо бы подъехать в Москву к Любимову (звонил, просил)47, но ввиду нездоровья и переселения не смогу пока этого сделать. М. б. в июне. Хотя от постановки его не жду ничего хорошего, но уважаю его как человека и художника и потому не могу отказать.

В письме ты спрашиваешь, читал ли я прежние книги М. Галлая, — да читал и они оч. понравились. Да и последняя не плоха, конечно, только это не мой материал. Я об этом стараюсь ничего не читать. А прочитал ли ты С. Крутилина? Все-таки последний роман его хорош! Это самое лучшее о войне за последние годы. Возможно, еще хорошо напишет Бакланов — дай ему бог! Он может. Передай ему привет при случае. Володя меня позабыл и покинул, не знаю почему. Хотя понимаю его заботы…

Лазарь, дружище, спасибо тебе за хорошие твои слова о моих повестях, я правда думаю о них без всякого пиетета — так написал, как написалось. Все-таки эта тема — уходящая. Придут другие, напишут о другом, более близком и понятном читателям-современникам. А мы уйдем, и наши боли уйдут, как все уходит в этом мире в пропасть забвения. В ничто.

Будь здоров, дружище. И не забывай…

Привет Нае.

Обнимаю,

твой Василь.

12.V.77 г.

 

Дорогой Лазарь!

Спасибо тебе за обстоятельное письмо и хорошие слова в нем, которым я всегда рад. Мы тут с Володей вспоминали тебя и, конечно, пикировались, но это все он задирал меня — так ему хотелось. А в общем все было хорошо, хотя он не пил почти, пил я с Раисой48. Я рад, что у тебя вытанцевалось наконец с книгой49, для которой я посылаю какое-то фото одного московского маэстро.

С квартирой я все еще вожусь понемногу — не могу никак обставить кабинет — полок для книг невозможно ни купить, ни заказать. Сваленные в углу книги так и лежат. Работать за эту зиму совсем разучился и не хочется, с большим азартом отдаюсь хозделам. Повесть идет пока в № 5 «Невы»50 и в «Маладосцi» в №№ 3-4. Претензии пока минимальные там и здесь, авось пойдет, как написалось. Что же касается анкеты о Толстом, то это затруднительное для меня дело, разве что ты подъедешь и подтолкнешь меня. Правда. Хоть бы на денек-другой — давай, дружище. А то еще захватишь Володю, с которым мы еще не доругались по поводу его штабного прошлого. К сожалению, рукописи повести у меня сейчас нет, придется подождать выхода «Невы». Может быть, где-нибудь в начале апреля я подскочу в Москву на денек, есть некоторые дела, но еще не знаю, когда конкретно. В «Худлит» напишу (относительно гонорара).

А теперь я тебя обнимаю и шлю привет Нае, Володе и Грише.

Будь, дружище!

Твой Василь.

23 марта 78 г.

 

Лазарь, дорогой дружище!

Я, несколько замотавшись, потерял представление, где ты сейчас должен быть: дома или в отъезде, поэтому промедлил дать знать о себе. Хотя у меня все, как и было, разве что с той разницей, что наступило наконец лето, и стало теплее на душе. Иногда выезжаю за город, хотя здесь не то, что в Гродно, где недалеко можно было найти уединенный уголок, особенно на Немане. Здесь проедешь 100 км и все многолюдно, тем более в дни уикэнда.

Вышла наконец «Нева» с повестью, ленинградцы молодцы, я их люблю за то, что они особенно не лезут ни в систему образов, ни в язык и бережно правят, так чуть-чуть. Кажется, в повести ничего не переиначено, и за то им спасибо. Недавно прислал с «Мосфильма» письмо твой режиссер, и я дал ему право вести с начальством разговор о купле права на экранизацию. Сам я сценарий писать не хочу — устал уже от киноволокит, связанных с предыдущими повестями. Получил письмо от Маргариты51 из Софии, сообщает, что СП Болгарии направил мне приглашение на сентябрь, но, по-видимому, в этом году я не смогу им воспользоваться, как-нибудь отдохну в своем краю. Было бы только лето, тепло и солнце. Володя время от времени присылает мне карточки из архива на давно забытых сослуживцев, и это, конечно, ранит мою память тоской по давно ушедшим годам — войне и молодости.

  1. Из воспоминаний В. Быкова: «В ту пору часто ездил в Москву — по издательским делам и на разные мероприятия Союза писателей СССР. На одном из мероприятий в Центральном доме литератора познакомился с критиком и литературоведом Лазарем Лазаревым, о котором много слышал, а тогда впервые пожал его искалеченную на войне руку. Позже мы изредка встречались в Москве, я бывал у него дома, познакомился с его милой женой, умницей Наей. Лазарь стал моим другом и проницательным критиком, написал обстоятельную книгу о моем творчестве» (Быков В. Долгая дорога домой. М.: АСТ; Мн.: Харвест. С. 205). []
  2. В своих воспоминаниях «Записки пожилого человека» (М.: Время, 2005.) Л.Лазарев пишет, что переписка с Быковым началась после отклика на его статью, опубликованную в журнале «Новый мир», посвященную повести «Третья ракета» и книге «Журавлиный крик».[]
  3. Очевидно, В. Быков либо неверно называет издательство, либо называет повестью рассказ Григория Бакланова «Почем фунт лиха», напечатанный в одноименной книге в издательстве «Советская Россия» в 1962 году. По этому рассказу позже М. Хуциев снял фильм «Был месяц май». []
  4. Борис Исаакович Балтер (1919-1974) — писатель-фронтовик, майор.[]
  5. Ответы В. Быкова на вопросы анкеты «Вопросов литературы» к 20-летию Победы над гитлеровской Германией «О прошлом во имя будущего» напечатан в 5 номере журнала за 1965 год. []
  6. В советское время кандидаты в члены правления писательских организаций фактически назначались партийными инстанциями. Писателям предлагалось проголосовать за утвержденных партийной группой кандидатов. Речь идет о выборах членов правления московского отделения СП РСФСР. Несколько человек, в том числе и Л. Лазарев, проголосовали против навязываемых партийными органами кандидатов. []
  7. Речь идет о повести «Мертвым не больно». «Без слащавой романтики» — ответ на критику Л. Лазарева его предыдущей повести «Альпийская баллада» (см.: Лазарев Л. Записки пожилого человека. М.: Время, 2005. С. 269).[]
  8. Михаил Васильевич Горбачев (1921-1981) — переводчик произведений В. Быкова с белорусского на русский язык[]
  9. Ная — Надежда Яковлевна Мирова (1927-2009), жена Л. Лазарева, девочки — дочери Ирина и Екатерина.[]
  10. Матери Быкова ошибочно пришла на него похоронка. Из воспоминаний Быкова: «Дело в том, что на то поле разгромленный наш полк не возвратился, ушел по приказу командования в другом направлении. Тела убитых остались в степи, их замело снегом. Весной, когда снег стал таять, крестьяне Большой Северинки подобрали и свезли трупы в село, чтобы похоронить в братской могиле. И, очевидно, возле одного из трупов была найдена моя полевая сумка с документами. Вот и решили, что «подснежник», возле которого валялась сумка, — Василий Быков. Позже на братской могиле в Северинке поставили обелиск, начертали на нем ряд фамилий убитых, тех, при ком нашлись документы. В том ряду была и моя фамилия» (с. 210). []
  11. Алексей Иванович Кондратович (1920-1984) — критик, в те годы ведущий сотрудник журнала «Новый мир». Из воспоминаний Быкова: «Михаил Горбачев тем временем завершил перевод повести, но «Юность» отказалась ее печатать, и он отдал рукопись в «Новый мир», который уже стал приобретать диссидентскую славу. И вот однажды мне приносят телеграмму из Москвы от заместителя главного редактора «Нового мира» Алексея Кондратовича с предложением опубликовать повесть, «если только вам не противен этот журнал». Конечно же, я ответил согласием».[]
  12. Имеется в виду роман Григория Яковлевича Бакланова (1923-2009) «Июль 41-го».[]
  13. Скорее всего, роману Бакланова здесь противопоставлен роман Константина Симонова «Солдатами не рождаются» (1964).[]
  14. Имеется в виду книга литературных пародий «Липовые аллеи», авторами которой были Л.Лазарев, Ст. Рассадин и Б. Сарнов (М.: Советская Россия, 1966).[]
  15. «Круглянский мост».[]
  16. Имеется в виду интервью Г. Бакланова Н. Журавлеву «Мастерство. Опыт. Существуют ли они сами по себе» (Вопросы литературы. 1968. № 4).[]
  17. Из воспоминаний Быкова: «Как раз в последние дни старого «Нового мира» я приехал в Москву и узнал, что моя повесть идет в очередном номере. Следуя своему неизменному редакторскому принципу «не дразнить гусей», Твардовский дал повести название «Сотников». Это мне не очень понравилось. (Почему — Сотников? Ведь главных героев два! Рыбак и Сотников.) Но мне объяснили, что так лучше — назвать повесть по фамилии положительного героя. У Твардовского, мол, особые надежды на этот образ. Как, надо полагать, и у автора?» (с. 273).[]
  18. Григорию Бакланову. []
  19. Марк Лазаревич Галлай (1914-1998) — летчик-испытатель, писатель. []
  20. Валентин Дмитриевич Оскоцкий (1931-2010) — литературный критик. []
  21. Сергей Андреевич Крутилин (1921-1985) — писатель. []
  22. В связи с пятидесятилетием Г. Бакланов был награжден орденом Трудового Красного Знамени.[]
  23. Имеется в виду младшая дочь Л. Лазарева Катя. []
  24. Из воспоминаний Быкова: «Еще когда я жил в Гродно, меня поманили театром. Приехал как-то Андрей Макаенок, который был депутатом Верховного Совета от Гродненского избирательного округа, захотел с нами встретиться. Мы с Карпюком и Данутой водили его в ресторан, заходили к нему в гостиницу. Он у меня и спросил: «Слушай, почему бы тебе не написать пьесу? У тебя такой драматический материал. Напиши. Если что, я помогу…» Потом меня о том же просили купаловцы, режиссер Раевский, и я невольно поддался искушению, стал примериваться к пьесе. Конечно же, это должна была быть драма на тему минувшей войны. Но я все же не драматург и даже не любитель театра, что, очевидно, и повлияло на работу над пьесой. Когда меня уговорили прочитать свое произведение коллективу Купаловского театра, стало ясно, что шедевра не получилось. Но тут через того же Макаенка поступило предложение из Москвы, из МХАТА: мхатовцы хотели познакомиться с моей пьесой. Познакомившись, заведующий литературной частью театра сообщил, что пьесу необходимо немножко дотянуть, после чего МХАТ может ее поставить. Я взялся дотягивать. Дотягивание длилось чуть ли не целое лето, я извел килограммы бумаги, которую тогда нужно было «доставать», но мхатовцы обнадеживали — еще немножко!.. Нашли уже и режиссера, молодого и талантливого Володю Салюка. Нашлась и актриса на одну из ролей — жена Салюка, тоже молодая и талантливая. Они приезжали в Гродно, чтобы поработать с автором и помочь ему дотянуть пьесу, которая получила название «Последний шанс». Наконец, все вроде бы было сделано и меня пригласили во МХАТ на репетицию. И репетиция, и оформление будущего спектакля мне в целом не понравились; мало радости, судя по всему, доставили они и главному режиссеру Олегу Ефремову. Когда я увидел, как «обыгрываются» образы подпольщиков, которые вылезают на сцену и впрямь из-под пола, понял, что из подобных формалистических метафор реалистический спектакль не получится. Так оно потом и вышло <…>

    «Таганка» уговорила меня попробовать написать пьесу, на этот раз — симбиоз «Сотникова» и «Круглянского моста». Я обещал, учитывая сложность задачи; мне дали помощника, который, насколько помнится, все и сделал. Приехав на прогон спектакля, я мало что понял из увиденного. Но должен был через день идти с Любимовым в Минкульт, где после обсуждения будут решать судьбу спектакля — разрешат или не разрешат. Там меня ожидало много нового и даже интересного. Обсуждение проходило в шикарных старосветских апартаментах министерства культуры — с чаепитием, при полном уважительном внимании присутствующих. Обстоятельные выступления ответственных чиновников и их замечания заносились в протокол. Начальник главка восседал мрачной чугунной тумбой, но Юрий Петрович, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания. Как, впрочем, и на выступления чиновников. В конце предоставили слово Любимову, который в присущей ему бескомпромиссной манере сказал, что он не мальчик на побегушках у Минкульта и даже у химика Демичева, он режиссер, ставит пьесу уважаемого автора и сделает только то, что сочтет необходимым. А если он чему-то скажет нет, то можете не сомневаться, что мнения своего не изменит, никто не может его заставить. Это его последнее слово. Поздней осенью состоялась премьера спектакля, названного «Перекресток» («Перакрыжаванне»). Сценография, выполненная знаменитым художником Боровским, представляла собой несколько выложенных крестом бревен, по которым елозили персонажи пьесы. Я молчал. Театралам же этот антураж нравился» (с. 309, 314). []

  25. Имеется в виду фильм «Дожить до рассвета» режиссеров В. Соколова и М. Ершова (Ленфильм). Премьера состоялась в 1977 году. Из воспоминаний Быкова: «На Ленинградской киностудии сняли фильм на сюжет «Дожить до рассвета» — фильм неудачный во всех отношениях. Когда начиналась работа над фильмом, я несколько раз побывал на «Ленфильме», поработал с режиссером, но сразу понял, что большого толка не будет. Не тот режиссер. По прежнему опыту я знал, что режиссеру-постановщику необходимы не столько ум и вкус, сколько характер и воля. Умение выбивать и добиваться. Режиссер Виктор Соколов был человек неглупый и честный, но не обладал всем набором необходимых в кинематографе качеств. К тому же у студии не хватало средств, материально-техническая база была ограничена. Вдобавок ко всему подвела погода: прежде времени растаял снег, что для съемок зимней натуры было гибелью. Режиссера отстранили, заканчивать съемки поручили другому, все пошло наперекосяк и завершилось полным фиаско» (с. 300). []
  26. Имеется в виду роман Григория Бакланова «Друзья» (1975). []
  27. Владимир Иосифович Богомолов] (1924-2003) — писатель. []
  28. «Его батальон» (1975).[]
  29. Владимир Богомолов решительно препятствовал созданию фильмов по своим произведениям, если считал, что они могут исказить их смысл.[]
  30. Скорее всего, речь идет о повести «Его батальон». []
  31. В журнале «Дружба народов» за 1976 год (№ 2) были напечатаны рассказы Григория Бакланова «Хороший поход» и «Разжалованный».[]
  32. Татьяна Александровна Бек (1949-2005) — поэт, редактор, литературный критик. []
  33. Сергей Сергеевич Смирнов (1915-1976) — писатель, общественный деятель.[]
  34. Александр Германович Розен (1910-1978) — писатель, драматург.[]
  35. Статья Бакланова «Деловой человек» — Вопросы литературы. 1976. № 10.[]
  36. Повесть С. Крутилина «Окружение» была напечатана в журнале «Наш современник».[]
  37. Евгения Александровна Кацева (1920-2005) — ответственный секретарь журнала «Вопросы литературы», переводчик.[]
  38. Сергей Матвеевич Штеменко (1907-1976) — генерал армии. Быков имеет в виду его мемуары «Генеральный штаб в годы войны». (Кн. 1-2. М.: Воениздат, 1973).[]
  39. Николай Матвеевич Грибачев (1910-1992) — поэт, прозаик, советский общественный деятель.[]
  40. Речь идет о смерти старшего брата Лазарева, контр-адмирала Д.И. Шинделя.[]
  41. »Пойти и не вернуться» (1978). []
  42. Леонард Кошут (род. в 1923 году) — немецкий славист, переводчик, сотрудник издательства «Фольк унд Вельт» (ГДР). []
  43. Имеется в виду документальная повесть Марка Галлая «С человеком на борту».[]
  44. Сын Василя Быкова.[]
  45. Из воспоминаний Быкова: «В скором времени получил письмо от молодой режиссерши Ларисы Шепитько, в котором она предлагала поставить на студии «Мосфильм» картину по «Сотникову» <…> Посоветовал ей обратиться к этой моей повести наш общий друг Алесь Адамович. И я согласился. Правда, Лариса еще должна была получить добро от руководства студии, киноглавка, отдела культуры ЦК. Но пробивная Лариса была полна надежд и все брала на себя. Однако далеко не все заладилось с самого начала. Прежде всего, беспокоил сценарий: кто напишет? Руководство студии возражало против авторства Быкова. Я не стал спорить — пусть сами выбирают сценариста. Выбрали молодого талантливого кинодраматурга и поэта Геннадия Шпаликова, который написал сценарий быстро и хорошо. Но к сценарию были и претензии, что-то в нем хотели по сравнению с повестью изменить. Я не возражал и написал Ларисе, что вообще предоставляю ей полный картбланш — делайте, что хотите. Меня вся эта киношная кутерьма давно не привлекала, сыт был ею по горло и хотел только одного, чтобы меня оставили в покое.

    В покое, однако, не оставили, возня вокруг сценария продолжалась. Потребовалась моя поддержка как автора повести, и я приезжал в Минск, где Лариса вела переговоры уже с «Беларусьфильмом». Из этих переговоров ничего не вышло: белорусские киновласти не осмеливались вновь связываться с прозой Быкова. Были уже научены. Лариса снова перекинулась на Москву, стала ходатайствовать перед центральными властями. Просила меня приехать. Я приехал в Москву, и мы с Ларисой договорились встретиться в Доме кино, вместе там пообедать. Народа было немного, разговору никто не мешал. Лариса сказала, что дело дрянь, снимать не дают. Кто не дает? А все! Надо пробиваться к самому Суслову. Я хотел было сказать: ну и пробивайтесь, но она меня опередила: «Надо вдвоем, сейчас я позвоню помощнику Суслова, и поедем!» Я не знал, что ей на это сказать. Дело в том, что еще лет шесть назад я слышал, что в ЦК принято постановление о моем творчестве, подписанное именно Сусловым. А теперь мне к нему ехать. Я в самые мрачные для меня времена никого ни о чем не просил. Пока Лариса ходила звонить, я многое передумал и охвачен был <…> одним желанием, чтобы все они, там, в сусловском ЦК, обратились в прах, даже вместе с моим «Сотниковым». Я не хотел ни фильма, ни существования самой повести <…> Некоторое время спустя получил от Ларисы прощальное письмо, в котором она извинялась за причиненное мне беспокойство и сообщала, что вынуждена отказаться от замысла, которым жила почти два года. Ну, что ж — отказывается, так отказывается, меня это даже не огорчило. Меньше забот. В то же время мне было жаль Шепитько: столько времени отдала моей повести, с такой доброжелательностью!.. И все напрасно <…> Но я ошибался, Лариса всё же не успокоилась, что-то делала. Прошло еще с полгода и вдруг телеграмма: «Запускаем фильм, создаем группу. Музыку пишет Альфред Шнитке». Что-то завертелось в желанном направлении <…>

    Когда фильм был снят, начались обычные для советского кинематографа треволнения с его сдачей. Бдительные надзиратели из разных органов усмотрели в нем чрезмерность религиозных, христианских мотивов. Этому содействовала в какой-то степени музыка <…> А. Шнитке. Безусловно, это была <…> замечательная музыка, но ведь и критерии ее понимания тогда были особенные. Власти вообще не признавали Шнитке. То, что через двадцать лет стало несомненной ценностью, тогда воспринималось, как изъян <…> Лариса говорила, что и впрямь стремилась к возвышенной религиозности и даже хотела назвать фильм — «Вознесение». В качестве компромисса дала название «Восхождение», близкое по смыслу. Но все же то, да не то <…> Через несколько лет на Берлинском кинофестивале фильму «Восхождение» был присужден главный приз — «Золотой медведь». «Восхождение» — самая лучшая из всех десяти экранизаций моих повестей» (с. 300, 303).[]

  46. Надежда Яковлевна Мирова в течение 57 лет преподавала в московских школах русскую литературу.[]
  47. Имеется в виду режиссер Юрий Петрович Любимов. []
  48. Жена В. Богомолова. []
  49. Речь идет о книге Л. Лазарева: «Василь Быков: Очерк творчества». М.: Художественная литература, 1979, которая проходила через партийные инстанции с большим трудом. Об этом см.: Лазарев Л. Записки пожилого человека. С. 279-280. []
  50. Повесть «Пойти и не вернуться». []
  51. Маргарита Митовска — славист из Болгарии.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 2011

Цитировать

Быков, В.В. Война – пожизненная боль. Письма Василя Быкова Лазарю Лазареву (1960–2000-е годы). Вступительная статья И. Щербаковой, публикация и примечания – Е. Шкловской-Корди, И. Щербаковой / В.В. Быков // Вопросы литературы. - 2011 - №6. - C. 388-472
Копировать