№10, 1962/На темы современности

Творчество, жизнь, искания (Размышления над писательскими анкетами)

публикованные в нескольких номерах нашего журнала ответы писателей на вопросы, поставленные перед ними1, показались мне увлекательными и поучительными2. Интерес к ним не вызван обычным любопытством – заглянуть за дверь писательской рабочей комнаты, хотя в каждом читателе нет-нет да просыпается такое побуждение, – он объясняется неожиданным результатом. Носящие отчасти оттенок мимолетности краткие записи, оказывается, содержат нечто большее, чем можно было сразу предположить.

Анкеты – живые свидетельства писателей о своем творчестве. Через этот документальный «жанр» многое можно узнать об особенностях писательского труда – о взглядах литераторов на жизнь, об осмыслении ими политических и эстетических задач времени. Анкеты – в то же время доходчивый обмен творческим опытом и ценный материал для изучения «лаборатории» писателя, психологии творчества, о чем наши знания крайне скудны.

Предельная лаконичность ответов, подчеркнутый субъективный характер их, естественно, требуют последующих сопоставлений и Обобщений. Перед теоретиками литературы, эстетиками, критиками здесь – широкое поле раздумий.

Ответы литераторов, особенно молодых, никого не оставят равнодушными. Читающим захочется продолжить размышления над затронутыми темами, с чем-то согласиться, с чем-то поспорить.

Отчетливо сознаю, что мои заметки будут носить беглый характер и затронут только малую часть вопросов. Можно надеяться, что исследователи теории и практики художественного творчества не раз будут обращаться к писательским ответам, черпая в них добротный материал, как говорится, из первых рук.

1

Писатель изучает жизнь или не изучает? Как обогащается его жизненный и духовный опыт?

Этот простой, казалось бы, вопрос, судя по ответам молодых литераторов, не очень уяснен. Слышатся разные голоса, за ними чувствуются разные взгляды.

– Жизнь изучаю в поездках. За несколько лет я изъездил весь Казахстан, Среднюю Азию, жил в России, побывал в Грузии, на Украине, во Франции и Америке (О. Сулейменов).

– Участие в жизни колхоза, непосредственное общение с людьми много дают для понимания действительности… (Ш. Махмудов).

Забота об изучении, познании Жизни здесь не только не ставится под сомнение, но подкрепляется указанием конкретных путей к достижению цели.

Другие ответы еще более расширяют перспективу и подчеркивают важность задачи, стоящей перед писателем:

– Изучать жизнь надо прежде всего не для того, чтобы что-то написать, а для того, чтобы лучше понять людей и себя. Есть искусство писать и искусство жить. Второе, разумеется, гораздо труднее и важнее (А. Балтакис).

– Жизненный опыт… Его надо брать в большом плане, плане жизни народной (Н. Дамдинов).

Но есть немало ответов, в которых, как мне кажется, выражено совсем иное отношение к самому призванию писателя иное понимание им своего долга и назначения. Приведу их:

– Жизнь «изучается» сама по себе. Я не отношусь к жизни как к объекту «изучения» (В. Аксенов).

– Думаю, что лучший способ набирания жизненного опыта – это жить. Этим я и занимался до начала литературной деятельности (А. Вознесенский),

– Я не изучал жизнь с неким микроскопом, а просто жил (Е. Евтушенко).

– Думаю, что специально жизнь никто не изучает, Специальное изучение жизни сделало бы жизнь невыносимой (П. Зейтунцян).

– Жизнь специально я не изучаю… Я вообще не понимаю этого термина – «изучение жизни». Жизнь можно осмысливать, о ней можно размышлять, но «изучать» ее незачем – нужно просто жить (Ю. Казаков).

– Жизнь специально не «изучаю». А что значит «изучать жизнь»? Учиться, думать о ней? Это делает каждый человек (А. Кузнецов).

– Сама постановка вопроса об изучении жизни мне кажется несколько искусственной. Изучать можно тригонометрию или вопросы языкознания (Ю. Семенов).

Приведенные ответы близки, некоторые из них точно совпадают друг с другом, и все же они не равны по содержанию. Их отличают оттенки. Одни авторы больше, другие меньше возражают против самого термина «изучение жизни». Им представляется, что эти слова неудачно сочетаются между собой. Их пугает призрак школярства в слове «изучение». В одной из анкет можно прочесть: «Мне кажется, что нет такой проблемы – нарочитого, школярского изучения жизни» (А. Гладилин). С этим можно согласиться: да, школьный подход здесь ни к чему.

Разумеется, тот, кто хочет «жить, а не изучать жизнь», выступает прежде всего против схематизации жизни, предвзятого, регламентированного подхода к ней. И этот пафос вполне может быть оправдан. Но не имеем ли мы здесь пример того, когда одна сторона проблемы принимается за проблему в целом?

Есть в ответах и такой смысл: что б ни делал человек, все входит в слово «жить», в том числе и «изучение», познание ее. Действительно, понятие это может быть и слишком узким, и очень широким. Замечу, однако, что читателю важна здесь определенность. Еще важнее результат – то есть достигает ли писатель глубокого понимания народной жизни, достаточно ли широк и объемен мир его творчества или он узок и неполон? Основательна ли его «амуниция», жизненная основа творчества? Разве мало мы знаем случаев, когда авторы не шли дальше своих первых книг?

Я уверен и в том, что часть литераторов с явной запальчивостью отвечает на вопрос, что некоторые из них на самом деле пришли в литературу и с жизненным опытом и изучают жизнь, много ездят, – это подтверждается их произведениями.

Учитывая разноречия и выводя за скобки некоторые различия в последней группе ответов, все же читатель остается неудовлетворенным – уж слишком часто и навязчиво повторяются слова: «Надо просто жить, а не изучать жизнь!»

Такая постановка вопроса авторам кажется естественной и аксиоматичной, не нуждающейся в особом обосновании. Наоборот, «изучение жизни» в любых формах заранее представляется бесплодным занятием.

Верно ли, что писателю достаточно просто «жить», чтобы набраться жизненного опыта, глубоко познать жизнь народную? Мне думается, что неверно.

Разве все равно, как живет писатель – одиноко, замкнуто, келейно или широко, на всю страну, «во все стороны», по слову Герцена? Можно набираться жизненного опыта вяло, медленно, можно это делать и ускоренными способами. И совершенно прав А. Балтакис, когда он говорит об «искусстве писать» и об «искусстве жить», считая, что второе «гораздо труднее и важнее».

Молодости всегда присуща черта – во всем надеяться на себя, на свой талант. Великое, могучее, священное слово «талант», и мы преклоняемся перед ним. Но еще более грандиозно, многоцветно, лучисто, неохватно слово «жизнь». Легкое отношение к жизни всегда равноценно для писателя обкрадыванию самого себя.

Кроме того, талант тоже нуждается в развитии, росте. Даровитость – явление не только индивидуальное, но и общественное. Под влиянием жизненных условий талант может расцвести, но может и зачахнуть.

Мне кажется, вопрос о познании жизни молодыми литераторами, об обогащении их жизненного опыта – один из коренных вопросов литературного развития. И здесь чем больше будет ясности, прямых, откровенных высказываний, тем лучше. Это важно еще и потому, что и в среде писателей старшего поколения тоже нет единодушного мнения по данному вопросу. Высказываются прямо противоположные суждения.

«Чего, на мой взгляд, недостает молодым?» – спрашивает Г. Леонидзе и отвечает: «Знания жизни, активного вмешательства в жизнь – это главное».

«Начинающие писатели в большинстве жизнь знают», – утверждает Вс. Иванов. Впрочем, можно понять, что ему, профессору Литературного института, первостепенной представляется забота о мастерстве начинающего писателя, его умении выразить образами свое знание и понимание жизни.

Так или иначе, я думаю, что Г. Леонидзе ближе к истине.

Пусть писатель – особый вид home sapiens’a, с повышенной восприимчивостью, с природным даром все впитывать, как губка, в себя и претворять в образы. Пусть он чувствительная, высочайшая антенна, которая улавливает и передает малейшие шорохи в окружающем мире; мощнейший аккумулятор, собирающий и накопляющий ощущения, чтобы, потом их перелить в чувство и мысль. Пусть он наделен способностью остро переживать радость и печаль за себя и за других. Пусть, наконец, он постигает действительность не только и не всегда эмпирически, а с помощью творческого воображения…

Как бы то ни было, никто в наше время не станет прямо отстаивать «жреческую» или «пророческую» природу писателя, то есть полагать, что все в нем заранее заложено или в нужный момент некая – потусторонняя (мистическая) сила вдохнет в него все необходимое познание. Широко раскроет глаза, навострит слух, наполнит мудростью ум и сердце, вложит в уста огненное слово и скажет: иди, ты готов, – «обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей». Всем сегодня ясно, что если и есть такая чудотворная сила, то это сама жизнь. Только жизнь!

Но писатель не есть бездонный сосуд, заранее подставленный под волшебный водопроводный кран, из которого безостановочно льется вода жизни. Писатель набирается жизненных впечатлений при условии, если он сам деятельно участвует в жизни. Ходячее слово «жизнь» означает не что иное, как непрерывную совместную многообразную деятельность людей в обществе. Сегодня каждый отдельно взятый человек связан множеством видимых и невидимых нитей с жизнью всего человечества. Эти связи далеко не всегда и не просто угадываются. «Изучение жизни для литератора – процесс не менее сложный, чем изучение космического пространства, если не более», – замечает А. Поперечный.

Что же помогает писателю знать жизнь лучше, глубже понимать ее? По-видимому, все же корень вопроса в том – как жить?

Сидеть дома, читать, писать, слушать радио, смотреть телепередачи, встречаться со знакомыми, заходить в редакции, издательства, в Союз писателей, посещать театры, кино, отдыхать, развлекаться, когда надо – лечиться… (Учтем, что и в Домах творчества и на курортах писатели встречаются большей частью со своими сотоварищами по перу или с людьми близких профессий.)

Все это тоже значит жить, и так живут многие литераторы.

Но не мало ли этого всего? Не ведет ли это незаметно к некоей замкнутости, не суживается ли таким образом круг жизненных наблюдений писателя, поле его общественного зрения, не несет ли сильный урон его духовность? Как писателю выйти в большую жизнь?

Известно, что на этом пути была и есть порой весьма ощутимая преграда – окололитературная среда. В ней обычно подвизаются люди, которые усвоили внешние, иногда только бытовые приметы литературной жизни. Не будучи духовно одаренными, они тем не менее создают у даровитых людей видимость соучастия в их творческих делах. Такие люди могут быть иногда очень опасными. Именно эти прилипчивые спутники – в свое время сыграли роковую роль в злосчастной судьбе Сергея Есенина. И если в наши дни они уже не столь страшны, как в те далекие годы, все же в окололитературной среде и сегодня ходит немало бациллоносителей мещанства.

Должно быть, от упомянутой выше узости и возникает потребность в более широком общении с людьми – во встречах с читателями, в общественной работе разного характера, в тех самых командировках, о которых некоторые говорят с неизменным презрением, в длительных выездах, переездах, путешествиях.

Не нужно доказывать, что все это полезно, необходимо, обогащает жизненные впечатления, знания писателя, делает его духовно более широким, глубоким, проницательным и, следовательно, все это суть формы изучения жизни.

Но часто и этих форм общения с людьми далеко не достаточно. Встречи, поездки, путешествия обычно связаны с ограниченным кругом наблюдений, впечатления яе оставляют глубокого следа в сознании, не складываются в цельную картину. Поэтому литераторы ищут прочных, постоянных связей с тем участком жизни, который их интересует больше всего. Так связан, например, Ефим Дорош с полюбившимся ему сельскохозяйственным районом. Здесь он не только жил, но и изучал жизнь, и это, как известно, дало превосходные литературные результаты.

Все значительное, что было создано в литературе в годы первых пятилеток, связано с длительным пребыванием писателей на тех или иных стройках. Общеизвестно, что взлет поэзии, достижения литературы в целом в эпоху Великой Отечественной войны обусловлены полной слитностью устремлений писателей с усилиями всех советских людей, страны, когда личное и общее выступали в неразрывном единстве.

Для приближения писателей к народной жизни в свое время предлагалось немало рецептов, среди них были и весьма решительные, но истина, вероятно, в том, что здесь не может быть канонов, общих правил, обязательных для всех. Это так же индивидуально, как индивидуален труд писателя в целом, – писатель должен жить там, где он хочет. Нет ничего удивительного в том, что’ большинство писателей живет в столицах республик. Столицы – мощные центры, излучающие духовную энергию. Но мы знаем также, что солнца духовности ярко загораются и светят во все концы и в таких первоначально незаметных местах, как Ясная Поляна или станица Вешенская.

При любом местожительстве обязательным, вероятно, остается стремление к активной жизни, к поискам в ней новых ростков, к большой правде человеческой. А это само собой не приходит. Чтобы хорошо знать людей, недостаточно просто жить и просто видеть их. В одном из писем Ленина к Горькому 1919 года прямо сказано: «Вы пишете, что видите «людей самых разнообразных слоев». Одно дело – видеть, другое дело ежедневно во всей жизни ощущать прикосновение».

Применительно к вступающим в литературу молодым людям в наше время, мне кажется, во весь рост встает вопрос о второй профессии. И не просто для того, чтобы иметь ее (лишний диплом в кармане), а жить ею, так же как и литературой. Она нужна как наиболее действенное средство познания жизни, проникновенного узнавания людей, с которыми ежедневно и постоянно «ощущаешь прикосновение» через дело. И то, что по этому поводу пишет весьма решительно Р. Грачев, мне представляется справедливым и заслуживающим всяческой поддержки. Вот его слова: «Считаю, что писатель, живущий только писательством, отделенный от современных условий существования, не может создать ничего существенного. Я живу в обстоятельствах, предложенных временем, борюсь с теми же трудностями, что и другие, ищу такого приложения сил, от которого становится радостно, и людей, рядом с которыми не душно. Из этого складывается знание. К, примеру, пусть уж лучше меня самого уволит с работы какой-нибудь самодур, чем я буду десять раз наблюдать такое событие со стороны».

Очень хорошо сказано!

Есть еще одно важное обстоятельство. Все возрастает число людей, которые в своем повседневном труде видят обычно невидимое – физики, биохимики, исследователи морских глубин, космонавты-герои… «Трудом и только трудом создается все прекрасное на земле и в космосе!» – сказал Н. С. Хрущев. И этот труд раскрывает всё новые грани человеческого опыта.

Один и тот же полет на скоростном современном самолете по-разному чувствуют и переживают летчики и пассажиры. Издавна человечество смотрит на звезды и луну, но их совсем по-новому увидели прославленные Юрий Гагарин, Герман Титов, Андриян Николаев и Павел Попович. Для постижения многоразличного человеческого опыта (физического и духовного) сегодня писателю мало опираться только на свой талант, на свою творческую интуицию. Ему нужен собственный богатый жизненный опыт.

Эмпирическим познанием жизни невозможно пренебрегать. Оно способствует выработке цельного взгляда на мир, определению позиции писателя, воспитанию в нем неостывающего чувства нового и стремления всегда горячо поддерживать его. Живые, непосредственные наблюдения широкого поля человеческой деятельности, соучастие в ней помогают пониманию законов общественного развития, процессов, происходящих в жизни, политики, проводимой партией. А это служит основой для типизации и индивидуализации образов, питает творческую фантазию и интуицию художника.

Для оценки и осмысления жизни, жизненных событий, поведения людей в наше время часто необходима огромная, почти государственная осведомленность. В цитированном уже письме Ленина к Горькому, говоря о том, что «…каждый месяц в Советской республике растет % буржуазных интеллигентов, искренно помогающих рабочим и крестьянам, а не только брюзжащих и извергающих бешеную слюну», Владимир Ильич добавляет: «В Питере или из Питера убедиться в этом можно только при исключительной политической осведомленности, при специально большом политическом опыте. Этого у Вас нет».

Вот как все сложно и не само собой достигается.

Полнота и четкость мировоззрения, идейное вооружение писателя – производное от жизни и в то же время ключ к ее постижению. Насколько идейная просветленность воодушевляет писателей, видно по тому, как они ответили на вопрос анкеты: «Что нового внес XXII съезд КПСС в Ваше понимание писательского долга?»

Все единодушно говорят об открывшихся перед ними новых творческих горизонтах, о повысившемся чувстве ответственности и гражданского долга, о том, что многое стали лучше понимать в жизни, что «хочется писать лучше, ярче, острее», что «после XXII съезда пишется свободней и смелей», что съезд «прибавил сил для работы», обязал писателей «быть ближе к сердцам людей».

Время накладывает на человека свою неизгладимую печать. Но только тот писатель, который открыл свое сердце веяниям жизни, как гражданин не остался в стороне, а был в гуще решающих событий, проходит необходимый «обжиг», чтобы самому потом истинно запечатлеть и время и свое отношение к нему. Так появляется «главная тема» в творчестве. Быть может, поэтому легко отличить писателей по тому, какие события их внутренне формировали и «обжигали». Одни прошли такой «обжиг» в годы Великой Революции и гражданской войны, другие соответственно – в эпоху пятилеток и строительства социализма, в Великую Отечественную войну, в первое послевоенное время. На молодые, вступающие в литературу силы оказали решающее влияние события, связанные с XX съездом КПСС.

Смена времен, переломные моменты истории остро переживаются писателями.

  1. См. «Вопросы литературы», NN 5, 7, 8 и 9 за 1962 год.[]
  2. Первые отклики на анкету «Как мы пишем» появились в «Литературной газете» от 21 августа и в газете «Литература и жизнь» от 22 августа 1962 года.[]

Цитировать

Гайсарьян, С. Творчество, жизнь, искания (Размышления над писательскими анкетами) / С. Гайсарьян // Вопросы литературы. - 1962 - №10. - C. 3-24
Копировать