Сталинский миф о «великой семье»

Одним из наиболее устойчивых образов риторики 30-х годов стал образ «врага». Придя к власти, Сталин в целях оправдания своей экстремистской политики «вызывал» призрачных врагов, внутренних и внешних; наконец, в 30-х годах внешние враги по крайней мере материализовались. На Западе, в Европе, фашисты становились все сильнее и воинственнее, в то время как на Востоке произошло несколько столкновений советских войск с японскими. В литературе получили распространение темы из военной истории, такие, как сражения времен первой мировой войны между русскими и иноземными врагами (особенно с немцами или японцами). В общественной жизни особое место было отведено советским пограничникам. На открытии III пленума правления Союза писателей в феврале 1936 года один из их отрядов промаршировал в зал под приветственные аплодисменты присутствовавших и затем торжественно покинул собрание¹. Когда советские руководители предупреждали об опасности, исходившей от внешних и внутренних врагов, они как бы выдавали себе мандат, подтверждавший необходимость требуемой ими высочайшей степени социальной сплоченности и использования против замаскированных «врагов» экстремальных мер. Эта атмосфера кризиса была важным элементом в формировании основных мифов 30-х годов, которые заменили механистические символы эпохи первого пятилетнего плана.

Подобно Германии и некоторым другим странам в этот период, Советское государство уделяло особое внимание исконным родственным связями представляло их как ведущий символ социального альянса. Руководители советского общества сделались «отцами» (во главе с патриархом Сталиным); национальные герои стали «сыновьями», а государство – «семьей» или «племенем». Предложенная обществу новая, основополагающая метафора породила стандартный набор символов, представляющих ложную картину организованности, для закрепления строго иерархичной государственной структуры. Метафора также отвечала потребностям сталинской фракции в ее «борьбе»: она представляла собой формулу символического узаконения реальной власти (преемственность поколений в «семье» символизировала преемственность политических мифов, и в особенности приход Сталина к власти после смерти Ленина), а также дальнейшего политического курса (эволюция взглядов верных ранее «сыновей») и безропотного смирения граждан.

Этот призыв к величайшей преданности символической семье – государству – не означал, что должна быть ослаблена привязанность к реальной семье. Более того, в середине 30-х годов государство активно искало пути укрепления единичной семьи². Становится ясно, что семью необходимо поддерживать, так как в это время она стала рассматриваться как маленький помощник государства. Правда, семья ценилась до тех пор, пока она служила государству³. С педагогических позиций эту идею сформулировал А. Макаренко в 1935 году: семья – основная ячейка общества, и ее обязанности по воспитанию детей определяются необходимостью произвести хороших граждан⁴.

Таким образом, приоритет имело государство. Гражданам внушалось, что в случае возникновения конфликта между государством и отдельной семьей необходимо пренебречь ее интересами, основанными на кровной привязанности, во имя высшей цели политического единения. Если нужно, следует даже отречься от членов своей семьи, по примеру Павлика Морозова, разоблачившего собственного отца – законспирированного кулака⁵. Хотя поступок Павлика может показаться циничным, главный принцип, лежащий в его основе – забвение порочных кровных связей ради высших уз, политической общности, – достаточно часто поддерживается многими поколениями русских радикально настроенных политических деятелей еще до наступления эры Сталина. В XIX веке многие политические группы, исповедовавшие утопические идеи, – социалисты и позднее коммунисты, – стремились вырвать людей из семьи и соединить их в организацию высшего типа: фаланстер, артель или партию. «Что делать?» Чернышевского и «Мать» Горького дают наглядные уроки в этом деле. Позже, в 20-х годах, партийная литература захватила умы и люди, привлеченные «семейным теплом» партии, рвали кровные связи (если они были непролетарскими) и посвящали себя партийному служению⁶.

Однако в сталинский период общество считалось уже настолько прогрессивным, что единичная семья не может находиться в оппозиции по отношению к государству, она скорее будет его помощником. В 30-е годы в прессе приводились яркие примеры того, как реальная семья переосмыслила свою роль в великой символической семье народов. Когда на пленуме писателей 1936 года выступавший с речью Киршон бросил вызов, что если один пограничник погибает, другой становится его братом и заменяет погибшего, пусть знают это наши враги⁷, – враги не заставили себя долго ждать. Журнал «Большевик» в марте 1937-го привел два разных случая (один на восточной границе, другой – на западной), когда убитого пограничника заменил его кровный брат⁸.

Символические образцы для такой «семьи» имелись не только в ранних революционных доктринах, но также и в социальной организации традиционной русской крестьянской семьи. Специфика географических и политических условий царской России благоприятствовала расширению семейного круга, на основе которого возникла крестьянская община. В практических целях такие объединения часто принимали новых членов, не имевших кровных связей с основными членами семьи; войдя в семью, они, по определению антропологов, становились «структурными родственниками». Описывая этот феномен, этнографы (вслед за самими крестьянами) различают «малую семью» – семейное ядро или немного расширенный тип семьи – и искусственно созданную «большую семью» ⁹. Это противопоставление приближается к идеалу 30-х годов. Действительно, к 40-м годам писатели, обращавшиеся к теме родственной связи между отдельной семьей и всем советским обществом, соответственно рассматривали их как «малую семью» и «большую семью»¹⁰.

Большинство антропологов признает существование двух типов организации семьи: по боковой линии, вдоль «горизонтальной оси» (дети одних родителей, кузены и т. д.), или вдоль «вертикальной оси» (поколения). Глядя на семью с горизонтальной оси, видно, что русские считали родственниками более

широкий круг людей, чем это было принято на Западе (молочные братья, приемыши, свекровь и теща, братья во Христе и т. д.). Напротив, количество людей, входивших в семью по вертикальной оси, в России было меньшим, чем на Западе. Вертикальная ось показывала основание семьи и ее колена; это была отцовская линия: жена приходила в семью мужа, родственники мужа считались более полноправными и авторитетными, чем ее собственные¹¹. Поэтому, возможно, не простым совпадением объясняется то, что, хотя мифы о сталинской «большой семье» распространялись на «братьев» и «сестер», их ключевыми персонажами были «отцы», а не «матери».

Эти альтернативные возможности для установления родственных связей в русской культурной традиции – по горизонтальной оси (братья и сестры) или вертикальной оси поколений (отцы и сыновья) – могут использоваться для создания моделей, отражающих изменения в политической символике, которые произошли в 30-е годы.

В период первой пятилетки основной метафорой в обществе была «машина», которая иногда, в сфере человеческого бытия, трансформировалась в большую «братскую семью». Ни одна часть машины не является самоценной, она важна только потому, что во взаимодействии с другими частями обеспечивает ход машины. Так же и в советском обществе все граждане – «маленькие люди» – работают бок о бок со своими «братьями» и имеют ценность только потому, что они все вместе взятые обеспечивают гармоничное движение всего общества. Аналогия, проводимая между частью машины и «маленьким человеком» вместе с его «братом», может быть проиллюстрирована следующим отрывком из романа В. Ильенкова 1931 года «Ведущая ось», в котором один рабочий упрекает другого за его стремление выделиться среди своих братьев по классу: «К примеру, паровоз взять: есть в нем и котел, и колеса, и механизм управления, и разные мелкие гайки, – все на своем месте. Оттого и паровоз тащит тысячи тонн. И гайка важна, и свисток важен, и дымогарные трубы, – одинаково, а тебе вот только ведущая ось нравится. Это неправильно!»¹²

Конечно, аналогия с машиной для обозначения тесной связи между частью и целым в советском обществе может быть применена и к партии – его движущей силе и авангарду. В романе Ильенкова, например, партия предстала как «ведущая ось». Но в целом в этот период отчетливо заметна тенденция подчеркивать более роль «частей» в их отношении к «целому», нежели приписывать особое значение какому-либо основному движущему механизму. Это была эпоха «маленьких людей», «массизма» и «пролетаризации». В сфере литературы критики находились под таким влиянием идеи антиэлитарности, что почти прямо осуждали писателей, если они в описании фабрики больше внимания уделяли мастерам, чем «маленьким людям»¹³.

Этот «братский» пыл был одним из главных моральных постулатов периода первой пятилетки; они были коренным образом пересмотрены в 1931-м, когда советское общество отреклось от культа машины. Речь Сталина в июле 1931 года оповестила о конце эпохи «маленького человека», в ней подчеркивалось значение знаний и опыта. Вождь провозгласил также лозунг «Техника решает все»¹⁴. Но все больше и больше в официальных выступлениях с положения о необходимости знаний акцент смещался на хороших руководителей и организаторов. В 1935-м Сталин достаточно определенно заменил старый лозунг 1931 года новым – «Кадры решают все»¹⁵.

Мир литературы шел в ногу с этими переменами; писателям было рекомендовано отречься от таких опаснейших врагов пятилетки, как культ статистики и машины. Прежде всего им было дано понять, что читателю необходимо представить одушевленного героя, достойного подражания. В символических изображениях советской страны знание человека больше не умалялось, он ценился отныне не как надежный «винтик» или «свисток» великого общественного поезда. Даже центральная фигура эпохи первых пятилеток – ударник – считалась слишком «маленькой» для того, чтобы сделаться главным героем в советской литературе¹⁶. Пришло время отдать должное «ведущей оси», показать людям их «отцов», как теперь назывались руководители партии¹⁷. Таким образом, 30-е годы не только явились концом эпохи «машины» как основного социального символа, но ознаменовали также перемену в ориентации метафорической семьи – от горизонтальной оси к вертикальной.

Второй коренной перелом касался временной перспективы. В мире бесконечного «братства» смена поколений не имела принципиального значения, не было «до» и «после», существовало только «сегодня». В период первой пятилетки признавались достойными внимания только сиюминутные потребности Плана, но с тех пор, как обществу предстали основатели рода, появился интерес к прошлому и к истокам.

Инициатива создания исторической перспективы в литературе принадлежит Горькому. Он предпринял выпуск нескольких коллективно подготовленных серий: «История фабрик и заводов» (1931), «История гражданской войны» (1931), «История молодого человека XIX столетия» (1932).

Теперь человек выходит на первый план, оттеснив технологию и статистику, он (человек) становится центром всех этих рассказов, которые в значительной части написаны в биографическом жанре. Например, рассказы по истории фабрик включали хроники жизни нескольких поколений рабочих династий или биографии отдельных рабочих.

В этот переходный период с 1931-го до конца 1935-го также получил развитие, главным образом благодаря Горькому, другой жанр – биографической антологии, демонстрировавший социальный альянс, «второе рождение», характерные для коммунистического общества¹⁸. После того как идеал периода первого пятилетнего плана – создание, однородного «пролетарского» общества – был низвергнут, не кто иной, как Сталин, ясно дал понять, что теперь буржуазные элементы в принципе могут органично войти в общественную структуру¹⁹. Пути интеграции предусматривались в основном те же, что в период первой пятилетки считались наиболее подходящими для перевоспитания несознательных рабочих или бродяг, – через труд на фабриках, в лагерях и колониях для беспризорников.

К середине 30-х годов тема перевоспитания неблагополучного человека в полноправного члена «великой семьи», теряла актуальность.

Основной темой биографических произведений стало уже не формирование истинных граждан, а «жизнь замечательных людей», как была названа основанная Горьким новая серия книг биографического содержания.

В риторике середины 30-х годов серия «замечательных людей» явилась официальным предвестником коренного переворота в человеческой природе, который в самом ближайшем будущем должен был затронуть каждого советского человека. Новые люди были не просто «больше» по сравнению с культивировавшимся прежде «маленьким человеком», они, в отличие от привычного «Ивана», были «величайшими», так как демонстрировали торжество гуманизма. Фантастическая эра началась.

Хотя считалось, что все официально признанные герои – поистине необычайного калибра, не все они были одинаково «большими». В риторике они представляли собой символическую семью, в которой наиболее великие предстали как «отцы», а немного менее великие оказались «сыновьями».

«Отцами» были в основном политические лидеры. Основание для этой роли было заложено в высказанном Сталиным в 1924 году утверждении, впоследствии часто им повторяемом, что большевики (то есть прежде всего их политические лидеры) – люди с особым характером. Например, в речи, произнесенной в 1935 году в Академии Красной Армии, он провозгласил: «Мы, большевики, – люди особого покроя… нас ковал великий Ленин, наш вождь, наш учитель, наш отец… Прямая связь с основателем династии Лениным сделала их выдающимися людьми, и теперь они в свою очередь могут передать эти исключительные качества своим «сыновьям».

Однако «сыновья», вопреки ожиданиям, не стали преемниками «отцов». Они не были многообещающими офицерами Партии, которые могли бы составить следующее поколение партийных вождей, больше того, они оказались преемниками «маленьких людей», просто «маленький человек» вырос в «большого». Наиболее очевидным подтверждением этому может служить стахановское движение, начавшееся в конце 1935 года. В ряды стахановцев вошли герои, награждавшиеся за многократное перевыполнение производственных норм. У истоков этого движения стоял Алексей Стаханов, шахтер, затем в него включились представители разных профессий: сборщики хлопка и сахарной свеклы, работницы текстильных предприятий, фабричные рабочие со сдельной оплатой.

По идее стахановцы должны были бы рассматриваться как продолжатели дела «ударных рабочих социалистического труда» и других героев первой пятилетки, существовавших до них, но в риторике этого времени подчеркивалось, что новое движение ни с чем не сравнимо. Подвиги стахановцев свидетельствовали о качественном изменении человеческой природы. Произошла своего рода революция, в результате которой появился ограниченный пока круг избранных людей, радикально отличающихся от всех предшественников.

В общественном ритуале не только стахановцы моделировались как «сыновья». Список избранных включал пограничников, лыжников, ставивших рекорды на дальних дистанциях, скрипачей, альпинистов, парашютистов, а также героев авиации. Некоторые из этих категорий (кроме стахановцев) выделились в тех областях, которые не считались прямо связанными со строительством коммунизма. Официальные герои не играли также никакой роли в сфере политики или управления. Стахановцы, к слову, были по большей части неквалифицированными или низкоквалифицированными рабочими с минимальным образованием и без всяких претензий на политическую значимость или «сознательность». Они были, иначе говоря, прежними советскими «маленькими людьми». Многие из героев авиации составляли исключение из общего правила и действительно были членами партии²⁰, однако и они не играли серьезной политической роли.

Как же могло так случиться, что столь радикальные перемены, имевшие великое политическое значение, распространялись на таких малозаметных и, в общем-то, незначительных людей? Самый простой ответ, что перемена была радикальной лишь в той мере, в какой она провозглашалась таковой. После длительного периода первой пятилетки, когда тяжелый труд создал царство обыденного, общество возвращалось к прежним целям и стало трудиться во имя будущего экстраординарного общества. Личные достижения, такие, как покорение гор или установление международных рекордов в дальних полетах, могли служить самыми доступными примерами неординарности. На самом деле даже достижения стахановцев были весьма сомнительными знаками коренного поворота к высокоорганизованному человеку коммунистического будущего. Лично Алексей Стаханов вырабатывал невероятное количество продукции в основном благодаря тому, что его бригада должна была делать работу, которую шахтер обычно выполняет сам²¹. Стаханову оставалось только хорошо владеть отбойным молотком.

1. «Приветствие пограничников. Речь тов. Бичевского. Ответ тов. Киршона». – «Лит. газета», 1936, N 9 (12 февраля).[↩]
2. СиднейМонасотметил, чтоподобнаядинамикаимеламестов XIX векеприНиколае I («The Third Section: Police and Society in Russia under Nicholas I», Cambridge, Mass, Harvard University Press, 1961, p. 85).[↩]
3. См., например: Н. Крыленко, Социализм и семья. – «Большевик», 1936, N 18, с. 73.[↩]
4. А. Макаренко, Книга для родителей. – «Красная новь», 1937, N 7, с. 15.[↩]
5. См.: Е. Смирнов, Павлик Морозов. В помощь пионервожатому, М., «Молодая гвардия», 1938; В. Губарев, Сын, М., «Молодая гвардия», 1940.[↩]
6. Например: Ю. Либединский, Неделя, 1922.[↩]
7. В. Киршон (ответ). – «Лит. газета», 1936, N 9 (12 февраля).[↩]
8. Н. Куйбышев, Защита социалистической родины. – «Большевик», 1937, N 5 – 6, с. 55.[↩]
9. См.: Paul Friedrich, Semantic Structure and Social Structure: An Instance from Russia. – «Exploration in Cultural Anthropology: Essays in Honor of George Peter Murdoch», New York, McGrow-Hill, 1964, p. 134.[↩]
10. А. Гурвич, Черты передового советского человека. – «Знамя», 1947, N 11, с. 178.^[↩]
11. Paul Friedrich, р. 135 – 138.^[↩]
12. «Ведущая ось». – «Октябрь», 1931, N 9, с. 15.^[↩]
13. А. К., На проверку! – «Лит. газета», 1929, N 16 (5 августа).^[↩]
14. . И. В. Сталин, Новая обстановка – новые задачи хозяйственного строительства. Речь на совещании хозяйственников, 23 июня 1931 года. – Сочинения, т. 13, М., 1951, с. 55 – 59, 68.^[↩]
15. И. В. Сталин, Речь товарища Сталина в Кремлевском дворце на выпуске академиков Красной Армии, 4 мая 1935 года. – «Лит. газета», 1935, N 26 (10 мая).^[↩]
16. П. Юдин, Новая, невиданная литература (выступление на московской областной и городской партконференции). – «Лит. газета», 1934, N 6 (22 января).^[↩]
17. См., например: А. Эрлих, Сдвиг. – «Правда», 1933, 25 декабря.^[↩]
18. Например: «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина», М., 1934.^[↩]
19. И. В. Сталин, Новая обстановка – новые задачи хозяйственного строительства, с. 68.^[↩]
20. Свыше 50 процентов участников экспедиции на Северный полюс 1937 года были членами партии. – Герой Советского Союза Э. Кренкель, Четыре товарища. – «Знамя», 1939, N 10 – 11. Что же касается стахановцев, то Алексей Стаханов замечает, что ни один из них не состоял в партии в то время, когда они совершали свои подвиги; многие, но не все, вступили в партию впоследствии. – А. Стаханов, Рассказ о моей жизни, М., ОГИЗ, 1937, с. 54.^[↩]
21. Речь А. Стаханова «Мой опыт». – В кн.: «Стахановцы о себе и о своей работе. Речи на Первом всесоюзном совещании рабочих и работниц стахановцев», Воронеж, Воронежское книжное изд-во, 1935, с. 8.^[↩]