Великое содружество

Тема «Горький и советская литература» столь же необъятна, сколь и актуальна как с точки зрения истории литературы, так и с точки зрения дальнейшего развития искусства социалистического реализма. Многое в изучении этой темы советскими исследователями уже сделано – особенно в том аспекте, который можно обозначить словами «влияние Горького на советских писателей». Существует, однако, и иной аспект: преломление опыта советской литературы в художественном творчестве и теоретических работах и высказываниях самого Горького. Эта другая сторона проблемы хотя и затрагивалась исследователями, однако еще ждет своего всестороннего изучения. Ряд конкретных соображений по этой теме мы и хотели бы высказать в настоящей статье.

* * *

После Великого Октября в творчестве Горького на первый план выдвигается проблема воссоздания типической фигуры героя нового времени. Именно с точки зрения этой проблемы Горький и критиковал «надмирную» отвлеченность, расплывчатую романтичность в ряде произведений 20-х годов.

Революционный романтизм 20-х годов не был однородным, и некоторые произведения действительно отрывались от явлений и фактов жизни советского общества. Но Горький видел, что сам «ствол» революционного романтизма был здоровым. Революционно-романтическая поэзия и проза в целом были закономерны на пути развития советской литературы. Они отвечали характеру героического времени, эстетической потребности созидателей нового мира. И когда среди некоторых писателей и критиков появились «антиромантические» настроения, Горький горячо выступил в защиту революционного романтизма, который, по его утверждению, должен был явиться важным компонентом в новом творческом методе.

Но для этого необходимо было преодолеть ряд слабостей романтизма, и прежде всего его отвлеченность.

Нужно было, не теряя перспективы, не утрачивая высоты идеала, сойти, так сказать, с неба на землю, связать идеал с конкретным содержанием новой действительности, иными словами – создать типическую фигуру человека, неведомого еще мировой литературе, строителя социализма. Эта проблема была тем фокусом, в котором сходились и общественные и эстетические задачи новой литературы.

Черты нового человека воссоздавались Горьким еще до победы Октября, но этот человек будущего находился в непримиримом конфликте с устоями обреченного эксплуататорского общества и, естественно, не мог быть обрисован в процессе творчества, позволяющем выявить во всей полноте талант и духовную энергию созидателя. Однако в этих условиях Горький выполнил задачу огромной важности, задачу переброски «моста» из прошлого в настоящее, задачу социально и исторически полного освещения «каторжной мерзости» этого прошлого и той революционной борьбы, которая привела к его сокрушению.

В горьковской публицистике советского периода значительное место начинает занимать анализ того, как мировая литература в XIX столетии и в начале XX века создавала образ молодого человека своего времени, рисовала его духовную эволюцию, эволюцию его идеалов. О том, что этот анализ шел в общем русле задач молодой советской литературы, создающей образ героя нового времени, прямо и ясно свидетельствуют статьи Горького «История молодого человека», «О старом и новом человеке», предисловие к книге А. К. Виноградова «Три цвета времени», «Еще раз об «Истории молодого человека XIX столетия», «О социалистическом реализме» и некоторые другие.

Особый интерес Горького к названной проблеме проявился и в «Жизни Клима Самгина». Самгин был, по горьковской «терминологии», русским молодым человеком «средних качеств», то есть человеком, чуждым высоких общественных идеалов. Это была личность, воображаемый конфликт которой с буржуазным обществом закончился подленьким соглашательством. Образ мещанина, «выдумавшего себя», был как бы антиподом героя нового, советского времени, он сигнализировал об опасности мелкого мещанского индивидуализма, безыдейности, бескрылости.

Мысль о том, что героическое содержание времени, когда совершалось переустройство жизни на принципиально новых социальных основах, требует как правдивого живописания, так и осмысления действительности с точки зрения ясного положительного идеала, все более укреплялась у Горького в советское время, и этому способствовали не только сами факты новой, героической действительности; ее питала и живая практика советских писателей. Мысль эта укреплялась не на почве теоретических схем, а на фундаменте конкретных, достижений литературы.

Преображение человеком окружающего мира и собственного бытия – такова была общая черта лучших произведений 20-х годов, в каких бы специфических формах она ни выражалась. Пафос произведений В. Маяковского, Э. Багрицкого, Вс. Иванова, Б. Лавренева, И. Бабеля, А. Веселого, М. Светлова и многих других художников тех лет был рожден этой идеей.

Укрупняя и синтетически типизируя черты мировоззрения советского человека, подмечая и освещая ярким, небудничным светом ростки нового в его душе, советские писатели были первооткрывателями в исследовании сложного перехода от индивидуалистического К общественному сознанию, в стимулировании этого процесса. Пафос романтики, пафос призыва соединялся с пафосом познания и исследования.

Какова нравственная сторона личной жизни нового человека? Как проявляется его социалистическое миропонимание в общественной жизни, в созидательном труде, в вопросах морали? Каково взаимодействие его личной и общественной жизни? В чем возрастающая сила и еще не изжитые слабости этого нового человека? Побеждает ли в нем богатая индивидуальность весьма упорную болезнь индивидуализма? Вот некоторые из тех многих вопросов, на которые пыталась дать ответ советская литература первого периода социалистического строительства.

Именно в этом направлении шли творческие поиски Л. Леонова в «Дороге на океан», Ф. Панферова в первой книге романа «Бруски», М. Шолохова в первых книгах «Тихого Дона» и «Поднятой целины», М. Шагинян в «Гидроцентрали», В. Ильенкова в «Ведущей оси», Ф. Гладкова в «Энергии».

Какие бы темы ни поднимались в этих произведениях, идейным стержнем в них являлась проблема воссоздания черт общественного сознания, формирования человека в деянии, в свободном созидающем труде.

Соединение романтической приподнятости и углубленного исследования было исторически новым качеством «начинающей» советской литературы, обращавшим на себя особо пристальный взгляд Горького, писателя, который опирался не только на многовековой опыт мирового искусства, но и учился – по собственному его выражению – «у начинающих».

Так, Горький придавал огромное значение не только педагогическому, но и литературному опыту А. Макаренко, не случайно назвавшему свою вдохновенную книгу о перевоспитании трудом, о воспитании нового человека высоким именем «поэмы». Он дает А. Макаренко кое-какие советы по технике «ремесла», но общий пафос произведения, отражающего опыт конкретного исторического творчества, и художественное новаторство «Педагогической поэмы» вызывают неподдельное восхищение Горького. В принципиально новой форме А. Макаренко показал процесс преображения мировоззрения, характера человека, живущего в обществе, где труд перестал быть средством физического и нравственного закабаления, процесс преодоления индивидуализма, преодоления псевдоромантики индивидуалистического своеволия подлинной романтикой свободного созидательного труда нового человека, живущего одной жизнью с новым обществом.

Тема индивидуалиста и «общественного человека» достаточно ярко раскрывалась уже и в некоторых произведениях о гражданской войне, например в «Разгроме» А. Фадеева. Она развивается и углубляется дальше, в таких книгах, как «Города и годы» и «Братья» К. Федина, «Зависть» Ю. Олеши, «Севастополь» и позднее «Люди из захолустья» А. Малышкина. Эта тема чрезвычайно интересовала Горького – теоретика и писателя: проблему буржуазного индивидуализма он разрабатывал с первых же шагов в литературе и мощно раскрыл в пьесах «Мещане» и «Враги». В новую эпоху проблема индивидуализма, проблема взаимоотношений личности и общества требовала во многом и нового осмысления.

Сущность марксистско-ленинского взгляда на эту проблему состоит в том, что духовное освобождение личности возможно только в борьбе за раскрепощение народных масс; личность черпает силы в свободном творчестве масс, а затем возвращает обществу полученное с «процентами». Личность же, которая упорно отгораживается от массы, отстаивает некую свою исключительность, стремится возвыситься за счет масс, неизбежно оказывается посредственностью.

Без художественного осмысления с марксистских позиций проблемы буржуазного индивидуализма, эгоцентризма нельзя было и помышлять о создании образа общественного человека, новой личности. Естественно, что в годы обдумывания и начала работы над «Жизнью Клима Самгина» эта задача особо интересовала Горького, о чем свидетельствует его внимание к произведениям, поднимавшим тему пути интеллигенции к революции, – к романам К. Федина «Города и годы» и «Братья», к повести Ю. Олеши «Зависть», к трилогии А. Толстого.

У толстовских героев – Рощина, Телегина, Даши, Кати, у персонажей К. Федина – Андрея Старцова, Никиты Карева, у Кавалерова Ю. Олеши, у Шелехова А. Малышкина, у мятущихся и ищущих путей в жизни героев-интеллигентов «Гравюры на дереве» Б. Лавренева, «Кик» М. Шагинян, повести «Художник неизвестен» В. Каверина есть нечто общее, несмотря на все различив художественных манер писателей, проблем, ими поднимаемых, обстановки, в которой действуют герои. Общее в этих героях (отстаивают ли они в новых социальных условиях свои права «исключительной личности» или хотят вдохновиться общественным идеалом) – это «остановка в пути». На каком-то этапе раскрытия мировоззрения и характеров героев так или иначе выявляется некоторая неопределенность в их идейном и психологическом становлении.

Эта особенность, связанная как с проблемой буржуазного индивидуализма, так и с проблемой воссоздания типической фигуры нового, общественного человека, имела важнейшее значение и для художественной практики Горького, и для его теоретических обобщений. На ней мы вкратце остановимся.

Весьма ясно проявилась «недорешенность» проблемы буржуазного индивидуализма в «Зависти» Ю. Олеши. Индивидуалистическое мировоззрение, воплощенное в образах Кавалерова и близкого ему по духу Ивана Бабичева, концентрировано в зависти, которую эти ярые индивидуалисты питают к новой действительности, куда им вход закрыт потому, что там якобы нет места для высокоодаренной личности. Претензии, находящие свое выражение в зависти, – одна из наиболее характерных примет индивидуализма. По-разному это начало проявляется, например, и в Раскольникове («Преступление и наказание» Ф. Достоевского), и в Жюльене Сореле («Красное и черное» Стендаля), и в Грелу («Ученик» П. Бурже). Претензии таких героев были частично оправданы тем, что люди эти хотя и своевольно, анархически, но все же протестовали против законов буржуазного общества, подавляющего и калечащего человеческую личность. Сам Горький в образе Лунева (повесть «Трое») показал человека, анархически протестующего против гнусностей российского мещанства.

В совершенно иных условиях проявляется «бунт» таких индивидуалистов, как Кавалеров. Здесь существует, если так можно выразиться, «обратная» ситуация. Общество благоприятствует расцвету личности, но сама-то эта личность, искаженная прежними условиями жизни, не способна стать богатой индивидуальностью, черпающей энергию и талант в идейной и духовной жизни народа. Однако, как это следует из повести, дело не только в самом Кавалерове. Его «остановку в пути» определенным образом мотивирует фигура Андрея Бабичева. Это вроде бы человек нового времени, своего рода антипод Кавалерова. Поэтому для разоблачения Кавалерова необходима нравственная победа над ним Андрея Бабичева. Но «сражение» между ними так и не может состояться, ибо они движутся не по пересекающимся направлениям, а по параллельным. Дело в том, что Андрей Бабичев по сути своей отнюдь не тип нового человека, с его умением видеть дальнюю перспективу, с его революционно-романтическим горением в труде. Он – только хозяйственник, даже делец, и идеалы его не идут далее «идеального» налаживания производства сосисок, которые будут продаваться в огромной закусочной «Четвертак». Таким образом, Кавалерову, который, со своими бесплодными мечтаниями, оказывается столь же мелким мещанином, что и пошляк Иван Бабичев, «противостоит» деятель, который вполне мог бы преуспевать при любом буржуазном устройстве.

С иной точки зрения оценивал новую, революционную действительность и путь человека К. Федин в романах «Города и годы» и «Братья». И все же здесь также происходит «остановка в пути».

В центре романа «Города и годы» – рефлектирующий интеллигент Андрей Старцов. В нем типизированы многие из тех черт, которые, с одной стороны, толкали русскую либеральную интеллигенцию к революции, а с другой – помешали ей оказаться в одном лагере с борющимся народом. Перед нами мягкотелый и прекраснодушный эгоцентрик. В нем есть та пассивная благожелательность, которую всегда осуждал Горький, как чувство, разоружающее человека, мешающее активному вмешательству в жизнь. Автор романа писал Горькому по поводу своего героя: «В сущности, этот роман – все, что я мог сказать об изумительной полосе своей жизни… Я припоминаю, как вы однажды сказали о пороке русских литературных произведений: во всех них отсутствует герой (речь идет об активном, положительном герое. – А. В.).