Утраченные письма Достоевского

Четыре тома среднего формата… Менее тысячи писем… В таком объеме дошло до нас эпистолярное наследие Достоевского. Для человека, прожившего почти шестьдесят лет, для редактора нескольких периодических изданий, для популярного романиста и публициста, постоянно поддерживавшего письменные сношения с литераторами, издателями, кредиторами, читателями, четыре тома – более чем скромный итог.

Правда, и в молодости, и в зрелые годы Достоевский не переставал повторять, что писать письма – для него сущее мучение. «Я не умею написать письма и боюсь писать», – то и дело заявлял он.

Из всех высказываний автора «Бедных людей» (романа в письмах!) об этой своей антипатии следует выделить одно, которое, несомненно, является ключевым. Вот оно: «Для меня ничего нет ужаснее как написать письмо. Если я чем занимаюсь, т.е. пишу, то я кладу в это всего себя, и после написания письма я уже никогда не в состоянии в тот день приняться за работу…»»Литератор-пролетарий», как называл себя сам Достоевский, видел в письмах помеху своему подвижническому творческому труду.

Была и другая причина, вызывавшая у Достоевского тягостное ощущение чуть ли не каждый раз, когда он принимался за письмо, обращенное к постороннему человеку. Ему нередко приходилось сталкиваться с превратным пониманием и толкованием своих писем («Пишешь с жаром, пишешь много (это случалось), и вдруг какая-нибудь черточка – и все письмо понимается наизнанку»). Обобщая эти факты, вызванные невнимательностью, недобросовестностью или умственной ограниченностью его корреспондентов, Достоевский приходил к выводу, что он лишен способности точно передавать в письмах свои побуждения, мысли и чувства. Говорил он об этом с горечью, как о несомненном факте…

Обстоятельство это в какой-то мере объясняет, но не исчерпывает вопроса об объеме эпистолярного наследия писателя.

До нас не дошли сотни и сотни писем Достоевского, относящихся к разным периодам его жизни. О некоторых из них мы находим упоминания в его изданной переписке. О других сообщают мемуаристы. Но есть еще один ценный, до сих пор не использованный источник – неопубликованные письма разных лиц к Достоевскому, хранящиеся в московских и ленинградских архивах¹. В них не только констатируется факт получения несохранившихся писем, но нередко излагается содержание и даже текстуально приводятся отдельные мысли и выражения писателя.

Подвергнув изучению адресованные Достоевскому неизданные письма, я «извлек из небытия» немало сведений об утраченной части его эпистолярного наследия².

* * *

Одна мрачная тема звучит не переставая в переписке Достоевского – с ранней юности до преддверия могилы: деньги… деньги… деньги… Слезные жалобы, мольбы, вопли отчаяния – все вызвано деньгами (вернее, их хроническим отсутствием), деньгами, которые давались писателю с таким нечеловеческим трудом, с такими мучениями, унижениями и которые он нередко по-детски – бездумно и небрежно – разбрасывал, раздаривал, проигрывал, когда они наконец попадали ему в руки, как бы инстинктивно стремясь поскорее оказаться снова в колее привычного безденежья.

Эта тема не исчезает из переписки Достоевского и в последние «годы его жизни, когда его финансовое положение в значительной степени упорядочилось и он – семейный человек – поневоле стал бережливым, держа в памяти и отдавая отчет жене в каждом рубле, если не копейке. Горькая мысль, что он может потерять способность быстро и много писать, то есть зарабатывать на жизнь себе и семье, а после смерти оставит жену и детей без гроша, буквально отравляла его существование.

Вот пачка писем одного из петербургских кредиторов Достоевского, некоего Л. Попова, которому за бесценок достался вексель Достоевского, взявшего на себя все долги и денежные обязательства своего покойного брата. Что за глумливый тон! С какой издевкой откликается мелкий хищник на просьбы писателя, известного уже и тогда всей читающей России, – отсрочить ему хоть ненадолго срок платежа!

27 января 1866 года Попов пишет Достоевскому:

«…Пред моими глазами лежит семь ваших писем, полученных мною с апреля 1864 и по 25 число января сего 1866 года. Главное их содержание заключается в том, чтобы я сколько возможно укреплялся терпением и ожиданием того времени, когда будут у вас деньги; но ведь будущее известно единому богу, от нас же, смертных, оно сокрыто, и потому я решительно не знаю, когда ниспошлется вам финансовая манна? <…> Январь истекает, а мне за терпение обещается токмо новое дальнейшее терпение, а именно: когда у вас будут деньги, то расплатитесь…»

Через полтора месяца, 15 марта, он пишет снова:

«Читая ваше письмо от 13 сего марта, нельзя не удивляться необыкновенным вашим понятиям о вексельном кредите, установленном монаршими законами. О векселе вашем я поговорю ниже; а прежде всего обращусь к тому, что в начале вашего письма вы, между прочим, изъясняете, что я будто бы не понял ваших слов, назвав отпискою, когда вы сказали, что коль скоро будут деньги, тогда вы заплатите <…> После сего вы объясняете те источники, из коих текут к вам в карман финансы, но согласитесь, что подобные сведения ни для какого заимодавца нисколько не интересны <…> В прошлый раз при свидании моем с вами вы сказали, что непременно постараетесь удовлетворить меня к празднику Пасхи, а теперь пишете, что положительно можете удовлетворить меня на Святой, – ведь это также походит на оттяжку. Посему излагаемые вами факты в письме вашем ничуть для меня не радостны, и нисколько для меня не интересно знать, сколько у вас в настоящее время имеется в кармане денег <…>

В заключение вы пишете, что вы не брали у меня взаймы ни одного рубля, что это долг вашего брата Благосветлову и что оп после смерти его не получил бы от вас ни одной копейки; эта грамота ваша решительно для меня мудрена и непонятна; напрасно все вы так не поступили в ознаменование памяти к вашему покойному брату; тогда бы, конечно, не написали вы упрека кредитору, что вексель этот составляет ваше несчастие и что тяжело для вас терпеть столько мук из-за остатка этого долга от безжалостных кредиторов и работать не для того, чтобы сшить себе штаны, а чтобы платить не за свои долги. Признаюсь, что эта запальчивость ваша вовсе не уместна <…>

Напрасно вы изъявляете неудовольствие, что я будто бы подсмеиваюсь в моем письме над вашею болезнию, чего я не имел и в помышлении, а коснулся о сем потому только, что вы почти в каждом письме извиняете себя в неустойках ваших и обещаниях болезненными припадками и за это навязываете мне для испытания вашу болезнь; благодарю, но даже не желаю и вам ею пользоваться. В заключение мне остается повторить ваше изречение, что тот день будет истинным светлым для меня праздником, когда я получу удовлетворение…»

В таком аспекте воспринимал раздраженный заимодавец сообщения Достоевского о припадках эпилепсии, прерывавших его работу над «Преступлением и наказанием». Назойливые кредиторы обоего пола, «процентщики» и «процентщицы», осаждавшие романиста, как бы намеренно сгущали вокруг него атмосферу, в которой задыхались и гибли его герои – Раскольниковы и Мармеладовы…

* * *

О том, что Достоевский в момент острой нужды безуспешно пытался «пристроить» свой роман в «С. -Петербургские ведомости» и писал с этой целью либеральному редактору этой газеты – Валентину Федоровичу Корту³ (частому

объекту сатирических обличений Щедрина), мы узнаем из ответного письма Корта, датированного 5 июня 1865 года:

«Долгом считаю благодарить вас за желание поместить ваш будущий роман, в конце текущего года, в «С. -Петербургских ведомостях». Само собою разумеется, что я воспользуюсь этим желанием, если только роман будет отвечать газетным требованиям, которые, как вам известно, не всегда совпадают с требованиями толстых месячных журналов. В случае помещения вашего романа на страницах «С. -Петербургских ведомостей» я готов, согласно вашему назначению, высылать плату за него, по 150 рублей за печатный лист, к вашим родственникам в Москву.

Что касается до других ваших сочинений, то я не сомневаюсь, что всякий понимающий дело издатель охотно уплатит вам за них не две тысячи рублей, а значительно больше. Если б мои занятия и средства позволили мне приняться за это дело, то я доказал бы вам это не одними только словами».

«Я не отвечал вам до сих пор, потому что не знал, что отвечать, – писал Корш в ответ на другое письмо Достоевского. – И теперь, зная, что вы ждете ответа, я сажусь писать, не решив еще той мудреной задачи, которую вы мне задали. Дело в том, что мне неизвестно, да и не может быть известно, насколько ваш будущий роман подойдет к газетным требованиям, с которыми меня научили справляться обстоятельства; во-вторых, я не знаю, позволят ли мне средства сделать известный вам лишний расход; наконец, я не имею теперь свободных денег и, при всем искреннем желании, не мог бы удовлетворить вас вперед, даже и отчасти. Все это, естественно, повергает меня в раздумье, и, в конце концов, я мог придумать только средний термин, едва ли для вас удовлетворительный. Прилагаемое письмо, на ваше имя написанное, как видите, условно. Оно ни к чему не обязывает ни меня, ни вас.

Ради бога, не подумайте, что я не хочу исполнить ваше желание. Мои обстоятельства таковы, что я просто не могу, несмотря на сильное желание хоть сколько-нибудь поддержать вас».

27 декабря Корш писал Достоевскому:

«Сегодня я уплатил по вашему векселю 300 рублей и обращаюсь к вам с убедительною просьбой заработать эти деньги в течение года. Небольшой рассказ или цельный отрывок из большого нового сочинения принесли бы пользу газете, а в готовности вашей принести ей некоторую пользу я не могу сомневаться…»

На эту записку Достоевский ответил письмом, которое до нас не дошло. О его содержании можно получить некоторое представление по ответному письму Корша от 30 декабря:

«С удовольствием исполнил бы ваше условие, если б имел право исполнить. Имея сам много незаплаченных долгов, я обязан прежде всего думать о них и считать не только сотни рублей, но даже и копейки. Я убедительно прошу вас стать на мое место, чтобы не осуждать меня за вынужденный обстоятельствами отказ. Если б я был богаче, тогда и сам предложил бы вам свои услуги».

* * *

В числе кредиторов Достоевского оказалось несколько сотрудников его журналов «Время» и «Эпоха», не получивших гонорара за свои произведения.

Ардалион Васильевич Зименко не раз обращался к Достоевскому с просьбой о высылке ему причитающейся суммы. Достоевский отвечал, что денег в редакции нет, но что при первой возможности он удовлетворит его претензии. При этом он просил Зименко присылать свои произведения в «Эпоху» – журнал, заменивший запрещенное правительством «Время».

Об этом мы узнаем из ответных писем Зименко.

1 февраля 1865 года он пишет Достоевскому:

«Извините великодушно, что только теперь <…> имею возможность отвечать на любезное письмо ваше и уверить вас, что я нисколько не сомневаюсь относительно исполнения условий, предложенных мне как покойным братом вашим, так равно и самими вами». Обращаясь с просьбой выслать ему в ближайшее время сто рублей, Зименко добавляет: «Извините, пожалуйста, что я даже после вашего категорического ответа обращаюсь к вам с такою просьбою». В заключение он обещает прислать для «Эпохи» свою новую повесть «Маскарад».

В письме от 23 марта, посылая эту повесть, он замечает:

«Вы писали, что уплата должных мне покойным Михаилом Михайловичем денег будет сделана вами непременно в конце февраля…»

Но с присылкой «Маскарада» Зименко запоздал. Издание «Эпохи» оборвалось на февральском номере. Об этом Достоевский известил автора «Маскарада», как и других сотрудников преждевременно скончавшейся «Эпохи».

«Весьма сожалею, что враждебно сложившиеся для вашего журнала обстоятельства лишают вас возможности уплатить мне теперь должные редакцией деньги. Впрочем, я уверен, что когда дела ваши поправятся, вы не преминете исполнить данное мне вами слово, – отвечал Зименко 17 мая 1865 года. – Но так как время на перемену к лучшему так неопределенно, что, судя по вашему письму, вы сами ничего не можете сказать верного <…>, прошу вас передать мою рукопись моему хорошему приятелю полковнику Александру Павловичу Мосолову…»

В начале января того же 1865 года, когда «Эпоха» доживала свои последние дни, Достоевский обратился с письмом к московскому беллетристу и драматургу Николаю Александровичу Чаеву. Содержание этого письма отражено в ответе Чаева от 8 января:

«Вчера получил письмо ваше, многоуважаемый Федор Михайлович. Я согласен принять предложение редакции «Эпохи», то есть получить за «Свата Фадеича» триста рублей. «Самозванца» не лучше ли пустить в генваре? В прошедшем году в журнале была уже помещена историческая драма Д. В. Аверкиева. Впрочем, делайте, как заблагорассудите. Воображаю, сколько у вас хлопот по изданию…»

Через три недели, «30 генваря», Чаев снова пишет Достоевскому, откликаясь на другое его письмо:

«По желанию вашему, многоуважаемый Федор Михайлович, я говорил с Иваном Дмитриевичем Беляевым об статье для «Эпохи». Он мне сказал, что теперь ничего у него нет, но к лету обещал приготовить. О «Самозванце» же он не писал и не пишет <…> На вопрос ваш: пишу ли я что? Отвечаю: покуда нет, а работаю, читаю для «Василья Шуйского», Мало известный современникам, а теперь окончательно забытый беллетрист Константин Иванович Бабиков, задумавший «еще с кем-то» издание литературного альманаха, получил от Достоевского в конце 1866 года согласие написать для его сборника статью «Знакомство мое с Белинским» и дал за нее деньги вперед. Над статьей этой Достоевский долго и усердно работал в Дрездене. О высылке ее Бабикову через А. Н. Майкова упоминается в одном из писем Достоевского. Но Бабиков так и не дождался рукописи. Что произошло с нею – до сих пор остается неизвестным. Письмо Достоевского к Бабикову, написанное в феврале 1867 года, также пропало. Упоминание о нем мы находим в обращении Бабикова к Достоевскому, датированном 31 декабря того же года:

«…В письме вашем от февраля ныне проходящего года и при личном свидании в Москве вы мне говорили, что если я не согласен дожидаться вашей статьи, то вы готовы возвратить мне взятые вами за оную деньги. Тогда я надеялся; теперь предприятие это рушилось, и, находясь сам в величайшей крайности, я питаю полную надежду, что вы исполните вами обещанное и возвратите полученные вами с меня 200 рублей серебром <…> Ради бога, ответ поскорее!»

Альманах Бабикова в свет не вышел. Впоследствии вину за это неудачливый «альманашник» возлагал на Достоевского.

* * *

Один из редакторов журнала «Библиотека для чтения», Николай Николаевич Воскобойников, писал Достоевскому за границу 12 августа 1865 года:

«Письмо ваше я получил 9-го, а отвечаю 12-го, потому что эти дни хлопотал о размене акций Санкт-Петербургского страхового общества и думал тотчас выслать вам деньги <…> Текущих денег «Библиотека для чтения» вовсе не имеет, а самому мне невозможно достать что-нибудь у знакомых <…> Некрасова еще нет. Я извещу вас, когда узнаю, что он приехал. Ваше подробное объяснение с подписчиками <«Эпохи»> до сих пор ходит по цензуре, и, стало, мало надежды, чтобы оно прошло предварительно…»

Переехав в Москву, Воскобойников пишет Достоевскому 19 января 1866 года:

«…Будьте так добры, доставьте мне несколько приятных минут исполнением вашего поручения у Каткова или где бы то ни было. Я буду рад быть вам усердным хотя бы в качестве почтальона. Все поручение до последних подробностей не будет никому известно, кроме меня и кому прикажете передать…»

Получив ответ Достоевского, он пишет 22 января, в связи с предстоящим печатанием в «Русском вестнике»»Преступления и наказания»:

«…В четверг я перебросился нескольким словами о вашем романе с П. М. Леонтьевым. Не имея права говорить от вашего имени, я мог только сделать косвенные вопросы. Я уже сообщал вам, что «Русский вестник» изъявил Боборыкину желание получить на просмотр роман его «Земские силы». Я повел речь о «Земских силах», а именно спросил: «Как же вы поместите роман Боборыкина, когда место занято у вас романами Ф. М. Достоевского и Клюшникова («Большие корабли»)?»

– Да, это правда, что место занято, но, может быть, Боборыкин согласится поместить свой роман в 1867 году, и т. д.

Из этих слов, я полагаю, можно заключить, что роман ваш появится в «Русском вестнике».

В дальнейшем разговоре, не помню по какому случаю, Леонтьев выразился, что вы не соблюди первого срока по доставке романа.

Вы желали, чтоб я написал, что услышу здесь о вашем романе, – это я и исполняю. На днях надеюсь узнать больше. Завтра я буду у Любимова, заведующего беллетристикой…»

* * *

Письма Достоевского к сотруднику журнала «Эпоха» экономисту Алексею Адриановичу Головачеву не сохранились. Из ответных писем Головачева мы не только узнаем об их содержании, но и получаем некоторое представление об экономических воззрениях Достоевского и о характере его редакторской практики.

Головачев писал Достоевскому 15 сентября 1864 года:

«Извините меня, что не отвечал долго на вате письмо; я ездил в Калугу, и письмо ваше пролежало на почте. По возвращении моем сей час же пишу к вам. Вы просите меня избегать по возможности нецензурного способа выражения. Право, не знаю, как с этим сладить: я во всех моих статьях постоянно стараюсь об этом, но не знаю, как бы выучиться этому. Впрочем, мне кажется, что с нашими порядками едва ли можно угадать, что цензурно и что нет. В особенности это трудно с вашим цензором г. Веселаго.

Вы говорите о внешности взгляда; но в этом случае я не хотел именно обратить внимание на внутреннюю разницу, потому что в статье моей о классическом образовании была проведена мысль о разности нашей цивилизации от западноевропейской, но вы забраковали ее, и потому я избегал этого.

Впрочем, я вам очень благодарен, что вы сообщили мне ваши замечания о недостатках статьи, только жаль, что не вполне. Вообще со стороны все недостатки виднее, и потому желал бы более подробно выслушать ваше мнение.

Что касается до выборки из моей статьи, то предоставляю вам полное право распорядиться с нею, как вам угодно. Жалею только, что мы не сходимся в мнениях по поводу, вероятно, свободной торговли. Если б мы побольше лично потолковали об этом вопросе, то я надеюсь, что вы согласились бы со мною, тем более, что все эти мысли – суть не что иное как логический вывод из тех положений, с которыми вы согласились». В том же письме Головачев просил Достоевского сообщить ему, можно ли говорить в своей статье «о греческой конституции в таком тоне, что, по-видимому, Греции суждено другой раз явить истинный свет миру», – и просил «черкнуть» об этом «хоть два слова».

В письме от 14 октября того же года Головачев осведомляется у Достоевского насчет недавних речей Гладстона в английском парламенте: «Не говорить об них в политическом обозрении неловко. Но все они проникнуты пользой свободной торговли, а этого мнения вы не разделяете. Что ж касается меня, то я не могу говорить об них иначе, как с сочувствием. Как же мне быть?»

Этот же вопрос Головачев повторяет в письме от 20 октября, по-видимому, не дождавшись ответа от Достоевского.

В недатированном письме, написанном несколько времени спустя, Головачев упоминает о письме Достоевского: «Письмо ваше и деньги 112 рублей получил и очень вам благодарен за вашу аккуратность, а то мне приходилось очень плохо.

Пожалуйста, потрудитесь меня уведомить, к какому числу вам нужна следующая статья».

Откликаясь на упрек Достоевского, что Головачев – «закоренелый запад-пик», он решительно возражает: «Какой я закоренелый западник? Напротив, я всегда считаю учреждения Запада довольно гнилыми; для меня на Западе существует только одна наука, которая, добывая общечеловеческие истины, не может быть ни западною, ни восточною».

19 декабря 1864 года Головачев пишет:

«Последнее ваше письмо с деньгами – 81 рубль 25 копеек – я получил. Простите меня, что я долго не отвечал вам. Причиною этого было, собственно, содержание вашего письма, которое, я признаюсь, до сих пор не могу себе объяснить. Вы даете мне тему для статьи <…>, и вы не согласны ее напечатать только потому, что в ней придано большое значение экономическому началу…»

* * *

В начале 1870-х годов Достоевский был вынужден начать судебный процесс против своего издателя-мошенника Ф. Т. Стелловского. Уполномоченным его по этому делу был адвокат Василий Иванович Губин, который, как утверждал Достоевский, «все погубил». Отвечая 31 октября 1871 года на письмо Достоевского от 29 октября, Губин писал:

«Извините, что я, вследствие болезни, был причиною вашего беспокойства. Напрасно, впрочем, вы опасались за положение вашего дела в суде».

5 января 1873 года Губин снова упоминает о полученном им от Достоевского письме и повестке: «Что касается ваших уверений в ошибочности моих предположений о вашем недовольстве, то я охотно им верю и очень рад, что это разъяснилось».

1. ЦГАЛИ, ЛБ, ИРЛИ.[↩]
2. Среди бумаг Достоевского сохранилось множество запросов и писем от друзей, знакомых и различных учреждений, на которые трудно предположить, чтобы он не ответил. Эти отсутствующие ответы также можно без особой натяжки отнести к числу утраченных писем Достоевского. Перечислить или охарактеризовать их здесь не представляется возможным.

   Беглые упоминания об утраченных письмах Достоевского встречаются также в обращениях к нему А. Ф. Базунова, А. Е. Врангеля, В. М. Каченовского, А. В. Лохвицкого, В. П. Мещерского, Л. А. Ожигиной, О. Петровой, Н. П. Семенова, В. С. и И. Г. Соловьевых, М. А. Сосногоровой, Н. Л. Тиблена, Э. Рихтера, И, Р. Тришина и др[↩]

3. Так как в большинстве своем корреспонденты Достоевского малоизвестные люди, о которых нет сведений в справочниках, мы даем полностью их имена и отчества, за исключением отдельных случаев, когда автором писем не указано отчество или имя, а в справочной литературе разыскать не удалось.[↩]