№3, 1971/Обзоры и рецензии

Страсть исследователя – радость познания

Феликс Кузнецов, Публицисты 1860-х годов. Круг «Русского слова». Григорий Благосветлов, Варфоломей Зайцев, Николай Соколов, «Молодая гвардия» (серия «Жизнь замечательных людей»), М. 1969, 336 стр.

Знаменательно, что в массовой, популярной серии «Жизнь замечательных людей» все чаще публикуются работы, отмеченные подлинной научностью и историзмом, являющиеся результатом кропотливых архивных источниковедческих изысканий и документальных исследований, снабженные даже серьезным научным аппаратом. Значение такого рода книг не ограничивается популяризацией известного, – они, как правило, являются и новым словом в исторической в литературной работе, расширяют наши знания о минувшем.

В свою очередь сам жанр серии «Жизнь замечательных людей», рассчитанной на широкого, массового читателя, требует от историка литературы не простого умения и даже таланта писать интересно и увлекательно, а динамики движения авторской мысли, напряженного развития сюжета исследования, радости познания нового, неизвестного. Документальная, исследовательская проза («Публицисты 1860-х годов» Ф. Кузнецова принадлежат к этому жанру) имеет свои внутренние законы развития, по которым и надлежит судить ее.

Правда, книга Ф. Кузнецова перегружена собственно исследовательским материалом. Конечно, жизнь людей, о которых рассказывает автор, насыщена прежде всего духовными исканиями, чрезвычайно сложными, противоречивыми, но опыт популярного повествования о внутренней жизни настолько богат в нашей документально-художественной прозе, что можно было бы и в данном случае писать так, чтобы ни на минуту не ослаблялся интерес самого массового читателя. Такой жанровой «гармонии» книге не хватает. Видимо, мы имеем здесь дело с одним из вариантов «преувеличения от увлечения».

Книга состоит из трех исторических очерков, посвященных известным публицистам и критикам 60-х годов XIX века, входившим в круг «Русского слова» (1859 – 1866), определившим, вместе с Писаревым, лицо журнала: Григорию Благосветлову, Варфоломею Зайцеву и Николаю Соколову.

Тема не была случайной для автора: несколько лет назад в издательстве «Художественная литература» вышла его монография «Журнал «Русское слово», первая крупная работа о популярнейшем демократическом органе 60-х годов минувшего века. Она свидетельствовала о глубине и основательности знания автором той эпохи, о собственном взгляде на предмет исследования; обнаженно полемичная, книга спорила с устоявшейся традицией недооценки журнала Писарева и Благосветлова, с давней и явно несостоятельной тенденцией выключения этого противоречивого и сложного издания из русла революционно-демократических идей.

Исторические очерки-биографии Благосветлова, Зайцева и Соколова – продолжение этой работы. Автор шел здесь в полном смысле по целине, поднимая неизведанные пласты архивных и иных источников. В очерках немало интересных находок и своеобразных открытий чисто биографического плана, помогающих главному – проникновению в суть характеров героев, постижению их нравственного облика и мировоззрения. Таковы страницы книги, посвященные детским и юношеским годам Благосветлова, во многом определившим демократизм его воззрений, его дружбе с Герценом, его подпольным связям с революционной организацией 60-х годов «Земля и Воля». Автор открыл связи Зайцева с революционным студенчеством 60-х годов, а через Ножина – и с кругом лиц, входивших в организацию Худякова.

Ф. Кузнецов установил авторство многих публицистических и литературно-критических выступлений. Он доказал, что статья «Представители немецкого свиста Гейне и Берне» принадлежит Зайцеву, ею должна была начаться публицистическая деятельность критика. Замечательная «Домашняя летопись»»Русского слова», как теперь выяснено, в течение ряда лет велась Благосветловым; брошюра «Социальная революция», изданная в 1868 году в Берне на немецком языке, принадлежит Соколову. Работа Ф. Кузнецова настоятельно напоминает, как о насущнейшей необходимости, об издании трудов этих писателей-шестидесятников.

Главное в книге – облик того легендарного времени, который автору удалось воссоздать. А решение этой задачи было бы невозможно без глубокой характеристики политических и литературных боев в 60-е годы, без выяснения особенностей мировоззрения публицистов «Русского слова».

Вот почему книга «Публицисты 1860-х годов» дает материал не только для размышлений о литературной и общественной деятельности ее героев, но и для осмысления общих закономерностей развития русского освободительного движения и демократических идей той поры.

Герои книга Ф. Кузнецова – и Благосветлов, и Зайцев, и Соколов – каждый по-своему чрезвычайно далеки от устоявшихся «эталонных» представлений о том, какими должны быть, с точки зрения иных исследователей, революционеры-демократы. Они непохожи друг на друга и уж ни в малой степени не являются копиями портретов Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина или Герцена. В их облике, в их деятельности не все может быть безоговорочно одобрено и принято. Достаточно вспомнить нападки Зайцева на Пушкина, Лермонтова и Шекспира. Или некоторые особенности характера Благосветлова, – вспомним об оценках Шелгунова, неоднократно подчеркивавшего всю меру противоречивости натуры руководителя «Русского слова», а к концу жизни прямо называвшего его приобретателем. Или прямолинейность и упрощенность иных суждений Соколова… И наконец, противоречия их взглядов, которые автору было важно понять и объяснить.

Объективные трудности, которые сказались на русской революционной демократии во второй половине 60-х годов вследствие краха революционной ситуации и спада революционной волны, по-разному отразились на миросозерцании деятелей той поры, Зайцева эти трудности толкали, например, к своеобразному «бланкизму», левому революционаризму, не имеющему, кстати, ничего общего с реформизмом, который ему нередко приписывали; Благосветлова делали все более осторожным и сдержанным в отношении революционных и социалистических перспектив.

Ф. Кузнецов не обходит сложности идейного развития публицистов «Русского слова», однако он считает, что их наличие еще не дает основания выводить круг авторов этого журнала за рамки революционно-демократической идеологии.

Споря с А. Лебедевым, отстаивавшим в одной из своих статей, как пишет Ф. Кузнецов, «элитный» взгляд на революционных демократов, антиисторическое представление об этом драматичнейшем, противоречивом социальном движении как некоем «рыцарском ордене», достойном объединять в своих рядах только «избранных» (скажем, «грешный» Зайцев, не говоря уже о Благосветлове, зачислен в этот «орден» быть не может), автор книги «Публицисты 1860-х годов», в частности, замечает: «В действительности революционные демократы – не каста избранных, не почетный титул, присваиваемый за «истинность» воззрений, но чрезвычайно сложное, объемное и противоречивое общественное движение, целая полоса, этап в истории русской общественной мысли второй половины XIX века… Формы революционно-демократической идеологии не были статичными, они менялись в зависимости от исторической ситуации – увы! – далеко не всегда сохраняя ту «истинность», которая была свойственна мировоззрению Чернышевского. Историческая эволюция идеологии русского революционного демократизма была драматической…» (стр. 196).

Ф. Кузнецов стремится к объективности и прямо декларирует это стремление. Есть ли в книге отступления от этой научной нормы? Хотя и незначительные, но есть, что не удивительно для работы о таком сложном предмете, как деятельность публицистов «Русского слова». Это касается как позитивных, так и негативных оценок Благосветлова и Зайцева. Не оспаривая общую концепцию мировоззрения Благосветлова, нельзя признать, что авторская аргументация в каждом конкретном случае безусловно убедительна. Правильно считая Благосветлова «политическим бойцом» (стр. 9), Ф. Кузнецов, однако, иногда идет формально-логическим путем, сближая Некоторые идеи публициста с революционными идеями. Он избрал просто не тот материал. Скажем, он пишет о том, что в сочинениях Благосветлова можно обнаружить влияние герценовского взгляда на революцию, «прежде всего – в трактовке вопроса о праве народа на революционное насилие» (стр. 67). Но статья Благосветлова о Тюрго, на которую ссылается в данном случае Ф. Кузнецов, является слабым основанием для такого решительного вывода. Что считает Благосветлов достоинствами Тюрго, известного министра-реформатора эпохи Людовика XVI? Мысль об объединении всех сословий, осуществление «без потрясений и крови» социально-экономической «величайшей реформы» 1. Благосветлов в статье о Тюрго действительно говорит о народном гражданском воспитании. Однако из контекста статьи о французском министре никак не вытекает идея революционности Благосветлова: подобное воспитание, говорит публицист, было уже осуществлено во Франции, но оно оказалось лишь благоприятной почвой для мирных реформ Тюрго. Такая концепция не удивительна: статья написана в 1860 году, когда публицист был еще во власти реформистских иллюзий.

Подобное историческое смещение обнаруживается и в замечаниях автора книги, когда он в словах Благосветлова о «бессмысленных политических драмах», оканчивающихся «безумными реакциями и упадком нравственных сил народа», видит не реформизм, а идею организованного революционного движения, подготовленного «политическим, гражданским воспитанием масс» (стр. 68). Слова Благосветлова (из статьи о Маколее) относятся к 1861 году, когда еще даже Чернышевский но выдвинул указанную идею (он сформулирует ее в самом конце 60-х годов в романе «Пролог»). Время для такой идеи не настало, социальные утопии вождей революционной демократии не получили еще своего жестокого опровержения.

Глава о Благосветлове заслуживает еще одного упрека: в ней не говорится отчетливо о литературно-критических воззрениях публициста. Между тем мысль Благосветлова о том, что «искусство для искусства есть праздная роскошь, терпимая только теми народами, которым истинное образование недоступно» 2, заслуживала внимания и анализа.

Очерк о Зайцеве представляет большой и не только исторический интерес: суждения замечательного «нигилиста» о критиках, готовых променять Некрасова на Хомякова и всех Аксаковых или сблизить его с Фетом, звучат весьма современно.Правда, здесь Ф. Кузнецов кое-что переоценил, не учел, а порой и недооценил у Зайцева. Думается, например, что не следовало категорично утверждать, будто бы художественная литература осмыслялась критиком «под строго определенным, революционно-демократическим углом зрения» (стр. 174). Автор, в частности, ссылается на статьи Зайцева о Гейне. Но нельзя считать, что Зайцев в духе революционно-демократической социологии объясняет предпосылки сатирической деятельности Гейне-поэта (Зайцев писал не о социально-исторических, а о национальных предпосылках). С другой стороны, Ф. Кузнецов напрасно считает, будто Зайцев, противопоставляя в политическом плане Гейне его оппоненту, немецкому публицисту Берне, отдает предпочтение последнему. Критик писал: «Гейне был гораздо более опасным врагом, чем Берне» 3. Тут несомненно, кстати, имеется в виду именно сила поэтического слова Гейне, которую якобы Зайцев, по мнению Ф. Кузнецова, недооценивал, проявляя «утилитарную ограниченность понимания искусства» (стр. 146).

На наш взгляд, Ф. Кузнецов чрезмерно высоко оценивает статью Зайцева «Взбаламученный романист», ибо в статье об «антинигилистическом» романе Писемского слишком велики неточности (так, он заявляет, что в Бакланове, персонаже «Взбаламученного моря», «совмещаются все Обломовы, Лаврецкие, Рудины и пр.» 4).

И еще одно замечание. Ф. Кузнецов, судя по всему, полностью принимает высказывания Зайцева, считающего поэзию Некрасова народной лишь потому, что ее герой – крестьянин. С таким ограниченным пониманием народности некрасовского творчества соглашаться не следует.

Этим, пожалуй, и ограничиваются некоторые отступления Ф. Кузнецова от объективности. В целом внутренний пафос книги «Публицисты 1860-х годов» заключается в конкретно-историческом исследовании своеобразия того периода освободительного движения в общественной мысли России, который наступил после революционной ситуации 1859 – 1862 годов, не вылившейся, вопреки надеждам Чернышевского и Добролюбова, в революцию. Именно этот период, трагический для русской демократии, с наибольшей полнотой и яркостью отразился в деятельности Писарева и его сподвижников по «Русскому слову» (как, впрочем, он по-своему отразился и в выступлениях «Современника» последних лет его существования).

Такова концепция автора, вовсе не отвлеченно-теоретическая, но конкретно-исследовательская, подкрепляемая всесторонним анализом своеобразия позиций и поисков публицистов «Русского слова», поисков выхода из создавшегося положения, когда страна беременна революцией, а народные массы спят глубоким сном. Поисков, исполненных противоречий и непоследовательностей, – неверно было бы этого не замечать, – но при всем том высоких и честных, одухотворенных святой верой в социализм.

Именно против этого вывода, подтвержденного всем материалом исследования, выступил В. Архипов в статье «История – герой – биограф» («Огонек», 1970, N 34), не поняв в книге самого ее существа. По мысли критика, книга «Публицисты 1860-х годов» не отвечает на главный вопрос: «в чем национально-историческое значение журнала «Русское слово» и его участников. Какую особую роль они выполнили, какую идею несли, что сделали в направлении генерального развития нашей истории – на перевале от второго этапа освободительной борьбы, революционно-демократического, к третьему, пролетарскому? А ведь в этом суть всей эпохи, в которой жили и работали Благосветлов, Зайцев, Соколов» (стр. 28).

На этой основании, не затрудняя себя доказательствами, В. Архипов заключает, что «книга не состоялась». Он выдвигает свою встречную концепцию «национально-исторического значения журнала «Русское слово», объявляя ее принадлежностью «современной исторической науки» и потому, видимо, не считая нужным ее доказывать. По мнению В. Архипова, в отходе публицистов «Русского слова» от традиций «Современника», «в молчаливых несогласиях и спорах с ним, в отказе от идеи крестьянской революции все яснее и яснее рисовались контуры нового мировоззрения – в этом сложном процессе рождалась мысль о всемирно-исторической роли пролетариата как факте истории русской общественной мысли, отражавшей развитие рабочего класса в России и выделение его из общей массы угнетенного народа» (стр. 28). Но конкретный материал оснований для столь далеко идущих выводов не дает. Это – модернизация истории, искусственное «подтягивание» публицистов «Русского слова» к марксизму. Ведь журнал «Русское слово» принадлежал эпохе, которая была, по сути дела, ближе к началу второго, разночинского, периода русского освободительного движения (1861 – 1895 годов), а не к его концу, – до пролетарской революционности надо было еще идти и идти. Объективные социально-экономические процессы жизни России того времени не давали возможностей для вычленения из крестьянского демократизма качественно «нового мировоззрения», выделявшего будто бы рабочий класс как ведущую всемирно-историческую силу из массы угнетенного народа. Ни «Очерки по истории труда» Писарева, несмотря на гениальные прозрения критика, ни материалы, посвященные положению фабричных рабочих, ни пересказ в журнале отдельных страниц из Маркса еще не подтверждают этой более чем спорной идеи В. Архипова. В книге же Ф. Кузнецова все эти факты нашли верное научное истолкование.

Еще надо доказать, что в публицистике Благосветлова, Зайцева и Соколова рождалась мысль о всемирно-исторической роли пролетариата, что именно они выделили рабочий класс из общей массы угнетенного народа, что рабочий вопрос – «самое главное и основное» для них и для времени, которому они принадлежали. Доказать это будет трудно, потому что их публицистика, да и само время говорят о другом, и хотя деятели «Русского слова» (кстати говоря, как и деятели «Современника») не «проходили мимо» рабочего вопроса, они осмысляли его с позиций не пролетарской, но крестьянской демократии.

Значение книги Ф. Кузнецова в том и заключается, что в ней с достаточной точностью и аргументированностью определены роль и место публицистов 60-х годов, входивших в круг «Русского слова»: они не были выразителями пролетарской идеологии; они принадлежали русской демократии, составляя свою, специфическую ветвь в истории общественной мысли, по-своему выражая трудное, трагическое, противоречивое время второй половины 60-х годов.

  1. Сочинения Г. Е. Благосветлова, СПб. 1882, стр. 319.[]
  2. Сочинения Г. Е. Благосветлова, стр. 422.[]
  3. В. А. Зайцев, Избранные сочинения в 2-х томах, т. I, М. 1934, стр. 120.[]
  4. Там же, стр. 143.[]

Цитировать

Николаев, П. Страсть исследователя – радость познания / П. Николаев // Вопросы литературы. - 1971 - №3. - C. 218-222
Копировать