Тяньцзиньские встречи 1981 (С необходимыми комментариями к ним)

Летом 1981 года мне и руки попал только что изданный в Пекине первый том «Избранных повестей 1979 – 1980 годов». Те, в которых рассказывалось о «трагическом десятилетии» – периоде, по горькой иронии судьбы названном «культурной революцией», – напомнили мне, как в 1966 году я был стажером Пекинского университета. Тогда, 25 мая, после обеда, на стене барачного с виду здания университетского клуба появилась первая многолистная дацзыбао с обвинениями в адрес ректора. С этого и началась печально известная всему миру «революция». Я видел самое ее начало: бесчисленных ораторов в университетском городке, стены, сплошь увешанные дацзыбао (я прочитал их, наверно, больше километра), первокурсников, издевавшихся над преподавателями, колонну молодых людей под предводительством человека чуть постарше, кричащего одно только слово: «Дадао!» («Разгромим!»), – отправившуюся куда-то на ночь глядя в поисках очередной жертвы. Не было только еще страшного слова «хунвэйбин», оно вошло в обиход, чтобы облететь весь мир, недели через две после моего отъезда.

Все это встало вновь перед моими глазами, когда я принялся читать том «Избранных повестей». Первой в книге шла «Удивительная история, случившаяся в горах Небесных облаков» Лу Яньчжоу (ее иногда переводят как «Сказание Заоблачных гор»).

По этой повести был снят одноименный фильм, который многие китайцы сочли лучшим за последние тридцать лет, то есть за все время существования Китайской Народной Республики. Это была повесть о настоящем коммунисте, который еще в конце 50-х годов выступил против левачества и был снят со всех постов. С большим трудом ему удалось потом получить хоть какую-то работу, – он стал возчиком. Завершилось «трагическое десятилетие», прошла реабилитация, а главный герой повести по-прежнему оставался возчиком в горах Небесных облаков.

После этого я принялся читать повесть Фэн Цзицая под необычным названием «А!». «А!» – по-китайски междометие, выражающее изумление. Имя автора ничего мне не говорило, как, впрочем, и имя автора «Удивительной истории…»; только позднее я узнал, что Лу Яньчжоу начал печататься еще в конце 50-х годов. Повесть Фэн Цзицая увлекла меня, пожалуй, более, чем «Удивительная история…». Это было произведение о том, как разворачивалась «культурная революция» в Институте истории. Мне немало приходилось общаться в былые годы с китайскими учеными-историками, и, читая повесть, я все время вспоминал своих старых друзей, мысленно ставя то одного, то другого на место персонажей Фэн Цзицая и пытаясь представить, как бы они вели себя в описанной ситуации. Передо мной развертывалась убедительная картина событий тех трагических лет, история молодого человека, сотрудника института, эдакого счастливчика, благополучно прошедшего через все проработочные кампании. Но вот он получает письмо от старшего брата, и читателю становится известно, что в 1957 году, в период движения, называвшегося «пусть расцветают сто цветов», он умудрился в компании творческих работников, друзей брата, высказать опасения, как бы в Китае не развился культ личности. Эту мысль подхватили присутствовавшие и на другой день уже от себя высказывали на собраниях, благо наивно верили в искренность провозглашенного лозунга, разрешающего вслух говорить обо всем, что волнует. Сам же молодой герой, когда попросил слова на собрании в своем институте, случайно не получил его. И вскоре, когда началась жесточайшая проработка всех, кто высказывал «крамольные» идеи, он оказался в стороне. Так прошло много лет, Китай пережил бесчисленное множество политических чисток и кампаний критики, уже много лет шла «культурная революция», и вдруг герой получает это письмо, в котором брат предостерегает его, что вновь взялись за тех, кто пострадал в 50-х годах, повторив высказанную им тогда крамольную мысль. Брат боится, что теперь может всплыть и имя героя. Тот всю ночь пишет ответ, пытаясь изложить свои мысли эзоповским языком. Утром хочет бросить письмо в ящик, сует руку в карман, но обнаруживает, что письмо исчезло. Возвращается домой – письма нет. В ужасе он идет в институт (он написал на конверте в качестве обратного адреса не домашний, а служебный), ожидая, что кто-нибудь принесет оброненное на дороге письмо туда. Начинается очередная кампания чистки, и проводящий ее некий Железный Цзя, эдакий несгибаемый ганьбу (кадровый работник), ищущий очередную жертву, видит беспокойство героя. Демагогическими разговорами он берет его «на пушку», герой сам идет каяться в былых «преступлениях», и его сажают под арест в собственном институте (за такими заключенными наблюдал завхоз). Через полгода покаявшийся «грешник» возвращается домой и находит злополучное письмо: оно приклеилось к дну поставленного на стол тазика для умывания.

Сюжет повести несложен. В ней не было ничего лишнего, ни демагогии, ни округлых лозунговых фраз, которые еще порой встречаются в современных китайских произведениях. Она интересна глубоким проникновением в психологию героя (это не было свойственно старой китайской литературе, описывающей в основ* ном поступки персонажей), умением несколькими штрихами нарисовать образы персонажей (например, старого профессора, превращенного за время проработочных кампаний в мальчика для битья).

Прошло несколько месяцев, и я оказался в научной командировке в Пекине, где меня принимало Общество китайско-советской дружбы, много сил потратившее на организацию всех моих встреч с китайскими литераторами. Первое, что поразило меня, – небывалое для Китая обилие газет и журналов. На улице продавались, кроме центральных газет, «Пекинская театральная газета», «Пекинская музыкальная газета», «Литературное окно», «Рынок», «Китайская юридическая газета», начавшая выходить с марта 1981 года в Шанхае «Литературная газета» и еще одна шанхайская газета – «Собирание фольклора». А количество журналов даже трудно было сосчитать. Уже позже из бесед с китайскими литераторами я узнал, что в стране издается более 630 литературно-художественных журналов, не считая вестников различных вузов; кажется, не осталось ни одного самого заштатного пединститута, который бы не издавал своего журнала.

Знакомство с китайской прессой сразу же показало всю сложность и противоречивость современной ситуации в стране. Официальная «Жэньминь жибао» регулярно печатала различные антисоветские материалы. В других газетах, на радио и в телевизионных программах, к сожалению, тоже встречались недружественные по отношению к нам выступления: широко перепечатывались далекие от объективности материалы буржуазной прессы о внешней политике нашей страны, в искаженном свете трактовались вопросы русско-китайских отношений прошлых веков, истории народов Средней Азии, Казахстана. И в то же время я почти всюду слышал добрые слова о нашей стране, видел огромный искренний интерес у китайской интеллигенции и представителей других слоев общества к советской науке и литературе. Еще перед поездкой в Китай по материалам ежемесячного библиографического журнала «Цюаньго синь шуму» («Новые книги всей страны») я составил себе представление о том, какие книги советских авторов были изданы в конце 1980 – начале 1981 года в Китае. Их было более ста, из них тридцать с лишним изданий русской и советской художественной литературы, в том числе «Тростинка на ветру» и «Завещание» Маркова, «Закон вечности» Думбадзе, повести Айтматова, «Калина красная» Шукшина и множество других, не говоря уже о русской классике: Л. Толстом, Белинском, Чехове, Гоголе и других писателях прошлого.

Насколько мне известно, переиздания произведений русских писателей и переводы советской литературы, которые яростно уничтожались хунвэйбинами во время «культурной революции», стали выходить вновь примерно с 1978 года. Надо было восстанавливать во многом разваленное в годы «трагического десятилетия» хозяйство, подымать на новый уровень производство, искать дальнейшие пути экономического развития страны. И здесь, как мне рассказывали в Китае, на помощь была призвана советская литература – произведения на производственную тему Колесникова («Изотопы для Алтунина», «Школа министров»), пьесы Гельмана, «Сталевары» Бокарева. Правда, они издавались для ограниченного круга читателей, но это были первые произведения советской литературы, дошедшие после долгого насильственного перерыва до определенной части китайских читателей. Увидели свет и переводы книг, уже не связанных с производственной темой и узкопрагматическими целями, хотя поначалу печатаемых также для ограниченного круга читателей, – воспоминания Эренбурга «Люди, годы, жизнь», сценарий киноэпопеи «Освобождение» и некоторые другие. А затем переводы стали издаваться достаточно широко.

Появились журналы, посвященные русской и советской литературе. Так, в 1980 году начал выходить журнал «Сулянь вэньсюэ» («Советская литература»), распространяемый, однако, только внутри Китая. В редакционном обращении к читателям, открывавшем первый номер, говорилось о необходимости научного обмена и использования творческого опыта советской литературы. «Советская литература – важнейшая составная часть мировой литературы… – писали издатели журнала. – В мрачные (гоминьдановские. – Б. Р.) времена в Китае Лу Синь пропагандировал советскую литературу, но в период «банды 4-х» иностранная литература была объявлена «запретной зоной», а уж советская литература вся без разбору проклиналась как «советская ревизионистская литература», и не только широкие читательские круги были лишены возможности читать советские художественные произведения, но и специалисты по зарубежной литературе почти ничего не знали о современном состоянии советской литературы». Литературу нашу пришлось теперь открывать вновь.

Так китайцы открыли для себя, например, драматургию Вампилова. Вновь после многолетнего перерыва стало пропагандироваться творчество Шолохова. В 1981 году в Пекине были изданы третий и четвертый тома «Тихого Дона», опубликован новый, исправленный перевод «Судьбы человека». Важно, что выход всех этих книг сопровождался критическими статьями, высоко оценивающими творчество писателя. Важно потому, что творчество Шолохова подверглось огульному охаиванию еще в 1965 году, когда китайская пресса обвиняла художника во всевозможных грехах и отступлениях от истинно пролетарской линии как в «Тихом Доне», так и в «Судьбе человека». Теперь же стараниями ряда переводчиков и особенно исследовательницы творчества Шолохова Сунь Мэйлин делается многое, чтобы показать подлинный гуманизм его прозы. Достаточно сказать, что в 1982 году в Пекине был издан большой том «Материалов по изучению Шолохова», содержащий как высказывания о творчестве писателя крупнейших художников слова – Роллана, Горького, Серафимовича, Фадеева, Федина, Зегерс, так и работы советских шолоховедов – Л. Якименко, К. Приймы, А. Бирюкова и др.

Широко издается в стране и советская литература последних десятилетий. Китайские переводчики уже познакомили своих читателей с рассказами Шукшина, творчеством Тендрякова («Затмение», «Шестьдесят свечей»), Полевого («Анюта»), Распутина («Живи и помни», «Уроки французского»), Бакланова («Навеки девятнадцатилетние»), Трифонова («Дом на набережной» и другие произведения), Липатова («Черный яр», «Игорь Саввович» и др.), Бондарева («Горячий снег», «Мгновения», «Берег», «Выбор» – готовится к печати) и других советских писателей. Этот список можно было бы продолжить, так как количество изданий увеличивается с каждым месяцем. Причем тиражи этих книг нередко довольно большие: так, Липатов издан 200-тысячным тиражом, Богомолов – 150-тысячным, Айтматов – 50-тысячным. Два издательства примерно с 1980 года учредили специальные библиотеки-серии: «Современная советская литература» (Народное издательство провинции Аньхой в Хэфэе) и «Советская художественная литература» ¹ (Издательство иностранной литературы в Пекине), – подобных серий никогда ранее в Китае не существовало. Однако большинство произведений, которые мне попадались, напечатаны в серии «Современная зарубежная литература», – издаваемой тем же Издательством иностранной литературы в Пекине. В этой серии вышел и двухтомник повестей Айтматова, и сборник прозы Быкова («Обелиск», «Дожить до рассвета», «Волчья стая»), и «Избранные произведения современной советской прозы». В последней книге, появившейся в октябре 1981 года, как раз когда я находился в Пекине, представлены произведения 70-х годов (Алексия «Третий в пятом ряду», Воронин «Последний заход», Гончар «Позднее прозрение», Калинин «Возврата нет», Нагибин «На заре туманной старости», Нилин «Впервые замужем»).

Но больше всего переводов печатается в журналах «Сулянь вэньсюэ», который с 1980 года издает Институт советской литературы при Пекинском пединституте, «Сулянь вэньи» («Литература и искусство Советского Союза»), выпускаемом Пекинским институтом иностранных языков, и «Эсу вэньсюэ» («Русская и советская литература»), который выходит в Ухани и делается силами восьми Провинциальных университетов и пединститутов. В начале прошлого года в газете «Гуанмин жибао» упоминался еще журнал «Эсу вэньи» («Русская и советская литература и искусство»), но никаких сведений о нем найти не удалось. По словам китайских литераторов, подобные журналы имеют и различные местные институты», например в Дальние и других городах, но познакомиться с ними мне пока не довелось. Необходимо сказать еще об одном журнале – «Шицзе вэньсюэ» («Мировая литература»), также публикующем произведения русской и советской литературы.

Переводы современных советских авторов печатаются не только в упомянутых выше изданиях. Просматривая в пекинских киосках новые журналы, я обнаружил журнал «Чуньфэн ицун» («Весенний ветер». Собрание переводов»), в N 2 которого за 1981 год был опубликован перевод «Пастуха и пастушки» Астафьева, журнал «Вайго вэньи» («Зарубежная литература и искусство»), в котором (1981, N 1) представлена подборка рассказов Белова, N 4 за 1981 год журнала «Дандай вайго вэньсюэ» («Современная зарубежная литература») с рассказом Думбадзе «Кукарача» и ряд других местных изданий с новинками советской литературы.

Китайские русисты продолжают знакомить своих читателей и с русской классикой, готовя как новые переводы уже известных в стране произведений (сейчас, например, готовится новый перевод «Мертвых душ» Гоголя, с которыми в свое время познакомил Китай великий Лу Синь), так и переводы произведений, ранее неизвестных китайскому читателю. Много делается, например, для пропаганды художественного наследия Достоевского, – в том же журнале «Сулянь вэньсюэ» были опубликованы переводы его рассказов «Елка и свадьба» и «Маленький герой». В журнале «Говай вэньсюэ» («Литература за рубежом», 1981, N 2) напечатан перевод «Каина и Артема» Горького, сделанный с оригинала (до этого рассказ был известен в переводе, выполненном в 1907 году с японского языка). Едва ли не впервые китайские читатели открыли для себя творчество таких писателей, как Куприн, Бунин, Вересаев, – томики избранных произведений первых двух я видел на прилавках книжных магазинов, рассказы Вересаева – в журнале «Сулянь вэньсюэ».

Работа над трехтомной «Историей русской советской литературы», к которой приступил коллектив Института зарубежной литературы Академии общественных наук КНР, стимулировала изучение (и переводы) литературы 20 – 30-х годов, с которой китайские читатели были мало знакомы раньше. Сейчас они имеют возможность читать рассказы Зощенко, фельетоны Ильфа и Петрова, Знакомиться со статьями об их творчестве. Причем обращение к классикам советской сатиры в современном Китае едва ли случайно. Ведь в течение последних десятилетий сатира была здесь более чем не в фаворе, да и сейчас, за исключением повести Чэнъ Сэня с необычным названием «Отдельная биография редко встречаемого писателя Чжуан Чжуна», мне ничего не встретилось в этом жанре. Статья же о сатире Ильфа и Петрова в журнале «Сулянь вэньсюэ» (1981, N 3), написанная Чжан Тинхуа, заканчивается словами: «Их творчество не только свидетельствует о жизненности искусства сатиры, но и помогает нам по-настоящему понять роль революционной сатирической литературы, из которой мы можем почерпнуть полезные жизненные соки и опыт которой стоит использовать». (Заметим, что интерес к советской сатире не ограничивается, конечно, литературой 20 – 30-х годов, в N 6 того же журнала за 1982 год опубликован перевод сатирической повести Егорова «Сюрприз в рыжем портфеле» и статья Юйминя, посвященная ей, в которой между строк прочитывается та же мысль о важности сатиры для искоренения недостатков в социалистическом обществе и о необходимости появления аналогичных произведений в Китае.)

О том, что интерес к творчеству советских писателей 20 – 30-х годов связан и с созданием истории литературы, свидетельствует выпущенный в 1982 году «Сборник статей по истории советской литературы» (он составлен Отделом советской литературы Института зарубежной литературы АОН КНР). В этой книге, кроме общего введения, написанного известным русистом, переводчиком Фадеева, директором Института зарубежной литературы Е Шуйфу, и статьи заместителя директора Института, горьковеда Чжан Юя о Горьком, почти все работы посвящены творчеству мало исследованных в Китае советских писателей (Есенину, Ахматовой, Зощенко, Афиногенову, Булгакову) или раннему периоду творчества писателей достаточно широко известных (А. Толстого, Федина, Леонова).

Внимательно рассматриваются теперь и программные установки РАПП, – нигилизм ее теоретических положений приходится вспомнить, когда речь заходит о взглядах некоторых китайских «теоретиков», выступавших в период, предшествующий огульному отрицанию всей мировой литературы во времена «культурной революции». Недавно в Китае вышел специальный том «Материалов о РАПП».

Разумеется, интерес к советской литературной критике и теории не ограничивается этим столь специфическим явлением 20-х годов. Не успела завершиться «культурная революция», как в Шанхайском народном издательстве вышел перевод известной книги М. Храпченко «Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы», – изданная маленьким тиражом для ограниченного круга читателей, она стала популярной среди литературоведов. Ссылки на эту книгу можно неоднократно встретить на страницах литературной периодики. А в 1982 году ее переиздали уже для широкой читательской аудитории. Пытаясь вывести свою литературу из тупика, куда она была загнана в прошлые десятилетия, китайские литераторы обращаются к опыту нашей литературной теории и эстетики. Началась дискуссия об образном мышлении, которого так не хватало китайской литературе 50 – 70-х годов, где в подавляющем большинстве случаев превалировали схематизм и иллюстративность. После чего Институтом зарубежной литературы был подготовлен большой том «Зарубежные теоретики и писатели об образном мышлении» (Пекин, 1979), в котором высказывания и статьи русских и советских писателей и литературоведов заняли 550 страниц из 630. Читатель найдет здесь имена Белинского, Л. Толстого, Чехова, Плеханова, Воровского, Луначарского, Тимофеева, Митина, Лебедева-Полянского, Поспелова, Сучкова и других, причем в книгу включены советские работы по 1977 год, а в редакционном примечании сказано, что работы советских ученых были бы представлены в книге и в большем объеме, если бы их можно было найти в китайских библиотеках. (Советские издания 1968 – 1975 годов почти полностью отсутствуют в китайских книгохранилищах.) Добавим, что достаточно широко издаются в переводе на китайский язык работы не только теоретиков литературы, но и работы по истории русской классической литературы. Как положительное явление следует расценить, по нашему мнению, и выход двух томов «Большой китайской энциклопедии», посвященных зарубежной литературе (в отличие от наших энциклопедий, это издание строится так, что каждый том или несколько томов посвящаются одной отрасли науки). В них читатель найдет статьи о советских писателях с указанием их основных произведений, но, к сожалению, почему-то без библиографии переводов того или иного автора на китайский язык. Только в общей статье «Советская литература», написанной известным переводчиком и литературоведом, профессором Е Шуйфу, есть небольшой раздел о русско-китайских литературных связях. Кстати, сравнение некоторых статей из вышедшего в 1983 году второго тома данной энциклопедии с их более ранними вариантами, публиковавшимися в различных сборниках, свидетельствует о попытках более объективно осветить факты современной советской литературы.

Говоря о восстановлении советско-китайских литературных связей, нельзя не сказать, хотя бы кратко, о том, какую огромную роль здесь играет горьковское наследие, прекрасно известное в Китае еще с 30-х годов. Придя в первый же день по приезде в Пекин в центральный книжный магазин, я был приятно удивлен, увидев, что на фирменной бумаге, в которую заворачивают купленные книги, напечатаны знаменитые слова Горького: «Чем больше я читал, тем ярче, значительнее становилась для меня жизнь».

Уже потом я узнал, что выпущен трехтомник горьковских пьес, двухтомники и однотомники рассказов великого писателя; что готовится 20-томное собрание его сочинений (первоначально предполагалось выпустить даже 60-томное полное собрание сочинений); что гуманизм Горького, упоминать о котором в предшествующие годы в Китае было строжайше запрещено, снова стал предметом рассмотрения в трудах китайских горьковедов (например, в статье Ли Хуэйфаня в журнале «Сулянь вэньсюэ», 1981, N 2); что готовится даже несколько книг, в которых будет освещена биография и творческий путь Горького. В целом в сложной и противоречивой политической обстановке в современном Китае переводчики и литературоведы-русисты делают немало для возрождения былого интереса к русской и советской литературе, которую великий Лу Синь назвал «учителем и другом». Причем об учебе у советской литературы открыто пишут и говорят современные китайские писатели. Характерно в этом плане, например, признание писателя Чжан Чэнчжи (из народности хуэй, или, по принятой у нас терминологии, дунганина), пишущего о жителях степи: «Ключевое влияние на меня оказали открывшие мне глаза произведения советского киргизского писателя Ч. Айтматова. Многочисленные мои друзья и товарищи одобряют мое пристрастие к такой художественной манере» («Миньцзу вэньсюэ» – «Литература национальных меньшинств», 1981, N 4, стр. 86).

Важно отметить, что произведения советской литературы начинают постепенно переводиться и на другие языки народов Китая. Еще в 1980 году в Гирине была издана на корейском языке «Школа» Гайдара, в 1981 – появился «Железный поток» Серафимовича на уйгурском языке, за ним последовало издание повести Гранина «Эта странная жизнь» на монгольском языке во Внутренней Монголии и некоторые другие.

Было бы неверно, однако, думать, что в условиях современного Китая процесс этот идет гладко и с переводами и исследованиями советской литературы все обстоит наилучшим образом. Сложная и во многом противоречивая политическая обстановка не может не влиять и на осмысление советской литературы. В большинстве своем книги советских писателей издаются в упомянутых выше сериях без предисловий (что, видимо, надо рассматривать как шаг положительный, поскольку в предисловиях предыдущих лет давались тенденциозные толкования советских произведений), лишь с короткой аннотацией на задней стороне обложки. Так изданы упоминавшиеся книги Маркова, Гранина, Айтматова, Быкова, Колесникова и многие другие. При этом, например, в аннотации к книге Маркова говорится, что в его произведении (имеется в виду «Завещание») «показаны стойкая воля и высокие моральные качества простых советских людей». Так же положительно оценивается и творчество Быкова, герои которого – «простые люди, обладающие высокими моральными качествами».

Но рядом – сборник повестей Абрамова. Изданный в 1981 году вне серии, он имеет послесловие одного из переводчиков – Ло Вэньши, который явно тенденциозно трактует творчество замечательного советского прозаика, пишет о том, что «духовный облик современного советского крестьянина», как он представлен у Абрамова, «чрезвычайно ущербен, что власти в деревне творят что хотят, а крестьянская масса глупа и бестолкова, и чем дальше, тем больше среди крестьян пьяниц и верующих». Однако далее в том же послесловии дается весьма положительная оценка повести Абрамова «Деревянные кони» и ее главной героини.

В конце ноября 1981 года, когда автор этих строк был в Пекине, в Китае появились сборники произведений советских писателей, весьма тенденциозно составленные. Газета «Жэньминь жибао», например, сообщила о выпуске антологии повестей советских писателей, якобы показывающих сплошь отрицательные явления в современном советском обществе, упадочнические настроения в среде советской интеллигенции. Журнал «Сулянь вэньсюэ» поместил сообщение о выходящем в свет сборнике произведений советских писателей о молодежи, в котором представлены рассказы и два судебных очерка (явление новое и неожиданное в пропаганде советской литературы в Китае!!). Причем, судя по аннотации, произведения известных писателей трактуются так, чтобы у китайского читателя создалось искаженное впечатление о моральном облике советской молодежи.

Сборник этот мне достать не удалось, он был раскуплен в магазинах за один день. Можно полагать, какое одностороннее представление получит китайский читатель о советской молодежи, прочитав эту книгу.

И все-таки, несмотря на явную в подобных случаях тенденциозность, проявлявшуюся и в подборе произведений, и в характере высказываний, думается, что многочисленные переводы русской классической» и советской литературы в современном Китае есть явление бесспорно положительное, способствующее укреплению взаимопонимания между нашими народами, и целая армия китайских русистов (многие из них учились в свое время в нашей стране) делает большое и важное дело. Наша литература всегда оказывала и продолжает оказывать на китайских читателей самое положительное воздействие. Всего лишь один живой пример. Занимаясь в Пекинской библиотеке, я познакомился с молодым историком, стажером Пекинского университета. Ему двадцать четыре года, практически вся его сознательная жизнь проходила в условиях, когда насаждалось резко негативное отношение ко всему советскому, в условиях, когда, повторим слова из журнала «Сулянь вэньсюэ», «вся зарубежная, и особенно советская, литература была объявлена «запретной зоной». На мой вопрос, как он относится к нашей стране, стажер ответил: «Как я еще могу относиться к Советскому Союзу, если первая книга, которую я прочитал в своей жизни, – «Повесть о Зое и Шуре» Космодемьянской, если первый прочитанный мною роман – «Как закалялась сталь» Островского?»

Следует заметить, что и у этого молодого историка, и у других китайцев более старшего поколения, с которыми мне приходилось общаться, сохранились добрые чувства к нашей стране и советским людям. Воспитанные в духе уважения к СССР, вопреки проводившейся с 60-х годов многолетней официальной линии, направленной на очернение всего советского, многие молодые китайцы с недоумением и даже возмущением говорили мне: «Некоторые ваши писатели пишут о недостатках в Советском Союзе. Зачем они это делают? Зачем у нас это переводят? Нам нужны произведения только героические, показывающие таких советских людей, с которых мы должны брать пример». Подобная постановка вопроса, конечно, несколько прямолинейна, но еще со времен Конфуция в Китае смотрели на художественное произведение как на дидактическое наставление. Веками художественное восприятие формировалось под влиянием этой концепции, да и поколения читателей, выросшие после создания КНР, были воспитаны в таком же духе, – эту задачу и выполняла однолинейная литература с резким разделением положительного и отрицательного начал, не отражавшая всей глубочайшей сложности жизни с постоянно возникающими в ней противоречиями. Представляется, что, несмотря на то, что русская и советская литература переводится в Китае в течение уже многих десятилетий, далеко не все китайские читатели готовы к ее адекватному восприятию. Нельзя также забывать, что переводы советских произведений социального звучания использовались – особенно в конце 70-х годов – официальной китайской пропагандой с целью создать односторонне-превратное представление о нашем образе жизни, при этом на основе отдельных отрицательных фактов, описанных в произведениях, создавалась искаженная картина развития нашего общества. Все же, несмотря на все перечисленные обстоятельства, читателей, горячо и искренне любящих советскую литературу, в современном Китае очень много. Об этом свидетельствуют редкие, но весьма показательные подборки читательских писем, – их публикуют журналы, посвященные советской литературе. Вот, например, характерный отрывок из письма читателя Гао Сяопина в редакцию журнала «Эсу вэньсюэ» (1981, N 1), опубликованного под заголовком «Приветствуем такие произведения»: «В советской прозе часто – через показ какого-либо незначительного события – прославляются высокие моральные качества и красивые мысли и одновременно бичуются ошибочные взгляды. Возьмем «Падение» Л. Треера. На первый взгляд вроде бы и читать-то не стоит, однако когда внимательно вчитаешься, то зашевелятся мысли и в душе твоей рождаются чувства. Такие произведения вызывают большой эмоциональный и общественный резонанс, оказывая на читателей сильное воспитательное воздействие. Надеюсь, что редакция будет печатать больше таких произведений, а также тех, которые отображают жизнь советской молодежи. Возможно, это окажет благотворное воздействие на наше поколение молодежи, изуродованное неправильным воспитанием».

В других читательских письмах выражалось желание побольше узнать о современной советской литературе. После того как были опубликованы сообщения о присуждении в нашей стране премий за новые художественные произведения, читатели стали просить опубликовать переводы этих произведений. Молодые горняки напоминали редакции, что они очень любят читать юморески и письма писателей и хотели бы видеть и то и другое на страницах «Эсу вэньсюэ».

Известно, что в годы «культурной революции» в Китае было фактически вообще запрещено настоящее художественное творчество. Ни о какой подлинно реалистической, отражающей жизнь литературе в те годы (практически до 1977 года) не могло быть и речи.

Но стоило измениться политической ситуации, стоило ослабить запреты, как литература вновь ожила и стала развиваться во многом по-новому. Все пережитое в годы «трагического десятилетия» как бы выплеснулось на бумагу, стало предметом пристального рассмотрения многочисленных, в большинстве своем новых писателей и столь же пристального внимания миллионов читателей. Сперва появились короткие рассказы о страшных событиях времен «культурной революции», затем повести и даже романы. Рассказывали, что некоторые из этих произведений писались тайком в годину тяжелых испытаний, что рукописи прятали на чердаках, зарывали в землю. Я знал об этом из вторых рук, и мне чрезвычайно интересно было встретиться с писателями нового поколения и узнать, чем они живут, как представляют себе дальнейшее развитие китайской литературы, как воспринимают творческий опыт нашей литературы. Из моих попыток кого-либо увидеть в Пекине или Шанхае, к сожалению, ничего не вышло, поэтому оставалась последняя надежда на Тяньцзинъ, где, как я слышал, живет и работает Фэн Цзицай, – его повесть «А!» заинтересовала меня еще в Москве (предполагалось, что она будет издана у нас в русском переводе и мне нужно будет писать к ней предисловие; она включена под названием «Крик» в готовящийся в издательстве «Радуга» сборник китайских повестей).

В Пекине после лекции о советской литературе и об изучении китайской литературы в СССР, которую я читал по просьбе китайских литературоведов, мне подарили недавно изданный словарь современных писателей. Стал искать фамилию заинтересовавшего меня Фэн Цзицая и действительно нашел краткую его биографию: писатель родился в 1942 году в Тяньцзине, живет в своем родном городе, с детства любил литературу, живопись. По окончании средней школы в 1961 году он стал спортсменом-баскетболистом, но одновременно занимался живописью и печатал заметки в местных газетах и журналах. В 1973 году участвовал в подготовке к печати материалов о восстании ихэтуаней (1900 года), – теперь мне стало ясно, почему герой его повести – историк. Но уже в следующем году Фэн Цзицая перевели в Тяньцзиньский рабочий университет прикладного искусства, где он преподавал национальную живопись «гохуа» и теорию искусства. Шла «культурная революция», и никто в те годы не думал, есть ли у самого преподавателя какое-нибудь специальное образование, кроме общего среднего.

От одного из пекинских литературоведов я узнал, что заинтересовавшая меня повесть Фэн Цзицая пользуется популярностью и у китайских читателей, что Фэн Цзицай люто ненавидит хунвэй-биновщину, что хунвэйбины разрушили его дом перед самой его свадьбой и ему пришлось справлять ее в полуразвалившейся хибаре, что Фэн Цзицай сейчас болен и мало надежд встретиться с ним.

Вот и все, что я знал о Фэн Цзицае к приезду в Тяньцзинь. Я попал туда не прямо из Пекина, хотя до Тяньцзиня оттуда всего сто километров езды на машине, а на обратном пути из Шанхая и Цзинани.

1. Совсем недавно, например, в этой серии вышел томик прозы Гончара.[↩]