Стихийное бедствие, или В координатах «золотого сна».

Исследование-фельетон

МИФОЛОГЕМА С ЧАЙНИКОМ

Вспоминается случай из периода застоя: накануне одного из партийных съездов меня привлекли к написанию пионерского приветствия. Как-то так получилось, что хорошие и разные детские писатели заболели и на наши молодые плечи легла задача создания ответственного произведения для декламации. Нам досталась фанфарная часть: это когда пионеры только-только вошли в зал съезда и что-то там говорят ниочемным хором с приличествующим будущему страны энтузиазмом. Были мы молоды. Понятия о субординации, аукаясь с недавними армейскими буднями, еще жили в нашей крови. Ах, какое веселое содружество было у нас, не рассоренное всякими Барановыми-Гонченко, не разобщенное на литкучки и литгруппки!..

После девяти вариантов фанфарной части мы были вызваны на ковер к Самому (запамятовал его небоскребную фамилию). По-отечески похвалив, Сам промолвив: мол, хорошо бы зарифмовать в заключение следующее: «Мы, пионеры Советского Союза, горячо приветствуем… обязуемся… поздравляем… желаем… и лично Генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза, Председателю Президиума Верховного Совета Союза ССР, горячо любимому товарищу Леониду Ильичу Брежневу…»

Ответом на невинное предложение Самого было наше конфузливое молчание. Потом кто- то объяснил комсомольскому лидеру, что для выполнения поставленной задачи в русском силлабо-тоническом стихосложении нет подходящего размера. «Может быть, поищите?» – спросил нас с надеждой Сам.

И тут одного из нас осенило: «Есть! Гекзаметр?» – «Что это такое?,.» Заунывным хором мы затянули запомнившееся со студенческой скамьи: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…»

Гекзаметр был отвергнут. Означенную километровую фразу с титулярными причиндалами детишки произнесли речитативом…

Пример показателен несколькими параметрами. Во-первых, так профанировался собственно жанр. Во-вторых, оптимальное подтверждение находил тезис о том, что нет таких трудностей, которые нельзя было бы преодолеть упорством (впрочем, кто-то заметил: есть – выдавить зубную пасту и снова вдавить ее в тюбик!). В-третьих, пример показывает, какими путями-перепутьями шло решение проблемы единства формы и содержания в художественном произведении с гражданским пафосом. (Снова оговорюсь: находились шутники, которые решали эту эстетическую проблему более диалектически. Поэт Николай Карпов сказал: «Была бы форма, а содержание нальют…»)

Что же представляла собою поэзия последних двух десятилетий совка? Мне представляется, что вся она укладывается в схему, условно названную «В координатах «золотого сна». Название – из школьно-цитатных стихов пьесы «На дне»:

Господа! Если к правде святой

Мир дорогу найти не умеет, –

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой!

 

Находясь в объятиях Морфея, поэзия вырабатывала свои законы, условности, традиции, рождала своих гениев и лауреатов, бронзовеющих на глазах вместе с собственными эпо- халками и нетленками. Не случайно символическим образом времени стал дремлющий в президиуме член Политбюро – среди таких же президиумных стариков. Когда сон развеялся и мы открыли глаза, некоторые наши лауреаты нашли свое призвание в деятельности, не лишенной поэтического ореола, но не связанной впрямую с творчеством. Скажем, лауреат Ленинской премии за столь же эпохальные, сколь дремучие поэмы Е. Исаев сообщил теперь в интервью, что успешно занимается разведением курей и другую живность думает завести. Но это – позже. Тогда же Егор Александрович председательствовал в президиумах на поэтических вечерах и возбуждал зал речами, соперничающими своей протяженностью со стройкой века – БАМом, а дремучестью – с брянским лесом из песни времен последней войны «Шумел сурово брянский лес…».

Существование поэзии в координатах золотого сна удачно соответствовало мифологизированному представлению общества о социализме и вообще мифологизированному сознанию народа с сакральным, мифологическим исчислением: три источника- три составные части материализма, девять сталинских ударов, шаг вперед – два шага назад…

Лучший друг советских детей, учителей, шахтеров, трактористов, гинекологов и, конечно, поэтов дал образчик простой, соперничающей с манной кашей логики. Еще в 1905 году тов. Сталин писал (цитирую по Краткому курсу): «Что нужно нам, чтобы действительно победить? Для этого нужны три вещи: первое – вооружение, второе – вооружение, третье- еще и еще раз вооружение». Налицо аналогия с сакральным числом русской сказки: три брата, три сестры, три желания, три котла и т. д. Великий кормчий выработал и собственный стиль: «Депутат – слуга народа», «Женщина – большая сила в колхозе». Образцы усатого красноречия вошли в анналы: «царь, оправившись после заключения мира с Японией, использует страх либеральной буржуазии перед революцией», «есть человек – есть проблема. Нет человека – нет проблемы». И венцом всего: «Но Ленин не стал их слушать, прошел мимо них к массе рабочих и солдат и с броневика произнес свою знаменитую речь».

Теперь мы понимаем, откуда у советской поэзии взялся рубленый и простой, как правда, слог (хотя будем помнить, что есть простота, что хуже воровства!) – слог, проникший даже в детскую поэзию. Как в стихах о посещении Музея Ленина:

Уж в этом чайнике нельзя,

Должно быть, воду греть,

Но как нам хочется, друзья,

На чайник тот смотреть!

 

Да что там детская поэзия?! Обаяние стиля, слога, лексики Вождя всех народов оказало сильное влияние на речи недавних лидеров страны. Разве не у Иосифа Виссарионовича взял свой слог Егор Кузьмич Лигачев! А наше политическое мышление, точнее, мышление, выраженное в точных и кратких глаголах «начать» и «углубить»? А формула «процесс пошел»? А «червяки», «телеобезьяны» и другие представители фауны из речей бывшего спикера всея Руси? Не из того же ли Краткого курса – их происхождение: «Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ…» Но это – тема иного исследования. Мы – о поэзии.

 

«СОСИ ВЗАХЛЕБ ЗЕМНУЮ ГРУДЬ…»

Существует непреложное правило: каждый должен мыслить самостоятельно, чтобы потом не прозревать коллективно. Нарушение условий привело к коллективной слепоте. И до коллективного прозрения еще слишком далеко. Я бы назвал эту коллективную слепоту летаргическим сном, пребыванием с закрытыми глазами и нешевелящимся разумом в координатах Морфея с ненавязчивым профилем постсоветского рэкетира, промышляющего в районе Рижского рынка в Москве…

Бывший редактор журнала «Наш современник» С. Викулов писал:

Пусть в блеске славы и почета

он (уходящий год. – А. Щ.) завершится на селе

и звонкой цифрою отчета,

и хлебом-солью на столе¹.

 

Попытаемся и мы поговорить о поэзии последних десятилетий в стиле «звонкой цифры отчета», которая нередко, а точнее, как правило, находилась в прямом противоречии с «хлебом-солью на столе».

Оговорюсь сразу: не лезу в ниспровергатели и революционисты. Последние два десятилетия (а именно до 1985 года) дали немало хороших и отличных стихотворных книжек. Продолжали работать В. Соколов, А. Жигулин, Н. Матвеева, Д. Самойлов, О. Чухонцев. Выпускали новые книги Б. Слуцкий, Ю. Левйтанский, Ю. Мориц. Вечера Б. Окуджавы и А. Вознесенского переполняли залы Политехнического. Евг. Евтушенко собирал Лужники, а то и «Олимпийский». Украдкой читались стихи Бродского и Кублановского. Вспоминались СМОГ, «лйанозовская шкрла». Развивалась нетрадиционная поэзия в лице метафориков: автору этих заметок удалось опубликовать в альманахе «Поэзия» в самые застойные годы 300 (!) строк отца метафористов Ивана Жданова. Все знали о существовании А. Аронова и распевали его песенку о тете, а то и «Когда горело гетто…».

Но для «звонкой цифры отчета» был важен вал. И этот валовой показатель следует рассмотреть отдельно, поскольку именно он забивал штучный товар Поэзии – своим обилием, тиражами, внедрением в мозги с помощью средств массовой информации, спец-лит-мероприятий в масштабах страны и отдельно взятых республик.

Конечно, погоду в поэзии делали не те стихи и не те авторы, которых мы цитируем в наших заметках. Но все они взяты из книжек и газет, минимальный тираж которых 30 тысяч экземпляров – средний тираж поэтического сборника периода застоя. В основном же книжки, альманахи и журналы выходили тиражами 100 тысяч и больше. Это делает в прямом и переносном смысле наши аргументы весомыми, слишком весомыми !.

Автор заметок считает необходимым сразу же объясниться с читателем: памятуя о необходимой проверке всех цитат, приводимых в очерке, он обратился к сборникам, альманахам, газетам, антологиям последних двух десятилетий. Но вскоре наткнулся на строки, заставившие его потянуться к перу и внести в заметки дополнения: это была книга С. Куняева «Пространство и время» (М., 1985). У всех на памяти недавняя борьба этого автора со «спаивателями» русского народа, по закономерной случайности оказывающимися всякими жидомасонами. Стихи прошлых лет С. Куняева внесли существенные коррективы в вопрос «спаивания»:

Я пил за праздничным столом

и в Грузии, и на Памире,

да так, что забывал о том,

кто я и где меня вскормили.

(с. 46)

 

Я взял вина и сигарет,

подсел за стол к хмельному парню…

(с. 52)

 

….Но знаю, если днем слукавлю,

в отместку вечером напьюсь.

(с. 59 – 60)

 

Бутылку красного распили,

мануфактурой закусили…

(с. 60)

 

Нас водка не сбивает с ног,

а только силы прибавляет.

(с. 97)

 

…Жить по-советски и по-русски

и пить и петь до хрипоты…

(с 118)

 

Не выживешь без сигареты,

без крепких напитков – никак.

(с 119)

 

…И спирт разбавлять

холодным березовым соком…

(с 124)

 

…Под шум костра бутылку разопьем…

(с 127)

 

Мы выпили чуть-чуть на посошок…

(с 146)

 

С каким только сбродом я не шел…

(с. 195)

 

Пили теплую водку…

(с. 206)

 

Я белой ночью встал и к северу пошел,

поскольку не спалось от местной бормотухи…

(с. 242)

 

Цитировать можно бесконечно. Выбирая самые красноречивые цитаты, способствующие разрешению проблемы: кто спаивает русский народ?

Согласитесь: это тема целого исследования. А наткнулся я на нее – с невинным желанием всего-то проверить использованные в заметках цитаты. Поэтому ваш покорный слуга отменил свое дальнейшее намерение перепроверять все графоманские цитаты (дабы материал не превратился в иллюстрацию теории ревизиониста Роже Гароди – «реализм без берегов») и в ряде случаев заменил имена авторов – инициалами: в конце концов, нас интересуют не приметы поэтической индивидуальности (ее-то наши авторы, как правило, лишены), а явление. Ручаюсь, что все они – цитаты – даны принципиально верно. Ну, а два-три знака препинания погоды в нашей российской поэтической распутице не сделают…

Родовым признаком «валовой» поэзии можно смело назвать безоглядный (если не безголовый!) оптимизм. Представители самого мобильного жанра изящной словесности соревновались в восторженном славословии, берущем свое начало, видимо, из первой редакции государственного Гимна: «Славься, Отечество наше свободное…»:

И сколько ж, сколько нам еще

Считать, решать, искать повсюду,

Чтоб сердце билось горячо,

Чтоб вновь и вновь твориться чуду!

Н. Грибачев

 

Красные звезды на башнях Кремля.

Ленинской мысли свет негасимый.

Дружба народов, что крепче кремня.

Гром обновления жизни – Россия.

В. Полторацкий

 

Что двигало пером поэтов старшего и среднего поколения- Бог ведает! Сознательное или бессознательное заблуждение? Инерция худо-бедно комфортабельного существования в жизни и литературе? Примиренность с правилами игры? Но не мандельштамовской («Играй же на разрыв аорты!..»), а другой – в жмурки! Даже «праздничный, веселый, бесноватый» герой Н. Тихонова уютно обосновывался в объемах, названных «После XXIV съезда КПСС»:

Когда исполинские планы

В дела превращает народ,

Яснея, сквозь века туманы,

Мечты исполненье встает….

 

И сердце планеты мы слышим

В дыхании наших работ,

И мы уже будущим дышим,

Как воздухом лучших высот!

 

Слукавил старик. Спутал «воздух лучших высот» с намечающимися озонными дырами… Но правила игры допускали такую путаницу.

Эстафетную палочку в соревновании под лозунгом «И мы уже будущим дышим» подхватывала молодежь. У нее было и сил побольше, и дыхалка для дыхания будущим покрепче, и безоглядности (сиречь – безголовости) хоть отбавляй:

Помни, Родина одна.

Все в ней наше, все- едино.

Русь – березка у окна

Да на просеке рябина.

Н. Киреев

 

Соси взахлеб земную грудь,

Моря творя и атом метя,

Но – осмотрительнее будь,

Чтобы без страха заглянуть

В глаза подросшим детям.

А. Вороненко

 

Условие успеха –

Шагать неутомимо

В колоннах

Марша мира.

Идите вслед за нами!

Любое примем знамя (?!),

Любую примем песню.

Мы – сила,

Если вместе.

В ряды вливайтесь наши!

Мы – мирный Марш! —

последние строки вышли в книжке в 1988 (!) году неплохим тиражом. Кстати, их автор- один из руководителей издательства «Молодая гвардия» В. Володченко, где и вышла книга. Впрочем, это отдельный вопрос: литературно-семейственная номенклатура. Сейчас мы имеем дело с другой традицией: семейное пение. Мне приходилось писать о дружных спевках дочери, зятя и свояка Аллы Борисовны, сестер Ротару, детей Пьехи, Маликова, Преснякова, Кобзона, Киркорова, семейного дуэта Николаев – Королева… Десять лет назад подобное явление охватило литературу – в несколько трансформированном виде: сыновья, дочери, снохи, зятья, тещи литературных генералов ринулись в литературу. Литературный институт стал фамильным. Перекрестное опыление, литературный междусобойчик сделался знаковым символом советской литературы последних лет.

Вернемся к нашим баранам. Объяснение в любви к Родине превратилось в эстафету наперегонки. Необязательность всякого рода «помни» поражает многообразием разработки темы. Если одних волновал вопрос: «Любить Отечество? Кто даст совет, инструкцию, подсказку, кто свежую добавить краску к палитре времени горазд? Да будь мы прокляты, когда заговорим об этом чувстве…» (Л. В.), то для других он был решен бесповоротно в рамках все того же безоглядного оптимизма, которым, по мнения авторов, выражалось само понятие «патриотизм»: «Здравствуй, жизнь, и сегодня и присно, с доброй песней на майском лугу. Я горячей любовью к Отчизне никогда отболеть не смогу» (С. К.). Впрочем, была и золотая середина: «Отчизны мед и молоко любую горечь пересилят. И сладостно любить Россию, хотя любить и нелегко» (Р. К.).

Однажды Наполеон заметил: «Говорят, что во Франции нет поэтов. А что думает по этому поводу мой министр внутренних дел?» Наверное, для удобства функционирования советского МВД или по сложившейся традиции- любую поэтическую книжку сопровождал «паровозик». Затем «паровозик» отцепливался – и состав катил своим ходом. Иногда «паровозик» забывали отцепить – и вся книга превращалась в «магистраль»: «С Россией была я, буду и есть, она – моя гордость, надежда и честь» (Т. П.), «И смерть, как надо, примешь ты, поняв, что нет России краше…» (В. Ф.), «Вдохновеньем озарюсь от тебя, родная Русь» (С. К.). Одна из модификаций включала принцип: «Гей, славяне!», применяемый, как помнится, Остапом Бендером к мебели: «Гей, славяне, духом, что ли, ослабли или сердцем о ребро запнулись?!» (Ю. Д.). Интересно рассмотреть вопрос альтернативного развития темы. Процитирую красноречивый образчик партийного секретаря московских поэтов застойных лет поэтессы Л. Ш.: «Ах, Америка, Америка- черно-белый регион. Покажи-ка мне, Америка, свой великий Вашингтон». Молодая красноярская стихотворица О. П. более открыто выражала свои чувства: «Я бывала за границей, вина сладкие пила, и в гостинице царицей я, бездельница, жила. Но чужой повсюду говор и чужие города. Поперек вставала горла иностранная еда. Иностранная одежда. Штрассе, плацы, авеню… Может, я совсем невежда и культуры не ценю? Но в чужой подушке слезы по родимой стороне, незабудки и березы…» и т. д.

Некоторое оживление наблюдалось в решении проблемы положительного героя в историческом аспекте: «Он не один к расщелине бежал, что расширялась, чтобы мир взорвался. К ней ветеран бежал, и генерал, и паренек, что рядом оказался» (Е. А.). Но и этот оживляж не перекрывал казенно-торжественного унылого тона, коим надлежало повествовать о положительном герое:

Мы – коммунисты, века сыновья,

Добры ладони наши и могучи.

В ладонях этих вся Земля – моя —

Ее долины, океаны, кручи.

Нам сталь варить.

Нам ставить города.

Нам это делать смело и упрямо.

Как равные мы смотрим солнцу прямо

Глаза в глаза.

И это так всегда.

О. Ш.

 

С присущим ему лукавством великий «юродивый Поэто-града» Николай Глазков обратил внимание читателей: «Осмысливая ратные дела, меняя на кольчугу рясу схимника, за все века Россия не дала ни одного великого алхимика!..» Стихотворение Глазкова называлось «Здравый смысл», и оно говорит о великой интуиции поэзии как жанра, о чутье русского художника и о… безразличии общества к речам и критикам своих пророков и юродивых. Обобщенная – «среднего рода» – речь: о недостатках ли (в которых были виноваты стрелочники среднего рода), о победах, а точнее, ни о чем – выразила зияющую пустоту, духовный провал в нашей поэзии. И пусть ничтоже сумняшеся А. Коваль-Волков продолжал играть в пустую говорильню:

И я хочу предостеречь:

Ведь мир спасен не для забавы.

На том стоим – не ради славы,

За то – идем!

О том и речь… —

 

речь, увы, была «не о том, но все же, все же, все же…» – как писал А. Твардовский. Внимание поэтов, в частности, стала занимать… атрибутика (какой же миф без атрибутики?), вызвавшая к жизни вариации в худших традициях пустоговорильни. Альманах «Вдохновение» («Молодая гвардия») и антология «Молодые голоса» («Художественная литература») продемонстрировали читателю образчики этой тенденции: «Как в пламени красном, и Молот и Серп – содружества классов классический герб» (А. Б.), «Расправлю флаг – он над окном висит, – пусть на ветру он плещется с рассвета. Пусть солнце серп и молот золотит – два самых главных в мире инструмента» (И. Ф.), «Эти руки все на свете смогут. В мире им любой подвластен труд. Если отковали Серп и Молот, значит, и мечи перекуют!» (Н. Б.). «Молоткастые и серпастые» экзерсисы претендовали на законорожденное происхождение от крылатого маяковского лозунга «Славьте, молот и стих, землю молодости «. Читатель получал «повторение пройденного» – мертворожденные косноязыкие поделки с претензией на гражданственность и оригинальность (почему-то вспоминаются слова Молчалина: «Умеренность и аккуратность…»): «Я- молод, кредо мое: серп и молот!» (Н. Д.) и т. д.

Так оптимистический гимн десятилетней «стране-подростку» подменялся стариковским лукавством профессиональных рифмачей («стариковским» – по характеру, а не по возрастным параметрам). И за всем этим псевдоэнтузиазмом скрывалось обыкновенное равнодушие. Впрочем, не только равнодушие, но и осторожность.

1. В связи со «звонкой цифрою отчета» поневоле вспоминается провидческий персонаж из «Чевенгура» Платонова: «…секретарь губкома сидел с печальным лицом… Информации, отчеты, сводки и циркуляры начинали разрушать здоровье секретаря; беря их на дом, он не приносил их обратно, а управляющему делами потом говорил: «Товарищ Молельников, знаешь, их сынишка сжег в лежанке, когда я спал. Проснулся, а в печке пепел. Давай попробуем копий не посылать – посмотрим, будет контрреволюция или нет?»»Давай, – соглашался Молельников. – Бумагой, ясная вещь, ничего не сделаешь – там одни понятия написаны…»[↩]