Судьбы, встречи, письма… (Из архива А. Шарова и Б. Чичибабина). Вступительная заметка А. Шаровой, публикация А. Шаровой и Л. Карась-Чичибабиной

Так получилось, а вернее, таков был характер Александра Израилевича Шарова (1909-1984) – писателя, работавшего во многих жанрах, автора любимых детьми и взрослыми сказок, фантастических повестей, пьес, очерков по педагогике, биологии и медицине, – что он своей заинтересованностью, пониманием и дружелюбием был связан со многими, причем не только со своими сверстниками, прошедшими общую с ним школу жизни, но и с представителями других поколений, правда близкими ему по своим воззрениям, по жизненной позиции. Более того, в круг общения входили и дети, вплоть до дошколят. Это нашло отражение в его переписке.

Она была очень обширна. Ему писали друзья, знакомые и совершенно неизвестные люди. Если полистать все письма, всю почту, которую получил Шаров, то окажется, что большая часть так или иначе связана с литературой. Даже в приветственных письмах, открытках и телеграммах, относящихся ко всяким датам, иногда явно, иногда в подтексте, чувствовалось, что адресованы они автору книг и других публикаций.

Чаще всего письма были откликами на только что опубликованные или прочитанные произведения, в том числе и Шарова. Хотя нередко разговор шел о классике – Пушкине, Достоевском, Гоголе.

Обычно Шаров отвечал на все письма, а среди них были и ругательные: последние касались главным образом его позиции в том, что связано с детьми – их жизнью, их воспитанием, со всеми их проблемами. Такова была реакция некоторых читателей на опубликованные в «Новом мире» в рубрике «Дневник писателя» очерки; наибольшее негодование вызвал «Януш Корчак и наши дети». В то же время «Корчак» стал одной из самых популярных работ Шарова. Временами казалось, что его читала чуть ли не вся российская интеллигенция.

Копий своих писем Шаров не оставлял – их просто не было. Большая часть этого наследства, по-видимому, никогда не будет восстановлена. Единственное утешение, что в свое время его письма сыграли назначенную роль, стали помощью многим людям.

Что-то сохранилось дома: прежде всего переписка с Борисом Чичибабиным. Лиля, вдова Бориса, привезла письма из Харькова для меня и для РГАЛИ, куда мы сдаем архивы Шарова и Чичибабина и где для нас делают их копии.

Встреча с Чичибабиным случилась в пору его гонений и официального отлучения от литературы. Привел его в наш дом Галич. В один из вечеров появились Чичибабины, и мы впервые услышали стихи Бориса. Галич пел, Чичибабин читал – замечательно читал замечательные стихи. Потом все разошлись, остались одни Чичибабины, и мы, сидя на кухне, проговорили всю ночь.

«С тех пор, – вспоминал потом Чичибабин, – их квартира в Москве стала нашим постоянным пристанищем, родным домом, а они – самыми родными и дорогими людьми.

В глухое и стыдное время безгласности и безликости мы оказались единомышленниками, нас многое соединяло».

Приезды Чичибабиных наполняли наш дом долгими разговорами, чтением не опубликованных тогда вещей Шарова и – больше всего – стихами. Пора новых книг еще не пришла к Борису, он мог только вслух читать свои вещи.

Последнее посвященное ему стихотворение Шаров, можно сказать, «услышал» на своих похоронах – Чичибабины приехали из Харькова проститься с ним.

Борис Чичибабин писал о Шарове: «Из всех людей, с которыми мне выпало общаться, дружбой которых я дорожил, никогда никого я не любил так, как люблю его, а такая любовь есть, конечно же, чувство несказанное: рассказать ее словами, передать ее другим нельзя, но и умолчать о ней невозможно».

И еще: «…о нашей дружбе, о нашей взаимной близости я никогда не смогу рассказать, потому что это было Чудом, а Чудо рассказывать невозможно».

Конечно, такие слова говорят о человеке, человеку, когда его уже нет. Чтобы не смутить его. Но в них искренность и полная правда.

Шаров с Чичибабиным посылали друг другу не только письма, но и книги и обменивались – в основном в своих письмах – впечатлениями о них. Борис Чичибабин чаще всего посылал письма большие, где было много его стихов – и только что написанных, и ранних, – но почти все они тогда еще нигде не были опубликованы. От тех лет

в нем надолго сохранилось чувство горечи и ощущение, что его мало кто знает, хотя это было неверно. В одном из писем Шаров ему написал, что если в каждом доме, где его читают, зажжется звездочка, то все небо озарится светом.

…Сейчас уже нет обоих, но, слава Богу, остались их книги и их письма.

Шаров с глубокой заинтересованностью и сочувствием относился к творчеству литераторов разных поколений. Он откликался на их работы при встречах, по телефону, а при каких-то обстоятельствах – и письмами.Если говорить о младшем для него поколении, то к нему принадлежали, к примеру, Феликс Григорьевич Светов и Анатолий Александрович Якобсон. Судьба обоих была, мягко говоря, нелегкой, и Шаров это всегда чувствовал и понимал.

Прозаик и критик Ф. Светов – автор романов «Отверзи ми двери», «Мое открытие музея»; один из участников сборника «Из-под глыб» (под редакцией Солженицына). В 60-е годы печатался в «Новом мире», выступал со статьями о современной литературе. Светов активно занимался правозащитной деятельностью; в январе 1985 года был арестован и посажен в тюрьму «Матросская тишина», обвиненный по пресловутой статье 190-1 – клевета на советский государственный и общественный строй.

Якобсон вошел в жизнь нашей семьи двумя путями. С одной стороны, он был мужем Майи Улановской, то есть членом очень близкой нам семьи. С другой – преподавал во 2-й физико-математической школе;

без преувеличения, школе замечательной, мы это знали – в ней в старших классах учился наш сын и мы нередко общались со многими учителями и директором Владимиром Федоровичем Овчинниковым.

Потом эта школа, какой все ее помнили, была фактически ликвидирована; немалую роль тут сыграли и публичные лекции Якобсона. На одну такую, необычно яркую, и смелую, и очень для него важную, он, позвонив, пригласил Шарова.

В кратком вступлении к книге Якобсона «Конец трагедии» поэт и переводчик Анатолий Гелескул написал:

«Его лекции, на которые шли всей школой, стар и млад, не были ни ликбезом, ни театральным действом. Он не поучал и никого не гипнотизировал, но будил души.

…С его уходом из школы его деятельность как бы раздвоилась – на чисто литературную (он много и мастерски переводил) и правозащитную (смысл ее он видел в утверждении гласности – понятие в те годы преступное и уголовно наказуемое). Оба русла слились в его работах о русской поэзии, особенно в самой крупной и глубокой из них – книге о Блоке («Конец трагедии»). Книга ходила в рукописи в узком кругу читателей. Среди них, правда, были К. И. Чуковский, Л. К. Чуковская, М. С. Петровых, М. М. Бахтин, А. Д. Сахаров, Д. С. Самойлов».

На рубеже 60-х и 70-х годов встал вопрос о неизбежности отъезда Якобсона из страны. Его с близкими заставили уехать. А если не уедут… В этой семье хорошо знали, что такое аресты, тюрьмы и лагеря.

Книга «Конец трагедии» (она посвящена Юлию Даниэлю – «благодаря ему я смолоду ориентировался на те представления о человеческом достоинстве и чести, без которых литературное дело есть ложь», – писал Якобсон) была сначала издана в Нью-Йорке в 1973 году. Шаров получил ее в подарок от Толи и очень скоро написал ему письмо.

Конец трагедии Анатолия Якобсона наступил в 1978 году. В 43 года он покончил с собой…

Как я уже говорила, никаких копий своих писем Шаров не оставлял. В семейном архиве сохранились в основном черновики и варианты его писем. К примеру – неоконченный вариант письма Юрию Петровичу Любимову, создателю и руководителю «Таганки».

Письмо было написано до конца и передано Любимову. А предыстория его такова. Шаров и Любимов познакомились и сразу сблизились, когда хоронили их общего друга Александра Марьянова, на поминках. Это было в декабре 1972 года. Тогда же возник разговор о Достоевском, о его «Дневнике писателя» и об огромном интересе к нему. Надо сказать, что Шаров постоянно перечитывал Достоевского и думал о нем. Сохранилось много выписок из его произведений и записей – размышлений о них. В частности, это относится и к «Дневнику». Потом у Шарова с Любимовым были встречи, обсуждалась идея и возможность создать и поставить на сцене спектакль по «Дневнику».

Шаров всегда приглашался и бывал на «Таганке» на постановках, генеральных репетициях, прогонах.

На это письмо Любимов не ответил, и отношения прекратились (хотя друзья, Карякин и другие, пытались их восстановить). Скорее всего это была реакция на слова Шарова о «двух часах правды». Говорили, что подобную оценку и любую критику Любимов отвергает.

У Шарова, несмотря на разрыв, отношение к Любимову и театру не изменилось. Свидетельство этому – хотя бы в словах о Высоцком, написанных спустя много лет: «Это был голос человека, убившего себя. Отдавшего себя в честном и чистом Любимовском театре…»

Данная публикация представляет собой часть переписки Александра Шарова и Бориса Чичибабина, письма Шарова Феликсу Светову, Анатолию Якобсону, Юрию Любимову и одно из последних интервью Бориса Чичибабина тюменскому журналисту Олегу Галицких, которое в 1992 году готовилось для местного альманаха «Живое слово», но не было опубликовано, так как издание не состоялось. Авторская пунктуация в письмах преимущественно сохраняется.

А. М. ШАРОВА

 

ИЗ ПЕРЕПИСКИ А. И. ШАРОВА С Б. А. ЧИЧИБАБИНЫМ

1

А. ШАРОВ – Б. ЧИЧИБАБИНУ [Лето 1969 г., Харьков]

Дорогие Лиля и Борис! Мы все откладывали свой ответ на вашу добрую открытку и замечательный подарок ¹. Хотелось вместе с письмом послать и книжечку сказок ², а она появилась в продаже только сейчас. У меня сейчас ужасно черно на душе, и Пеппи была одной из немногих радостей в этой бесконечно затянувшейся ночи. Книжка прелестная, мудрая, светлая. И печальная. Ведь Пеппи для взрослой жизни не приспособлена, ей там нет места – в сером взрослом мире. Поэтому, как мне оказали, в одном из «продолжении» Пеппи она и ее друзья принимают особые пилюли, предохраняющие от взросления. Вторая сказка тоже интересна, но не так, как Пеппи, в которой все – открытия, все – свое, неповторимое. Если вы прочтете целиком мою сказку в «Пионере» ³ – скоро выйдет в декабрьском номере окончание сказки – и напишете мне о ней, я буду очень благодарен.

Если будете в Москве, обязательно заезжайте к нам. Помните, что мы вас тоже очень любим.

Желаем счастья.

Шера и Аня.

 

2

А. ШАРОВ – Б. ЧИЧИБАБИНУ 31 декабря 1969 г.

Дорогие Борис и Лиля! Спасибо Вам за искреннее и умное письмо. Многое из сказанного Вами затронуло меня, и я отвечаю сразу, хотя вообще-то не очень люблю писать письма. Вы говорите, что «Простак» показался вам «нерусским». Вначале у сказки был эпиграф: «Город Таллин, город Таллин – полный тайны, полный тайн». Сказка Таллинская, готическая – так она задумана была, и хотя я много раз ее переписывал – такой и осталась. Ее «нерусское» происхождение явствует и из имен – это не невольно для автора. А вообще-то сказки, даже с очень ярким национальным и областным колоритом, – всегда общечеловечны. И множество сказок – почти все они – развиваются «в некотором царстве, в некотором государстве» ужасно далеко от границ и видимы из всех стран. Я не думаю, чтобы сказки Андерсена были специально «датскими» – они северные. Вы говорите, что сказки – все, а народные – непременно оканчиваются счастливо. Но это не так. Вспомните хотя бы «Галоши счастья» и особенно «Тень» Андерсена и вспомните народную сказку о Рыбаке и рыбке – в народном ее варианте и Пушкинском. Сказки – это способ мышления, видения мира. Всего мира, а отнюдь не только голубых частей спектра. Понимают ли это дети? Конечно, им более близки сказки со счастливым концом. И это естественно. Детство кончается не смертью, а взрослой жизнью, неразрешимых конфликтов в нем быть не должно. Но предчувствие взрослой жизни и горя ее и горе детское тоже свойственно детям. Никто так не радуется, как ребенок, и никто так не страдает, как ребенок, как тот же Ленька ⁴, о котором я писал. В «Пионере» проводится ежегодный конкурс, читатели ставят отметки, и вот, к неожиданному моему счастью, оказалось, что по количеству «пятерок» поставленных детьми, мои «Три ключика» вышли на первое место. Все дело в том, что дети такие же разные, нет, гораздо более разные, чем взрослые. Годы нивелируют человека, мы линяем от лет. Вот «мрачного» дети не любят, да и я не люблю, а печальное им внятно. Впрочем, в книжке есть и совсем взрослая сказка – о трех зеркалах, но она мне нужна, а детям, хочется так думать, она не повредит. Сказки, вероятно, делятся на два рода – детские и взрослые. Пеппи – Дон Кихот детского мира, и, пока она ребенок, это донкихотство возможно для нее. Но с каждым днем, с каждой страницей этой прекрасной книги нарастает опасность взрослости. К ней ведет школа, практицизм, а Пеппи не может принять ее, она вся без остатка в детстве. Это-то неизбежное приближение взрослости с ее прагматизмом и придает книге такую удивительную смесь веселья с неотвратимой тоской, с приближением неотвратимого конца «всему». Книга эта ужасно невеселая. Дон Кихот взрослый разменивает, нет, не разменивает, конечно, а теряет в боях, борясь за каждый шаг, свою мечту. И когда мечта будет исчерпана, он умрет. Пеппи, как смерть, грозит взрослость, практическая жизнь.

Остается только принимать пилюли против взрослости или становиться морским разбойником. И перед Гекльберри Финном такая же страшная опасность. Том легко перейдет во взрослое существование, а Финн! Поэтому я Финна люблю гораздо больше. Теперь о моей Принцессе ⁵. Что ж хорошего, если она уговаривает своего любимого предать идею? Неужели Вы думаете, что такова Принцесса моей мечты? Конечно же, нет. Но она существует, эта Принцесса. И мы с Метром Ганзелиусом ⁶ знаем, что она прекрасна и что Простак ⁵ и Каменный Юноша ⁶ любят ее. Тут ничего не поделаешь. Туг нужно помочь чувству. Вы правы – «одинаковых человечков» я впервые вывел в одной из новомирских статей ⁷. Тогда я придумал старого учителя, который будто бы рассказывает эту сказку мне. Рассказанная от имени автора история об одинаковых человечках бы не прошла, а она мне крайне важна. В сказке «человечки» м.б. менее страшны: но мне и не хотелось, и было нельзя очень уж пугать детей. Да, «человечки» маленькие, но их несчетное множество. И мне хотелось бы, чтобы их «маленькость», «меленькость» вошла в сознание хоть некоторых детей, которые сказку прочитают. Насчет Средневековья. Какое другое время, другую эпоху я мог назвать, чтобы показать ужас того, что часы идут назад? А по существу. По существу я тоже считаю, что Средневековье очень непростая эпоха. Достаточно походить по таллинским музеям, посмотреть хотя бы в замечательном коммунальном музее средневековые вывески и стелы на стенах, каждая из которых совершенный, а то и гениальный образец высокого искусства, чтобы навеки проникнуться любовью к душе Средневековья. Тогда люди верили, и вера оттесняла практицизм, прагматизм. Возрожденье выделило целый ряд великих гениев, но народная талантливость в эту эпоху упала и продолжала, как мне кажется, падать во все последующие времена. Но, когда я говорю о том, что часы идут назад, речь идет о страшном, никакими талантами не обеляемом Средневековье инквизиции, пыток, костров – таком понятном каждому человеку кафкианских времен.

Простите меня за все сказанное. Я не защищаю, а только объясняю нечто важное для меня. Вообще же, сказки смыкаются у меня с фантастикой (которую Вы не знаете) и публицистикой. Отдельно они, вероятно, составляют чувство недоговоренности, фрагментарности. Тут я ничего не могу поделать. Все-таки, когда мне рассказали про мальчика, который заплакал, увидав в «Трех ключиках» картинку с колючей проволокой и услышав, что Мальчик не открыл ворота в белой стене, я подумал, что это очень важно. И подумал, что вряд ли из этого мальчика вырастет тюремный надзиратель. Насчет несимпатичного героя в «Трех ключиках»: герой ведь не Мальчик, а мысль о том, как бы судьба человека не сложилась так страшно, как бы не растерять то, что в нас есть. Разве это несимпатичный герой!

Вы очень интересно написали, что у меня главное в добрых волшебниках – учительство. Я не думал об этом, но, вероятно, вы правы.

Еще раз благодарю Вас за хорошее письмо. Мы с Аней любим Вас и в Вас верим. Некоторые стихи из присланных Вами мы знаем, а новые – о Таллине и о Христе ⁸ – показались нам прекрасными.

Завтра Новый год. Когда-то я ужасно любил этот праздник, теперь на душе грустно. Желаем Вам счастья в этом новом году. Не забывайте нас.

Ваш Шаров.

 

3

Б. ЧИЧИБАБИН – А. ШАРОВУ [1970 г.]

Дорогие Анна Михайловна и Шера ⁹ Израилевич!

Беда небольшая, но, очевидно, высланный нами Андерсен затерялся где-то в пути и до вас не дошел. Выслали мы его еще 26 января с уведомлением о вручении и долго надеялись, что он застрял в снежных заносах и все-таки пробьется к вам. Но все мыслимые сроки прошли, и хоть и обидно, что он пропал, а ничего не поделаешь: в цепи утрат и огорчений это еще не самая большая.

У нас был снегопад, который местные газеты и радио преподнесли как стихийное бедствие, потому что несколько дней не работали городской транспорт и почта, и даже на железной дороге все нарушилось и смешалось. На самом деле это к нам вернулась обыкновенная добрая русская зима, какую я помню с детства, какая, по Лилиным рассказам, в Сибири бывает каждый год и которую отцы города просто прошляпили. А у Лили и у меня целую неделю на душе был белый праздник. Сейчас его потихоньку растаскивают с центральных улиц всякие полезные машины, но всего все равно не растащут, для радости хватит.

На фоне этой красоты наша жизнь особенно скудна, однообразна и несвободна. Ходим на службу, перечитываем старые книги, иногда открываем новые, изредка видимся с приятелями, с которыми по русскому обычаю больше пьем да помалкиваем, чем разговариваем, потому что все переговорено и, что будет, наперед известно. Стихов не пишем. Вот прочитали вышедшие недавно отдельной книжкой три новеллы о Шекспире – Домбровского ¹⁰. Лиле понравились все три, а мне первая из них активно не понравилась. Но написаны они превосходно, и если вы их еще не читали, то, может быть, не пожалеете, прочитав.

Судя по письму Шеры Израилевича, я в своем письме о его сказках случайно не исправил грубую описку. Говоря о несимпатичном герое, недоступном для понимания младшего школьного возраста, я имел в виду – конечно же – сказку о зеркалах ¹¹, а вовсе не о ключиках. Это ж ясно. Досадно, что описка осталась неисправленной: не хочу казаться вам глупей, чем я есть на самом деле.

Большая сказка из прошлогодних «Пионеров» ¹² на расстоянии еще прекраснее, чем сразу. Нерусской она показалась мне в какие-то первые минуты и, уж конечно, не из-за имен или колорита. Кстати, о Таллине мы догадались сразу и сами. А снятый Шерой Израилевичем эпиграф – чудные, настоящие стихи, но снял он его правильно, потому что город в сказке хоть и навеян Таллином, а все-таки не Таллин. Как и должно быть, он обобщеннее, сказочнее любого конкретного города. О Принцессе мы не спорим и все понимаем, но любить ее не можем.

Хорошо писать сказки. Все, что делается вокруг, даже не трагично (хоть, может быть, и то слава Богу), а мелочно- мерзко, глупо и пошло. До того грустно и тошно, что и писем писать не хочется. Я не знаю, что б я делал на свете, был бы ли я вообще, если б не было Лили. Два года тому назад я чуть не убил себя или не сошел с ума. Тогда ее еще не было возле меня, и я как раз прощался со всеми иллюзиями, обманами, верами и заблуждениями сорокапятилетней жизни. Теперь живу без иллюзий, зато есть Лиля, и трудней, да лучше.

Оба мы желаем вам самого доброго, светлого и прекрасного счастья на свете. Берегите друг друга, не горюйте, не злобьтесь, будьте здоровы и мудры. Желаем добра и радости всем, кого вы любите.

Ваши Чичибабины

Борис и Лиля.

 

4

А. ШАРОВ – Б. ЧИЧИБАБИНУ [1970 г.]

Дорогие Линя и Борис! Хотя в этом труддо признаться, на сей раз виноваты не почта и снежные заносы, а только мы. Андерсена мы получили и бесконечно благодарны вам за этот замечательный двухтомник. Володя ¹³ по ошибке прочитал вместо «перевод с датского» – «перевод с детского». Теперь мы читаем Андерсена не спеша, каждый вечер по одной сказке, и в эти минуты думаем, что какой-то смысл в жизни все-таки есть. Очень многие сказки я читаю впервые. Сказки настоящие, вероятно, могут возникать только в странах, где люда с детства, читая и слушая Ветхий и Новый завет, привыкают думать о Боге, Правде, Святом. Приучаются или, вернее, – не отучаются. Сейчас, читая Андерсена, я сильнее, чем когда-либо, почувствовал, как сказка связана у него с Христианскими идеями (а немного и с языческими). И сказки могут возникать только там, где человек хоть иногда чувствует себя совершенно раскрепощенным, ответственным только перед совестью, неподсудным. У нас из всех условий, необходимых для рождения сказки, есть только длинные снежные вечера.

Жить сейчас можно, только создав свой микромир: у вас он есть. И как вы радуетесь снегопадам! У нас сейчас дни особенно трудные. Вчера притащил из «Нового мира» свои рукописи ¹⁴. Правлю, черкаю рукопись для «Совписа» ¹⁵.

Еще раз благодарим вас. Будьте счастливы.

«Смуглую леди» Домбровского обязательно прочтем; я много слышал об этой книге <…>

 

5

Б. ЧИЧИБАБИН – А. ШАРОВУ

11.IX.1970 г.

Дорогие Анна Михайловна и Шера Израилевич! Все не выпадало случая передать вам привет и выпросить взамен свой экземпляр «Котлована». Наконец этот случай представился – в лице юноши, который передаст вам это письмо. Зовут его Саша Верник ¹⁶. Когда я, лет пять тому назад, руководил студией, которую потом прикрыли, он был в числе самых активных и дерзких студийцев. Если у вас под рукой найдется свободный экземпляр, пожалуйста, передайте ему, потому что жить без «Котлована» никак невмоготу. Здесь он очень нужен.

Большое спасибо Шере Израилевичу за «Поминки» ¹⁷, которые уже прочитало много хороших людей, и за прекрасные – грустные, добрые и мудрые – рассказы, которые он читал и давал нам читать в Москве. Мы с Лилей совершенно убеждены в том, что это великая литература, а великая литература не может не прийти к читателю. Печально и горько, что приходит она часто поздно для автора, но хорошо, что все-таки приходит. Но какие сволочи в редакциях! «Свет софитов» в «Юности» ¹⁸ читать было физически больно. Самые лучшие, самые талантливые куски, которые запомнились и мне и, особенно, Лиле, – с Мейерхольдом, с Таировым, – выбросили. Какой же долгий и трудный путь предстоит всем «Повестям воспоминаний».

Дорогой Шера Израилевич, у нас к Вам огромная просьба. У Вас, наверное, есть лишние экземпляры Ваших рассказов, любых, или любых глав из «Повестей». Я знаю, что это против Вашего обыкновения, но сделайте ради нас это исключение. Если Вы не можете подарить насовсем, дайте на время, мы вернем, когда будем в Москве, или передадим с оказией. Во- первых, мы Вас очень любим, во-вторых. Вы не представляете себе, как нам буднично и нудно в этой однообразной провинциальной служебной лямке – без мудрых собеседников, без правдивых и талантливых книг. Ну, пожалуйста, а? Вот с юношей этим и переслали б.

Время в мире стоит подлое, мрачное и на наш срок безнадежное, – и все-таки грех жаловаться на судьбу. Вот она свела меня в свое время с Юликом Даниэлем и с Андреем Синявским ¹⁹. Потом, когда я уже был на краю смерти или безумия, она обернулась Лилей, самым прекрасным, добрым, духовным и нежным существом на земле, и вернула мне жизнь, разум и радость. Вот – уже с Лилей – она свела нас с Пинским, с Галичем, с Померанцем, с Вами, с самыми лучшими, честными, умными людьми в этой проклятой навеки стране. Так чего же еще может пожелать человек?

Мне очень важны были разговоры с Шерой Израилевичем – для моего обдумывания послереволюционной русской литературы. Дело в том, что, кроме стихов, которых я пишу очень мало, я занят одним безнадежно-веселым делом. Я мысленно пишу книгу. У Моэма была такая книга «Десять романов и их авторы» – о лучших, по его мнению, романах мировой литературы. Вот уже больше года я в мечтах своих пишу книгу под таким же названием о десяти русских романах последнего полувека. Список меняется. В последнем варианте он был таким: «Похождения факира», «Тихий Дон», «Чевенгур», «Вор», «Мастер и Маргарита», «Петр I», «Смерть Вазир-Мухтара», «За правое дело», «Доктор Живаго», «Раковый корпус». Я бы написал не исследование, а нечто вроде романа о романах. Я рассказал бы о времени, о людях, населяющих эти романы, и о таких разных и удивительных людях, создавших эти романы. Богатырь, умница и все-таки приспособленец Всеволод Иванов с ярким народным характером. Неисправимый интеллигент, раньше всех все понявший, никогда не строивший иллюзий Булгаков. Пастернак – и Гроссман. Даже внешне – какие антагонисты. Жизнелюбец, пройдоха, всю жизнь применяющийся не только к заказу времени, но и просто ко вкусу читателя, упитанный, толстый, плотский Алексей Толстой, аскет, алкоголик, фанатически честный в писаниях, всю жизнь травимый, не печатающийся. неправдоподобно, донкихотски худой, тощий, духовный Андрей Платонов. Как интересно думать о них, сталкивать их для мысленного спора, сопоставлять, противопоставлять, разгадывать. После разговора с Шерой Израилевичем я засомневался насчет Алексея Толстого с его «Петром». Пожалуй, уберу я его из этого списка, а зато заодно расскажу еще о пятке романов и их авторах, не включенных в список, с объяснением, почему не включенных, скажем: «Клим Самгин»… «Золотой теленок», катаевская разросшаяся эпопея, ну и «Города и годы», что ли. А взамен «Петра» можно включить «Разгром», «Зависть», «Хулио Хуренито» или «Хранитель древностей». Это я еще не решил.

Простите за то, что увлекся и расписался о глупостях, которые Вас не должны интересовать. Я просто хотел еще раз за нас обоих поблагодарить обоих Вас: Шеру Израилевича – за мудрость и талант, Анну Михайловну – за доброту, терпение и милосердие. Обременять Вас письмами мы не будем, потому что сами не умеем и не любим их писать, разучились по времени, не научившись. А думаем о Вас всегда. И хоть Вам и заботно, и горько, и некогда, – иногда вспоминайте нас, любящих Вас и думающих о Вас. Теперь-то мы знаем, что все у Вас не так крепко, хорошо и гармонично, как показалось нам по первому разу. Конечно, очень хотелось бы, чтоб все было, как нам показалось, – но так мы любим Вас еще больше. Желаем Вам хорошего здоровья, чистой совести и частых и многих радостей. Я обнимаю Шеру Израилевича и целую руки у Анны Михайловны. А Лиля целует Вас обоих. Большое и вечное спасибо.

Ваш Борис Чичибабин.

 

 

6

А. ШАРОВ – Б. ЧИЧИБАБИНУ

[Декабрь 1970 г.]

Милые, дорогие Лиля и Борис! Мы очень часто думаем о вас, а последнее время и часто слышим от окружающих. Кто-то (полухарьковчанин) сказал, что читал все Ваши лучшие стихи и они произвели на него огромное впечатление. Когда у нас был Ваш друг, он тоже читал много Ваших стихов: на этот раз я слышал лучше и должен сказать, что для меня открылся поэт искренний и прекрасный. Я уверен, что Вы не должны сдаваться и просто обязаны составить книжку (пусть и неполную, и не очень большую) и добиться, чтобы ее издали в Москве. У Вас есть стихи, и замечательные, сильные, благородные и могущие быть изданными. Ведь и Тарковский свою книгу (первую) пробивал много лет- Муза ведь Ваша вовсе не только публицистическая. И нужно, чтобы Ваши стихи появлялись в журналах (пусть даже в «Нашем современнике», нынешнем «Новом мире» – все равно). Поэт должен при малейшей возможности печататься. Ваша идея «романов о романах», на мой взгляд, очень интересна. Только это будут, вероятно, не романы, а рассказы о романах или эссе (хотя это очень противное слово). Помните, как прекрасно написал Некрасов о Булгаковых ²⁰. Если Вы будете писать о «Мастере и Маргарите», непременно познакомьтесь с жизнью той, которая была Маргаритой ²¹ (эта женщина колдовской силы, преданности и красоты недавно умерла). Если Вам расскажут о ней, Мастер и Маргарита, такие, какими они были в жизни, ничем не менее фантастической, чем жизнь героев романа, предстанут в необыкновенно странном и сильном свете. Новелла о Шолохове – тоже трагическая, но трагизм тут иного рода и о нем мы поговорим при встрече. Вообще это идея сильная и позволяющая взглянуть на наше время с самых различных времен. Нельзя понять эту эпоху, не поняв Платонова и секрет его языка, и это соединение страстного патриотизма (вспомните его газетные очерки периода воины) и ясновидения силы Кафки и Достоевского, но совсем иного.

Не забывайте нас и пишите о себе. О нас писать почти что и нечего. Здоровы. Володька ушел из Экономического института и собирается ехать в деревню, смотреть жизнь. Хочет поработать лесорубом (?!).

Я медленно пишу свою книгу о сказочниках ²² и кое-что еще. Написал маленькую сказку «Маленький Мак и зеленое солнце». Жить трудно. Аня – у нее кроме своих, еще и мои и Володины заботы.

Вот и все. Писать о Ершове, Погорельском и Пушкине оказалось ужасно интересным. Особенно об Ершове и Аксакове. Но и об этом при личной встрече.

Будьте счастливы в новом году! Любите друг друга (даже если бы в мире оставалось каждому любить только одного, это очень много; но в мире есть еще пространства для любви). Вступайте в бой за книжку. Будьте счастливы, пусть все вам удается. Скорее приезжайте и не забывайте про нас.

Целуем вас крепко.

Шера и Аня.

 

7

Б. ЧИЧИБАБИН – А. ШАРОВУ

[Конец 1970 г.]

Дорогие Анна Михайловна и Шера Израилевич! Спасибо вам за добрую память, добрые чувства и добрые слова, которые нам, как и всем людям на земле, совершенно необходимы, если даже мы их и не заслужили. (Пусть вам не покажется ни комичным, ни претенциозным это «мы»: я, правда, не могу даже в мыслях разделить нас двоих – меня и Лилю.) Не сердитесь на нас за наше долгое молчание, не тревожьтесь и не огорчайтесь из-за него и – самое главное – не считайте нас забывчивыми, неблагодарными или чужими. Мы полюбили вас на всю жизнь, как очень близких людей, очень хороших, очень добрых и, что мы сейчас стали особенно ценить, мудрых во всей своей смешной и милой детскости, греховности и незащищенности. В мыслях, в душе мы никогда не расставались с вами, думаем о вас с любовью, пониманием и сочувствуем, скучаем по вас, все время рассказываем о вас разным людям. Молчали же так долго, потому что писать о том, что происходит с нами, – нечего, о том, что происходит внутри нас, – невозможно, о том, что происходит вокруг, – незачем, а просто, чтоб напомнить о себе, – неловко и ненужно.

Андрея Платонова мы любим больше всех русских прозаиков XX века (даже учитывая таких, как Бунин, Олеша, Тынянов или Бабель: он серьезнее, трагичнее, глубже любого из них – и по таланту, который дается от Бога, и по видению, и по поведению) и, после Гоголя, Толстого и Достоевского, больше всех прозаиков России вообще. Вот о ком хотелось бы знать как можно больше – все до подробностей или хотя бы главное. Каким он был в жизни – с людьми, с женщинами, с книгами? Были ли у него друзья? Мне он представляется страшно одиноким, никому не близким (я знаю с чьих-то слов о его дружбе с Шолоховьм, Фадеевым, дружбе кабацкой, рюмочной, но это ведь совсем не то, да?). Роднее всех и таинственнее всех. У любого писателя, самого огромного, у Достоевского например, можно, покопавшись, обнаружить учителей, предшественников, родственников. У этого же не было никого: сам по себе, на голом месте. Может быть, как мастера ему чем-то близки Лесков или Горький, но в какие глубины, в какие мраки от них он ушел, за тридевять земель, в тридесятое царство. А сколько света, святости и подлинности в его рассказах о детях. И всю жизнь ругаемый, прорабатываемый, читателям неизвестный, под страхом ареста. Сам-то он знал, кто он? Недавно вышла книжка его статей о литературе. В некоторых, во многих статьях он вроде бы оправдывается за то, что сам делал как художник (все равно читать их страшно интересно). Вот судьба, вот жизнь.

О женщине, с которой была написана Маргарита, вы нам немножко рассказывали в Москве. Но, по-моему, вся беда в том, что в этом романе как раз и Мастер, и Маргарита – самые слабые, единственно слабые образы. Роман, несомненно, один из величайших русских романов, может быть, больше других имеющий право на модное и неприятное мне определение «романа века». Тут какое-то чудо, какое-то исключение, потому что сам Булгаков, мне кажется, не был великим писателем. Просто по предопределенности, по своей природе, физиологически – не был. Ему сильно мешало опять- таки, мне кажется, то, что многим другим писателям помогало, – обремененность книжной культурой, обилие литературной памяти. Даже живая, подлинная, ранившая его душу и шкуру жизнь в писаниях его получалась как будто не с натуры, а с каких-то книжных же образцов, и не только с Гоголя. Сатира его, «Собачье сердце» например, которое многим так нравится, по-моему, тоже явно литературна и, на мой вкус, эстетически неприятна. Вот если бы все «Собачье сердце» было написано так и о том, как его первые две страницы, так же серьезно, трагично и жалобно, получилась бы настоящая вещь, но это уже был бы не Булгаков, а кто-то другой. Лучше других его вещей и местами стилистически выше, стихийно талантливее даже «Мастера»»Белая гвардия», но опять же в ней чувствуется литературная зависимость (хотя и меньше, чем везде), и к тому же люди, о которых в ней рассказывается, лично мне неинтересны.

Очень рады за Вас, Шера Израилевич, что Вам хорошо работается. Книга о сказочниках у Вас должна быть очень интересной и очень Вашей. О Погорельском я совсем ничего не знаю, даже не знаю, что он еще, кроме «Курицы» ²³, написал. Аксакова же люблю с детства и знаю, что в русской литературе это писатель неоцененный, неоцененный, к сожалению, хотя и вполне естественно, безнадежно и надолго (одна Цветаева из всей русской прозы любила его «Семейную хронику» и лесковских «Соборян» больше «Войны и мира» и «Карамазовых», так то ж Цветаева). Вам, правда, для книги он нужен как автор «Аленького цветочка», который как раз известен широко и благодарно, но и в этой сказочке его редкостный эпический дар проявился в полной мере. А мне, грешным делом, больше всего у него нравится охотничий и рыболовный эпос, вот где настоящие русский язык и русское думанье.

О Вас же мы с Лилей знаем совершенно точно, что какие книги еще б Вы ни написали и ни напечатали, Вы всегда будете мудрее, значительнее, лучше и больше того, что Вы пишете. Мы считаем, что это случается крайне редко и что это прекрасно. Между прочим, в старом альманахе научной фантастики мы раскопали и прочитали Вашу повесть: «После перезаписи» ²⁴. Нам она показалась очень смелой и очень талантливой вещью, мы поогорчались, что не знали ее раньше, и еще раз погордились нашим знакомством. Еще одна нечитаная вещь есть в последнем альманахе, но, судя по времени, она не будет такой смелой и значительной. Дорогой Шера Израилевич, мы понимаем, что Вы – человек скромный и гордый, но если Вы к нам хорошо относитесь, ради Бога, напишите, что нам нужно достать и прочесть из того, что у Вас выходило. Мы знаем, по-моему, но не уверен, всю «новомирскую» публицистику, «Ручей старого бобра» ²⁵, неоднократно переиздававшуюся книгу о биологах (кажется, «Торжество жизни» ²⁶, у нас ее нет и названия не помним), и некоторые сказки. Есть же у нас на книжной полке только две Ваши книги: «Взрослые и дети» ²⁷ и присланные Вами сказки (ну и журналы), так что если у Вас есть абсолютно лишние экземпляры любых Ваших книг, кроме двух названных, то, пожалуйста, пришлите: Вам же ничего не стоит, а нам будет радость. Вы знаете, у меня как-то не связывалось (до знакомства с Вами, личного), что автор статей в «Новом мире», которые я любил, которыми восхищался и о любви к которым мне все время хотелось сказать автору, и автор прекрасного «Ручья», прочитанного мной давно, где-то в 50-х, если не раньше, и автор также давно прочитанной и, увы, забытой книжки о биологах – это есть одно и то же лицо, один и тот же А. Шаров. До боли хочется увидеть если уж не двухтомник, то хотя бы один объемистый том Вашего «Избранного», где были бы и рассказы, и сказки, и статьи, и фантастика, и главы из «Повестей воспоминаний». Ведь Вы чудесный, меняющийся, многоликий писатель. Но, как мы давньм-давно с грустью поняли, Вы мастер только давать советы по части печатания безвестным и провинциальным стихотворцам, а для того, чтоб издать свою собственную первоклассную прозу, чтоб, хотя бы к юбилею, собрать и переиздать уже печатавшееся ранее, чтоб ради этого заводить нужные знакомства, и обивать пороги, и брать за горло, и все такое прочее, нет у Вас для того и не будет ни охоты, ни таланта. Зато мы на всю жизнь любим Вас и гордимся и радуемся, что Вы такой, и уверены, что все это Вам зачтется в том прекрасном будущем, которое должно же все-таки когда-то настать.

Дорогая Анна Михайловна, милая Анечка (можно так?), Вы ничего не пишете о себе. Как Вам живется? Когда у Вас будет новая книга? Мы никогда не забудем Вашей доброты, Вашей застенчивости, Вашей женской мудрости и очень хотим, изо всех сил наших любящих душ, чтоб Вам всегда было хорошо, спокойно и ясно. Мы с Лилей понимаем, что у Вас в душе должно быть сейчас смятение и тревога в связи с уходом Володи из института, и сочувствуем Вам, хотя, может быть, и не надо: насколько мы знаем, он у вас разбирающийся и настоящий, так что все, что он задумал, должно быть хорошо и правильно. И что это за институт – экономический, подумаешь. Жить Вам с Вашими мужчинами, конечно, трудно и неспокойно, но Вы ведь никогда не скажете, что Вам с ними плохо. Очень бы хотелось увидеть Вас, если по делам будете на юге, заезжайте хоть ненадолго в Харьков, он по пути, а мы будем очень рады.

У нас завязалась дружеская переписка с Померанцами ²⁸, благодаря которой мы познакомились со статьей Григория о Достоевском ²⁹. Статья эта, по-нашему, настоящее чудо. Она небольшая, блестящая по форме и давшая нам в смысле раскрытия, приближения, разгадки Достоевского гораздо больше, чем огромный труд Бурсова ⁸³⁰, который в «Звезде» доведен пока до второй части (хотя и его читать интересно). Прочитайте ее, сам Григорий считает ее своей любимой работой. Мы полюбили Зинины стихи, без которых нам уже трудно представить себе нашу жизнь, но это дело особое: это религиозная лирика, явление для русской поэзии непривычное и для многих ненужное. Мы же считаем, что она огромный поэт.

Лично с нами ничего за это время не произошло, что по нынешним временам и слава Богу. Вот совершенно не пишется – это плохо. Я не могу писать без потрясений или хотя бы каких-то новых ярких впечатлений, а для этого нужно, чтоб в жизни что-то случалось, ездить, влюбляться, переламывать жизнь. Скучно у нас в Харькове. Собирались на Новый год выбраться в Москву, но из-за службы этот план сорвался. Может быть, приедем в феврале или марте. Если это получится, зайдем к вам обязательно, потому что соскучились и любим.

Будьте и Вы счастливы в новом году и тоже любите и берегите друг друга. Очень хотелось бы увидеть и поставить на полку большой том избранного Шарова, но в издательских темпланах его нет, пусть же вам обоим хоть хорошо и счастливо пишется в наступающем. Будьте здоровы. Лиля хотела написать отдельно, но три дня болеет, обычная простуда, но она ее плохо переносит и писать ей трудно. Если Шера Изра-илевич, разобравшись в своих рукописях, нашел лишние экземпляры своих рассказов или тех же самых эссе, пришлите нам их или передайте с оказией, мы вернем, но хоть порадуемся. Обнимаем и крепко целуем вас.

Очень, очень любим.

Борис и Лиля.

 

8

А. ШАРОВ – Б. ЧИЧИБАБИНУ

[Январь-февраль 1972 г.]

Дорогие Лиля и Борис! Спасибо за письмо и за прекрасные стихи. Одиночество – одна из неизбежных болезней старости. Почтовый ящик все чаще оказывается пустым, как высохший колодец, а телефон молчит – отчасти грустно, а отчасти насмешливо. Когда через эту «ничью землю», «зону молчания» прорывается милый и родной голос – очень радуешься. Письмо застало нас больными: поэтому мы не смогли сразу ответить. Новый год встречали в гриппу. Все-таки поднялись в двенадцать и выпили за хороших людей. Вы живете правильно: влюбляетесь в города и книги, друг в друга, в милых мудрецов, которых не устаете открывать. Вероятно, сейчас только так и возможно существовать: творить свой микромир и в нем «таиться».

Что касается нас, то мы, кроме болезней и житейских неустройств, погружены в «суету сует». Володька поступил на заочный исторический факультет Воронежского университета. Написал любопытную работу «Кодекс Хаммурапи», но на этом взрыв его интеллектуальной деятельности пока оборвался. Моя книга в «Совписе» ³¹ то пересыхала, как в пустыне, когда очередная рецензия выбрасывала из нее очередные главы, то нестойко оживала или пыталась ожить. В канун Нового года я, в жару, ездил (шел, если быть точным) в Издательство – смотреть «последние» (если бы) правки Главной редакции; они оказались неожиданно божескими. И книга «Повести воспоминаний» – листов семнадцать – ушла (кажется) в набор. Теперь через несколько месяцев – последний барьер – цензура. «Человека-Горошину» издает «Совроссия». Сейчас сказку щедро иллюстрирует художница. Чтобы покончить с суетными новостями – книгу о сказочниках пишу. Мне дали последний срок – 15 мая. Осталось написать об Экзюпери, Корчаке и Сервантесе!!! Трудно, хотя, конечно, очень интересно. И Аня работает над новой книгой, но о теме этого труда писать не велит.

Читали ли вы удивительную повесть «Мост короля Людовика Святого»? («Н. мир», N 12). Читали ли очень интересную книгу Е. Черняка «Приговор веков»? ³² Целуем вас и желаем счастья в новом году, света в душе, света в стихах. Очень хотелось бы встретиться. Ваши Шаровы.

Шера, Аня.

 

 

9

Б. ЧИЧИБАБИН – А. ШАРОВУ

[Весна 1972 г.]

Дорогие Анна Михайловна и Шера Израилевич, милые, добрые люди!

Наш ужгородский друг Феликс Кривин ³³, о котором я вам писал, прислал нам короткую и грустную записку, в которой утверждает, что времена года на то и придуманы в природе, чтоб хорошие люди могли поздравлять друг друга с весной, летом и осенью. Пользуясь этой остроумной догадкой и подозревая, что больше поздравлять не с чем, Лиля и я, в свою очередь, поздравляем вас с наступившей все-таки в природе весной, с ее теплом и светом и со всем тем красивым, тревожным и трогательным, что она приносит. Желаем вам также доброго и неомраченного лета, и чтоб вы оба были здоровы, бодры и любили друг друга.

Что касается Лили и меня, то внешне у нас все благополучно, внутри же тоска беспросветная. Памятью знаю, что пережили же мы и более страшные времена, но то ли мы устали, то ли и в те страшные времена не было такой уж открытой, нахальной, нескрываемой и немаскирующейся лжи, но жить тяжело, противно и грустно. И тревожно за московских друзей и знакомых. Одна радость и утешение – письма от Померанцев, но и их последнее письмо грустно: Григорий болеет, но это еще полбеды, а главная беда, что у него на работе перемены к худшему.

«Мост короля Людовика Святого» Уайлдера, о котором писал нам Шера Израилевич, – вещь действительно умная, добрая и изящная, оставляющая впечатление на несколько дней. С болью узнали о самоубийстве Кавабаты ³⁴, только- только открыли его для себя, только вошли в его такой чужой и странный и такой человечный и прекрасный мир. А вот ходящую по Москве «поэму»»Москва – Петушки» читать было жутко и гадко, но талантлива эта «поэма» невероятно, на русском языке ничего подобного никогда не существовало. Если вы ее читали, напишите, что вы думаете об этой вещи и что знаете о ее авторе, а если не читали, постарайтесь прочитать. Вещь эта понравиться не может, она неприятная, страшная, противная, но, повторяю, колоссально талантливая, и прочитать ее надо обязательно.

Главным же событием за последнее время было для нас то, что нам посчастливилось в третий раз – и наконец-то по- настоящему, медленно, долго, вдумчиво, «вдышливо» – перечитать «Доктора Живаго». Для нас это книга великая безоговорочно. Несмотря на полнейшее пренебрежение к психологической достоверности, она говорит о главном, о самом главном. И написана она с величайшим и лукавым мастерством. Страницы нарочито неумелые вдруг озаряются такой высокой поэзией и правдой, что дух захватывает. Такую книгу надо бы иметь при себе на каждый день, а вот – нельзя.

Бываете ли вы за городом? В лесу сейчас хорошо. А ведь наши рощи, которые у нас зря называют лесом, ни в какое сравнение с вашими лесами не идут. В природе тоже происходят какие-то странности, весна в этом году у нас была какая-то неуверенная, прерывистая, рывками, и, должно быть, поэтому в один день на одной полянке мы рвали пролески и фиалки, которым пора уже прошла, и лютики и первоцвет, пора которых еще не должна бы начинаться. И дышали цветущими яблонями и терном, и слушали соловья и кукушку.

Как обстоит дело с книгой? Когда она выходит?

Посылаю вам несколько стихотворений, большей частью фельетонного характера. Крепко и с любовью обнимаем вас. Постарайтесь не принимать близко к сердцу всей лжи и мерзости и не падайте духом.

Ваши Лиля и Борис.

 

10

Б. ЧИЧИБАБИН – А. ШАРОВУ

[Конец 1972-го – начало 1973 г.]

Дорогие Анна Михайловна и Шера Израилевич! Может быть, мы с Лилей еще и не самые ленивые и суетные люди на земле, но, во всяком случае, одни из самых. Слава Богу, мы хоть понимаем это и поэтому смиренно и покаянно просим у вас прощения за то, что с таким большим опозданием благодарим за книгу, присланную Шерой Израилевичем, и поздравляем вас с добрым праздником, каким она является. Называя эту книгу добрым праздником, я ни капли не преувеличиваю, тем более что говорю не только от Лилиного и своего лица, но и от имени десятков читателей из моего ближайшего окружения, лично мне известных. Очень грустно и очень больно (не столько за автора, сколько за читателей, и в первую очередь за себя), что от книги осталась половина или даже треть ³⁵, но и то, что осталось, не просто талантливо, а прекрасно, в этом есть душа и сердце Шеры Израилевича, Ваша доброта, мудрость и любовь. Дорогой Шера Израилевич, мы не можем любить Вас больше и лучше, чем любим, и мы знаем, что Вы больше, мудрее, прекраснее того, что Вы пишете, но, если бы мы не знали Вас, мы полюбили бы Вас за эту книгу, такую добрую, человечную, бескорыстную, такую долгожданно-преждевременную, которую по-настоящему оценят через много лет. Большое Вам спасибо, берегите свое здоровье и душу и пишите еще, очень хотим читать Вас.

«Певчего дрозда» мы так и не посмотрели, в Харькове этот фильм не шел, но, зная капризы нашего проката и будучи участниками местного «Клуба друзей кино», не теряем надежды на то, что мы его еще увидим. А вот Андрей Тарковский привозил в Харьков свой «Солярис», нам это понравилось, верней, даже не понравилось (я и о «Рублеве» не могу сказать: понравилось), а просто потрясло силой и уверенностью таланта, иногда жестокого. Из книг, кроме Вашей, читаем только Белля, которого оба очень любим, пожалуй, больше, чем кого бы то ни было из современных писателей, и Нобелевской премии которого обрадовались как личной удаче.

Милая Анна Михайловна, не обижайтесь, что в письме мы обращаемся как бы к одному Шере Израилевичу, это просто кажущаяся видимость формы, мы помним и любим Вас не меньше и в мыслях своих никак вас не разделяем. Как Вам отдохнулось летом? Что Вы делаете и когда будет новая книга? Мы очень хотим, чтобы Вам бъшо хорошо и легко:

Теперь, собравшись с духом, я приступаю к самому тяжелому для меня месту письма. Дело в том, что 9 января мне исполнится 50 лет, к дням рожденья я всегда относился как к не особенно приятной, но неизбежной обязанности, но все- таки 50 – это очень кругло и внушительно. Когда мы были в Москве, Шера Израилевич, не очень, правда, убедительно, но, с другой стороны, и не совсем шутя, обещал, что непременно приедет в Харьков отметить такую дату. Мы с Лилей не то чтобы поверили, но радовались одному воображению, что это могло бы случиться. На всякий случай я напоминаю об этом и, чтоб напоминание это не показалось вам таким уж фантастическим, могу прибавить еще, что аналогичное предложение в письменной же форме послано мной Александру Аркадьевичу ³⁶, совместно с которым приехать на мой печальный праздник будет уже вроде и не так неправдоподобно <…> Очень печально и совсем никому не нужно, что мы так редко встречаемся и так мало видимся и говорим. Но мы счастливы тем, что в тот неожиданный вечер пришли к вам слушать А. А., и остались у вас ночевать, и узнали и навеки полюбили вас живых (потому что по книгам я знал Шеру Израилевича и раньше). Просим вас изо всех сил души беречь себя и друг друга.

Дорогой Шера Израилевич! Помните, еще в прошлый наш приезд Вы загорелись планом познакомить нас с Лидией Кор- неевной? ³⁷ Встречаетесь ли Вы с ней сейчас? Знаете ли что-нибудь о ней? Если Вам известен ее адрес, пришлите его нам. Я очень уважаю душу, талант и совесть этого замечательного человека и этой прекрасной женщины. Можно ли (как Вы считаете?) послать ей мои стихи с выражением любви и признательности? Но это между прочим.

А вообще, пожалуйста, приезжайте.

Крепко обнимаем и целуем вас. Самый большой привет и дружеские объятия Володе.

Всегда Ваши Борис и Лиля.

 

11

А. ШАРОВ – Б. ЧИЧИБАБИНУ

[1974 г.]

Дорогие друзья Лиля и Борис! Ради Бога простите, что мы не ответили на письмо и не поблагодарили вас за прекрасные, чистые и мудрые стихи. Грех большой, но помните, что, несмотря на эту нашу суетность и греховность, мы вас очень любим; да вы это и сами знаете. Что у нас нового? Произошла беда – умерла Тэма Изранлевна – Анина мама, вы ее знаете. Очень грустно и из-за того, что только теперь мы поняли, что могли и должны были сделать последние ее месяцы счастливыми. Но об этом поздно теперь думать. А так жизнь идет без перемен. Я пишу свои заметки. Был перерыв и какое- то сознание бедственного тупика, но теперь это кончилось. Заканчиваю большую работу «Самостоятельность страдания» – это главным образом о Гроссмане³⁸. Может быть, довольно скоро выйдет в Детлите моя книга о сказочниках. Я ее сразу Вам пришлю. Володька учится, но не переобременяет себя, стал писать смешные и грустные опусы. Аня закончила первый этюд о Ландау. По-моему, получилось очень интересно. Напечатана будет эта работа в «Путях в незнаемое» ³⁹. Кроме того, она сдала в «Знание» рукопись дополненных «Трех судеб» ⁴⁰. Видите, как я расхвастался. Пришли гости, ваши (и наши теперь) друзья, и нужно кончать. Напишите нам. На этот раз я отвечу сразу. Из последних новостей, которые должны вас интересовать: Саша Г. ⁴¹ подал заявление на выезд в Израиль. У него интересное предложение из Лондона. Там издается фундаментальная энциклопедия искусств. Из искусств избраны – кино, музыка и поэзия. Т. к. все эти музы близко ему знакомы, редакция предложила ему взять на себя составление русского тома (или томов). Вот и все, остальное расскажем друг другу, когда свидимся. Очень по вас скучаем.

Шера, Аня. Крепко целую вас.

 

12

Б.

1. Имеется в виду книга А. Линдгрен «Пеппи-Длинный Чулок».[↩]
2. А. Ш а р о в, Мальчик Одуванчик и три ключика, М., 1969.[↩]
3. »Человек-Горошина и Простак» («Пионер», 1969, N 10- 12). [↩]
4. Персонаж одноименного рассказа Шарова, впервые напечатанного в журнале «Москва» (1964, N 4).[↩]
5. Персонажи сказки «Человек-Горошина и Простак». [↩][↩]
6. Персонажи сказки «Человек-Горошина и Простак».

   [↩][↩]

7. Имеется в виду статья «Языки окружающего мира…» («Новый мир», 1964, N 4).[↩]
8. Стихотворения Чичибабина: «Таллин» и «С далеких звезд моленьями отозван…». Впервые опубликованы в книге «Колокол» (М., 1989).[↩]
9. Так называли Шарова в дружеском кругу.[↩]
10. Речь идет о книге Ю. Домбровского «Смуглая леди» (М., 1969). В 1976 году книга переиздавалась под заглавием «Три новеллы о Шекспире».[↩]
11. «Сказка о трех зеркалах», в первый и единственный раз опубликованная в книге «Мальчик Одуванчик и три ключика».[↩]
12. См. примеч. 3 к письму 1.[↩]
13. Владимир Шаров (род. в 1952 г.) – сын Шаровых, кандидат исторических наук, прозаик. Автор романов «След в след» (1991), «Репетиции» (1992) «До и во время» (1993), «Мне ли не пожалеть» (1995), «Старая девочка» (1998).[↩]
14. Речь идет о цикле статей о детях, печатавшихся в «Новом мире»: «Языки окружающего мира…», «Взрослые и страна детства» (1965, N 10), «Януш Корчак и наши дети» (1966, N 10).[↩]
15. В издательстве «Советский писатель» готовилась книга Шарова «Повести воспоминаний» (вышла в 1972 году), в которую были включены все три новомирских очерка (с купюрами).[↩]
16. Александр Верник (род. в 1947 г.) – поэт, ученик и друг Б. Чичибабина.[↩]
17. Речь идет о повести Шарова, которая долго ходила в рукописи и была опубликована в его посмертной книге «Окоем» (М., 1990).[↩]
18. Эссе печаталось в N 6 журнала за 1970 год; полностью – в книге «Страна детства» (М., 1976).[↩]
19. С Ю. Даниэлем и А. Синявским Чичибабин познакомился в Москве в начале 60-х, когда готовил к изданию свой первый сборник «Молодость» (М., 1963).[↩]
20. Имеется в виду эссе Виктора Некрасова «Дом Турбиных» («Новый мир», 1967, N 8).[↩]
21. Речь идет о жене Михаила Булгакова Елене Сергеевне.[↩]
22. »Волшебники приходят к людям» с подзаголовком «Книга о сказках и сказочниках» ( М., 1974). [↩]
23. Имеется в виду сказка Антония Погорельского «Черная курица».[↩]
24. Повесть печаталась единственный раз: «Научная фантастика», вып. 4, М., 1966.[↩]
25. Повесть впервые была напечатана в журнале «Юность», 1968, N 2.[↩]
26. Скорее всего речь идет о книге Шарова о чумологах «Жизнь побеждает», неоднократно переиздававшейся и переведенной на многие языки.[↩]
27. Правильное название – «Дети и взрослые» (М., 1966).[↩]
28. Григорий Померанц – философ, культуролог, прозаик, публицист, и его жена Зинаида Миркина – поэт, переводчик, эссеист.[↩]
29. По-видимому, речь идет о статье Г. Померанца «Эвклидовский и неэвклидов ский разум в творчестве Достоевского», опубликованной в журнале «Континент» (N 3) и впоследствии вошедшей в его книгу «Открытость бездне. Встречи с Достоевским» (М., 1990).[↩]
30. Роман-исследование Б. Бурсова «Личность Достоевского» печатался в журнале «Звезда» несколько лет: первая часть – в N 12 за 1969 год, вторая – в N 12 за 1970 год, третья – в N 7-9 за 1972 год.[↩]
31. »Повести воспоминаний». См. примеч. ³ к письму 4 [↩]
32. Е. Черняк. Приговор веков (Из истории политических процессов на Западе), М., 1971.[↩]
33. Феликс Кривин (род. в 1928 г.) – поэт, прозаик. Автор многих книг философско-юмористического плана.[↩]
34. Имеется в виду японский писатель Ясунари Кавабата (1899- 1972).[↩]
35. Это преувеличение: редакция выключила две повести – «Свет софитов» и «Записки музейного работника», которые позже вошли в книгу «Страна детства» (М., 1976).[↩]
36. Галичу.[↩]
37. Чуковской.[↩]
38. Работа не была окончена, осталось множество вариантов. Один из них под названием «Из воспоминаний о Василии Гроссмане» вошел в посмертную книгу Шарова «Окоем».[↩]
39. Анна Ливанова, О Ландау (размышляя над будущей книгой). – «Пути в незнаемое», сб. 11, 1974.[↩]
40. Речь идет о книге А. Ливановой, посвященной создателям неэвклидовой геометрии (М., 1975).[↩]
41. Александр Галич.[↩]