Творческая биография Байрона
М. Кургинян, Джордж Байрон. Критико-биографический очерк, Гослитиздат, М. 1958, 215 стр.
Книга М. Кургинян о жизни и творчестве великого поэта найдет благодарных читателей как среди многочисленных в нашей стране любителей английской литературы, так и в более узком кругу специалистов. Написанная просто, живо, увлекательно, книга дает ясное и верное представление о личности и произведениях поэта – трибуна, лирика и сатирика, оставившего глубокий след в истории прогрессивной мысли, в английской и мировой культуре.
На всем протяжении книги пристально и внимательно рассматривается внутренний облик и творчество Байрона, сочетавшего индивидуализм с идеей жертвенного служения народу, а активное, героическое миросозерцание – со скорбными размышлениями о трагическом жребии человека. «Неразрешенные вопросы, неснятые противоречия, ничем не смягченный трагизм, вечные сомнения и неустанные поиски истины, – пишет автор, – во всем этом весь Байрон – гениальный поэт и глубокий мыслитель…» (стр. 6).
Нельзя не порадоваться, что автор не следует довольно распространенному в нашей науке обычаю рассматривать весь творческий дуть Байрона как сплошное движение к реализму, как преодоление романтических грехов юности. Для объяснения романтизма поэта М. Кургинян удачно привлекает замечание Энгельса, противопоставлявшего трезвости «литературных лавочников»… «сумасбродства» утопистов, у которых «на каждом шагу сквозь фантастический покров» прорывается «зародыш гениальных идей и гениальные мысли» (стр. 74). Аналогия между утопистами и романтиками в данном контексте вполне уместна: «гениальное сумасбродство» романтиков осознавалось ими как вызов господствовавшему в литературе эмпиризму.
Стремление не затушевывать противоречия поэта заставляет М. Кургинян подчеркивать не только сильные, но и слабые стороны байронического героя (стр. 92), показывать вслед за Белинским противоречие между Байроном-демократом и Байроном-лордом.
Автор последовательно стремится избежать преувеличений, натяжек, «подтягивания» Байрона под политические и художественные идеалы нашего времени. Тем не менее это стремление не всегда до конца осуществлено. Прежде всего, хотя вполне справедливы суждения автора о реакционных чертах литературных врагов Байрона – Вордсворта, Колриджа и Саути, – вопрос об объективном эстетическом значении их творчества даже не поставлен. Между тем Вордсворт и Колридж, зачинатели английского романтизма, духовно родившиеся вместе с французской революцией 1789 года, оказали огромное влияние на развитие всей английской поэзии, в том числе, несомненно, и на самого Байрона.
Несколько упрощенно изложены отношения Байрона и Шелли (стр. 85). Они были далеко не так безоблачны, как рисует их М. Кургинян: Шелли действительно преклонялся перед гением Байрона, но он чрезвычайно критически оценивал Байрона-человека и говорил о своем желании порвать с ним. Со своей стороны, Байрон горячо любил Шелли и защищал его память от клеветы врагов, но при этом уверял: «С его философскими взглядами я никогда не имел ничего общего и не хочу иметь». Перечисляя выдающихся поэтов своего времени, Байрон ни разу не упоминает имя Шелли. Отсюда ясно, что значение его для английской литературы Байрон, вопреки мнению М. Кургинян (стр. 170) не понял.
Эти примеры упрощенной трактовки сложных вопросов, впрочем, не характерны для работы. Напротив, с самого начала М. Кургинян по-новому, остро и принципиально ставит труднейшие вопросы о сущности романтизма как литературного течения (стр. 4), о художественном своеобразии романтического метода Байрона. Представляется, однако, что характерное для романтиков ощущение неразрешимости противоречия между человеком и окружающим его миром является не менее существенной особенностью романтического мировоззрения, чем идея о наличии мировых сил, независимых от сознательной воли человека. Между тем именно эту идею автор считает решающей чертой романтизма (стр. 5). В частности, новаторство Байрона М. Кургинян видит в том, что он сделал первую попытку проникнуть в «объективные, не зависящие от человека начала» (стр. 74). Но еще до Байрона такую попытку предпринимали и Блейк, и Колридж. Да и вряд ли возможно свести к этой попытке новаторство творческого метода Байрона.
Очень интересно сопоставление Байрона с Гёте и Шиллером. Источник их общего тяготения к классицизму автор справедливо видит в желании преодолеть романтический субъективизм и вместе с тем антипоэтический характер буржуазной действительности (стр. 135).
Однако, говоря о классицизме Байрона (стр. 28, 130 – 131 и др.), М. Кургинян не доводит до сознания читателя всю принципиальную сложность поставленной ею проблемы: не раскрыто ни соотношение классицистических и романтических элементов поэтики Байрона, ни внутренняя связь между классицизмом поэта и его преданностью общественным, этическим и эстетическим идеалам эпохи Просвещения. Мне кажется, что стремление Байрона к классицистической простоте и ясности является прямым следствием его влечения к гармоническому рационализму просветительства, следствием его протеста против иррациональной стихии реакции. Но важнейший вопрос об отношении Байрона к просветительскому рационализму автор не рассматривает.
Наиболее интересны в книге главы, посвященные «Чайльд-Гарольду» и восточным поэмам. Чайльд-Гарольд, отмечает М. Кургинян, первый в истории литературы путешественник, гонимый вдаль тоской и неудовлетворенностью (стр. 27). Здесь отчетливо продемонстрированы и сходство, и различие между Байроном и его учителями-просветителями: разделяя их исторический идеализм, Байрон, однако, понимает, что сознательная деятельность человека, в которой они видели ключ к пониманию истории, не всегда может совладать с объективными историческими процессами. М. Кургинян справедливо замечает, что эти процессы Байрону, как и другим романтикам, представляются результатом действия зловещих таинственных сил; сознание их присутствия, их независимости от человека лишает байроновскую концепцию развития мира – просветительского оптимизма, является основой более трагического, но и более глубокого мировоззрения (стр. 33 – 35).
Однако, показывая трагизм судьбы человека, Байрон в то же время, но верной мысли автора «Очерка», далек от фатализма и пассивности: он видит долг человека в борьбе против мирового зла, ибо только в этой борьбе человек обретает подлинное достоинство (стр. Зв). Не понимая объективных закономерностей борьбы, Байрон воспринимает ее в абстрактно-романтическом плане. Это особенно очевидно в цикле его восточных поэм.
Анализ их у М. Кургинян также очень интересен и содержателен. «Цели и замыслы (героя. – Н. Д.) оказываются выше и шире тех средств, которыми он располагает, и тех форм, в которых происходит его битва с миром», – пишет она (стр. 62). Выразительно обрисованы зло, тирания и раболепие, противостоящие Конраду, Ларе и Уго. Тем самым драматизм их борьбы становится нагляднее. Следовало бы только больше подчеркнуть как различие между отдельными героями восточного цикла, так и эволюцию отношения к ним поэта.
К удачам книги относятся также разделы, посвященные лирике Байрона. Не ограничиваясь общими замечаниями о ее социальной проблематике, М. Кургинян хорошо дает почувствовать своеобразие и глубину поэзии Байрона, подчас останавливаете» на мало известных, обычно оставляемых без внимания стихах.
Нет сомнения, что М. Кургинян удалось создать в своей книге живое представление о большой, героической жизни, о благородном, мужественном уме, о могучем даре Байрона. Представляется, однако, что первый период творчества поэта получил в «Очерке» более интересное истолкование, чем второй.
В разделах о сатирических поэмах Байрона описание преобладает над анализом, и описание это не передает того сверкания смелости и остроумия, которое освещает «Беппо», «Видение суда», «Дон-Жуана».
В анализе «Видения суда» остается нераскрытым пародийный замысел поэмы, остается неясным, что изображенное у Байрона судилище над английским королем Георгом III выворачивает наизнанку низкопоклонную и бездарную поэму Саути, в которой был воспет восторженный прием, оказанный Георгу, когда тот после смерти вознесся на небо. Не зная этого, читатель книги, а также и самой поэмы не может в полной мере оценить ее образы, ее сатирический пыл – и ее художественные средства, такие, как ироническое использование христианской мифологии и комических приемов, выработанных в распространенных в те годы карикатурах и сатирических листках. Следовало показать здесь, как из бегло набросанного в юношеской сатире Байрона портрета Саути, посредственного поэта и мистика, вырос в «Видении суда» обобщающий образ сикофанта и певца реакции.
Не совсем удовлетворяет и анализ «Дон-Жуана». Этому центральному произведению зрелого творчества поэта необходимо уделить больше внимания и места, показать, почему и в какой мере эпическая поэма Байрона явилась итогом его творческих исканий. Мало раскрыта специфика поэмы, сложное сочетание в ней черт бытового романа, политической сатиры, авторской исповеди, высокой гражданской лирики.
Почти не разработан вопрос об изобразительных средствах поэмы – о ее языке и стиле, о ее новаторстве, о реалистической характеристике персонажей, об особенностях композиции. Трактовка образа главного героя кажется мне в высшей степени спорной. Из чего можно заключить, что Жуан «идет… ко все более осознанному протесту против таких явлений, как война, порабощение»? (стр. 210). Ведь Байрон сам говорил, что хотел показать, как Жуан «становится все более blase gate» (пресыщенным и испорченным)?
Гораздо интереснее в книге анализ драм Байрона. Как тонко замечает М. Кургинян, в период создания исторических трагедий Байрон «стремился достичь сближения с действительностью не за счет отказа от требований, предъявляемых личностью, а за счет открытия в самом объективном мире сил и тенденций, совпадающих с субъективными человеческими стремлениями» (стр. 135). Поэтому в «Марино Фальеро» Байрон показывает не только субъективные романтические мотивы бунта своего героя, но и его объективную историческую основу (стр. 143).
Жаль только, что «итальянские» трагедии рассмотрены без достаточной исторической конкретности. В то же время философские драмы «Манфред» и «Каин» трактованы слишком эмпирически, вне больших этических проблем, занимавших Байрона в те годы. Добро и зло, разум и вера, познание и откровение – все это вопросы, к разрешению которых Байрон
подходит как последователь философов Просвещения, Ставя эта вопросы категорической форме, требующей абсолютного, немедленного ответа, Байрон следует просветителям, с их верой в возможность установления истины «в последней инстанции». Но трагически ощущая неразрешимость этих вопросов в пределах доступного ему мировоззрения, поэт выходит за рамки просветительского оптимизма, приобщается к диалектически сложной мысли своего времени. Если следовать аргументации автора, получается, что Каин равно отвергает и Бога и Люцифера и надеется найти в знании путь к счастью (стр. 166, 167). Думается, что такой надежды Каин не питает, а, напротив, мучается мыслью о жестокости и бессмысленности мира, в котором знание оказывается источником не блага, а зла. Как говорил еще Манфред, «кто всех больше знает, всех больше плакать должен о том, что древо знания – не древо жизни».
Прославляя разум и отвергая слепую веру, Каин с отчаянием видит, что разум, мысль приводят человека только к осознанию его страданий, В этом, как и в других несовершенствах мира, Каин обвиняет бога. Однако сама страстность этого обвинения в сочетании с рядом свидетельств в дневниках и письмах поэта, в лирических излияниях «Чайльд-Гарольда» и «Дон-Жуана» – не говоря уже об известных словах Шелли, скорбевшего о «христианских заблуждениях» своего друга, – ясно подтверждает непоследовательность религиозной мысли Байрона. Снять вопрос об отношении поэта к религии – значит, по-моему, упростить действительность.
Вообще следует признать, что изложение философских взглядов Байрона не относится к сильным сторонам книги. Трудно принять, например, такой термин, как «романтический дуализм» (стр. 6, 112 и др.), под которым М. Кургинян подразумевает «разрыв между человеком и миром» (стр. 6). Почему ощущение окружающего мира, как мира враждебного, можно считать дуалистическим? Философское содержание термина «дуализм», как известно, совершенно другое.
Высказанные в настоящей рецензии замечания свидетельствуют скорее о достоинствах, чем о недостатках книги М. Кургинян: они продиктованы желанием поспорить против некоторых интересных и новых выводов автора, желанием увидеть новое и усовершенствованное издание его содержательной, яркой работы. Можно не соглашаться с теми или другими частными положениями книги, но нельзя не признать правильность ее концепции Байрона как революционного романтика, прославившего поэзию – и трагедию – борьбы лучших и передовых людей своей эпохи против тирании и низости.
Превосходно владея материалом, широко используя дневники и письма Байрона, интересно анализируя его произведения, М. Кургинян создала книгу, способную внушить читателям любовь и уважение к творчеству замечательного поэта.