Судьба жанров

Н. Ф. Копыстянская, Жанровые модификации в чешской литературе, Изд. Львовского университета, 1978. 259 стр.

Проблема функционирования жанровых систем еще ждет своего изучения. Существует множество исследований жанра романа, драмы или, скажем, сонета. Но вопрос о том, каков же смысл соотношения жанров, что обозначают их изменения и преобладание одного из них в тот или другой период истории литературы, изучен мало. Однако его важность для воссоздания литературного процесса бесспорна.

Порой высказываются сомнения: а можно ли в самом деле говорить о системе жанров? Какую же связь можно вообразить, например, между терцинами и жанром слезливой драмы? Конечно, такое прямолинейное сопоставление вызовет только улыбку. Но трудно возражать, скажем, против того, что вряд ли возможно в пределах одной литературной системы в один и тот же период одинаково интенсивное развитие торжественной оды и реалистического романа. И совсем уж несомненна связь того или иного творческого метода с определенными жанрами: например, классицизма – с трагедией или реализма – с романом. Столь же несомненно, что эта связь отнюдь не носит поверхностный характер, а затрагивает структурные основы жанра и метода. Проблеме жанровой системы в ее обусловленности развитием художественного метода посвящена книга Н. Копыстянской «Жанровые модификации в чешской литературе».

Автор обоснованно исходит из того, что взаимопроникновение и взаимовлияние жанров, а также появление новых жанровых разновидностей – одна из ведущих закономерностей литературного процесса XX века. Поэтому так важно вникнуть в функционирование жанровых систем в современной литературе.

Н. Копыстянская подходит к рассмотрению этого вопроса на материале чешской литературы 20 – 30-х годов нашего века. Надо сказать, что объект исследования чрезвычайно благотворен для раскрытия интересующей автора темы: чешская литература, пережившая в этот период блестящий подъем, отличалась большим многообразием жанровых исканий. Этот процесс во многом определял и характер становления социалистического реализма в чешской литературе, привлекающего главное внимание автора.

В кратком, но содержательном предисловии Н. Копыстянская формулирует принципы своего подхода к категории жанра, предусматривающего его рассмотрение и в теоретическом, и в историческом, и в национальном плане, а также учитывающего и индивидуальные, особенности таланта того или иного художника. В той мере, в какой исследовательница придерживается этой установки, не упуская из вида критерия системы жанров, она добивается успехов.

Серьезная роль очерка и репортажа в развитии социалистического реализма, как и вообще реализма XX века, бесспорна. Закономерно поэтому то большое внимание, которое уделяет этому жанру автор. Во-первых, в репортаже нашло свое выражение естественное стремление запечатлеть как можно более точно потрясающие в своей исторической новизне факты, во-вторых, в нем проявлялись тенденции ниспровержения испытанных литературных форм, поиски их обновления и, наконец, наиболее непосредственно раскрывалась агитационная направленность художественных произведений, созданных на основе нового метода. Н. Копыстянская внимательно исследует многочисленные разновидности этого жанра в литературе Чехословакии, несомненно, принадлежащие к его достижениям в европейском масштабе.

Кстати, широкий диапазон сопоставлений с другими национальными литературами – одно из достоинств книги. Правда, можно было бы пожелать – особенно когда речь заходит о творчестве Э. -Э. Киша и Ф. Вайскопфа, – чтобы более обстоятельно были рассмотрены типологические и исторические соотношения чешской и пражской немецкой литературы.

Понятно, почему автор особую главу посвящает очерку о Советском Союзе: эта тема занимает действительно исключительное место в чешской литературе тех лет. И тем не менее вряд ли правомерно его выделять в особый жанр. Зато чрезвычайно существенна для уяснения основной теоретической проблемы книги глава о малых жанрах. В чешской литературе они представлены исключительно многообразно: кроме очерков и рассказов, здесь рассматриваются и сказки известного пролетарского поэта И. Волькера, и гротесковые новеллы И. Ольбрахта, и пародийно-фантастическая новеллистика И. Гаусманна. Эти жанровые разновидности изучены гораздо меньше, чем роман, и богатый материал, приведенный в этой главе, вызывает большой интерес. Справедливо наблюдение Н. Копыстянской о той большой роли, которую сыграли малые жанры в формировании чешской пролетарской литературы. Причину этого автор видит в заложенных в них возможностях оперативно выражать новое идейное содержание, в предпосылках эстетического порядка, в поисках новой образности на путях условности, фантастики, гротеска.

Думается, однако, анализ произведений, привлекаемых в этой главе, позволяет сделать более широкие и смелые выводы о новых исканиях в реализме, об изменениях этого метода в XX веке. В чешской литературе прошлого столетия развитие критического реализма не достигло таких высот, как, скажем, в русской или французской, не существовало и реалистического романа такого уровня. Перед чешской литературой еще стояла задача преодолеть описательность, морализаторство, тяжеловесную информативность, свойственные реализму на менее зрелой стадии его развития. Поиски новаторских решений в XX веке в меньшей степени ориентировались на развитие накопленного опыта, чем на художественную ломку, в том числе и ломку системы жанров. И хотя как раз в области малых жанров традиция чешской литературы была богатой, авторы скорее отталкивались от нее или пересоздавали, чем непосредственно продолжали. В этом смысле показательны искания К. Чапека в его рассказах 20-х годов (к сожалению, автор о них не говорит): обращаясь к традиционной форме юмористического рассказа, К. Чапек переиначивает эту форму благодаря амбивалентности присущего ему юмора и новаторскому использованию стихии разговорного языка.

Приведенный в книге Н. Копыстянской анализ многих произведений подводит к мысли, что те «же историко-литературные обстоятельства, которые вызвали интенсивное развитие малых форм, привели и к сдвигам в строении романа, к появлению его новых разновидностей. Главе о романе 20-х годов дан удачный подзаголовок: «От старых корней молодые побеги». Действительно, в этот период чешский роман выходит на самые передовые позиции в развитии европейского романа. Автор останавливается на многих явлениях, обозначивших существенные линии движения жанра романа.

Убедительна общая оценка исключительной роли в чешской литературе «Похождений бравого солдата Швейка» Я. Гашека. Можно спорить с определением его жанровой специфики как «бурлескного романа-эпопеи» (нам представляется, что бурлеск – только один из художественных пластов книги и не определяет ее структуры), но в целом разбор этого произведения, в котором эпическое начало сочетается с сатирой, с травестийными приемами, с пародией и сатирической гиперболой, а патетика соседствует с прозаичностью и вульгарностью, не вызывает возражений. Если задуматься о роли «Похождений бравого солдата Швейка» в развитии жанра романа, то можно сказать, что Я. Гашек вложил в них тот заряд отрицания, который в других литературах нередко содержался в критическом реализме, но не ограничился этим, а раскрыл величественный потенциал человечности, который таился в народной стихии.

Удачно рассмотрены и первые романы, написанные в духе социалистического реализма, – «Анна-пролетарка» И. Ольбрахта и «Лучший из миров» М. Майеровой, – как новый тип социально-психологической прозы, который исследователь называет «романом революционного прозрения». Выбранный Н. Копыстянской аспект позволяет осмыслить те новые отношения между человеческой судьбой и историей, которые раскрываются в романе этого типа, примыкающем к более традиционному виду романа воспитания.

Автор уделяет много внимания той полемике, которая велась в Чехословакии о судьбах романа. Вывод, который можно сделать сегодня из этих поражающих своей страстной категоричностью споров, один: ни догматическое отрицание романа как «буржуазного жанра», ни попытки предсказать только какой-то единственно «правильный» путь его развития не оправдали себя. В этом, кстати, уязвимость, на наш взгляд, во многом блестящей книги «Роман и народ» Р. Фокса, видевшего магистральный путь романа в реставрации героического эпоса. «Пророческими» оказались только те теории, которые исходили из исторической изменчивости форм романа и их исключительно интенсивного обогащения в XX веке. Таковы мысли замечательного чешского критика Ф. -К. Шальды, утверждавшего, что догматическое представление о «чистоте жанра» может стать помехой в движении романа, стремящегося отобразить многоликую динамику современной жизни. А чешский критик-марксист Б. Вацлавек предвидел в будущем синтез романа и репортажа. Такая тенденция действительно оказалась плодотворной, и вполне справедливо автор книги уделяет ей большое внимание.

Естественно стремление исследовательницы остановиться подробнее на тех видах романа, которые изучены меньше. Так, специальные разделы книги посвящены жанру очерково-публицистического романа и романа-баллады, в первом из названных разделов содержится интересный анализ незаслуженно обойденных вниманием литературоведов романов «Зеркало за решеткой» И. Ольбрахта и «Плотина» М. Майеровой. Хорошо, что Н. Копыстянская стремится определить ту значительную роль, которую эти романы играют в чешской литературе нашего века. Впрочем, мне кажется не совсем убедительным отнесение «Зеркала за решеткой» и «Плотины» именно к жанровой разновидности очеркового романа. Что касается «Плотины», то говорить о принципе репортажности в этом романе-утопии можно, только помня об особом понимании этого принципа в данном случае.

Думается, однако, что было бы более продуктивно рассмотреть «Плотину» в ряду современных утопий.

Видимо, место романа И. Гаусманна «Промышленное производство добродетели» также в разделе о фантастике, а отнюдь не в разделе о сатире, куда он помещен, хотя сатирическое начало в нем, как и во многих других романах-утопиях XX века, выявлено чрезвычайно отчетливо. Здесь прямо напрашивается сравнение с творчеством К. Чапека, в это же самое время приступившего к созданию романов-утопий, открывших новую страницу в развитии мировой фантастики. Сравнение с К. Чапеком позволило бы поставить вопрос о месте фантастики, затрагивавшей коренные общественные и философские вопросы современности, в системе литературных жанров.

Заслуживают внимания размышления Н. Копыстянской о балладной прозе. Автор справедливо отмечает, что в этой жанровой разновидности уживаются две, казалось бы, противоположные тенденции – документальность и смелое обращение к условности и фольклорной сказочности. А это создает единство эпического, лирического и драматического начал, расширяет возможности современной прозы, что автор убедительно доказывает, привлекая романы И. Ольбрахта, М. Майеровой, В. Ванчуры. Что же касается «Гордубала», да и вообще философской трилогии К. Чапека, о которой тут также идет речь, то сопоставление различных «вариантов» одной и той же реальности, увиденной с разных точек зрения, и философское осмысление такого сопоставления вряд ли укладываются в ясную в своем драматизме конструкцию баллады.

Говоря об очерке 30-х годов, Н. Копыстянская касается интересного и живо дискутировавшегося в то время вопроса о народности и экзотичности, по которому чешская марксистская критика вела полемику с авангардистскими концепциями К. Тейге, видевшего народность литературы в некоем усиленном заряде развлекательности, в самой жгучей экзотике и авантюрности. Можно присоединиться к автору книги, также отрицающему правомерность подобной точки зрения. Но в то же время, скажем, К. Чапек видел проявление народности в яркой образности, в захватывающем сюжете, в масштабности столкновения добра со злом.

В чешской литературе социалистического реализма, не принимавшей легковесной развлекательности, боровшейся против пустопорожнего чтива, идейная нацеленность и глубина эстетического постижения действительности никогда не ассоциировались с назойливой дидактичностью и унылой натуралистичностью. Может быть, эту сторону вопроса не следовало упускать из вида, разбирая споры об экзотике. Она важна для осмысления системы жанров в чешской литературе.

Как уже говорилось, автор монографии исследует прежде всего менее изученные явления чешской литературы. Поэтому здесь нет специального разбора романа-эпопеи, который, как справедливо замечается, в общем, хорошо изучен. Но таким образом исследовательница лишает себя возможности сделать некоторые общие выводы, касающиеся системы жанров в чешской литературе рассматриваемого периода как единого целого. И одна из таких объединяющих тенденций – поиски новой эпичности. Они проявляются не только в романах-эпопеях, как у М. Майеровой или М. Пуймановой, но и в синтезе романа и репортажа, позволяющем охватить широкий поток современной действительности. Своеобразным поиском эпичности – в ее, так сказать, первозданном виде – является и обращение прозы к поэтике баллады. Подлинно эпическое осмысление той исторической ломки, которую принесла человечеству первая мировая война, мы найдем в «Похождениях бравого солдата Швейка». Наконец, в романе-утопии, и не только в «Плотине», о которой идет речь в книге, но и в «Фабрике Абсолюта» К. Чапека и особенно в его «Войне с саламандрами» создается своеобразная эпопея современной жизни, рамки романа расширяются до границ земного шара, а героем становится все человечество.

Конечно, это вовсе не значит, что эпичность – единственный путь постижения исторически значимой проблематики современности. Эта же тенденция наблюдается в чешском романе, и в гротесковых, и в метафорических формах, и в тех произведениях, которые характеризуются углубленным анализом внутреннего мира отдельного человека и осмыслением значительности и неповторимости индивидуальной судьбы. Две ориентации, на первый взгляд противоположно направленные, связаны с углублением и обогащением реализма в чешской литературе XX века, со стремлением овладеть важнейшими философскими, нравственными и социальными проблемами нашего времени. И произведения, которые создавались в русле социалистического реализма, по-своему, с присущей этому методу идейной насыщенностью решали эти же общие проблемы национальной литературы, выдвинувшейся на одно из ведущих мест в литературе европейской.

Многие из этих тенденций раскрыты убедительно и тонко в книге Н. Копыстянской. Ее исследование вызывает не столько возражения по общим или частным вопросам, сколько желание что-то додумать, уточнить, кое в чем пойти дальше. А таково свойство всех серьезных литературоведческих работ.