Советская женщина 80-х годов: автопортрет в поэзии

…Автор живописует [героя] с таким осязаемым

удовольствием, которое заставляет предполагать, что

изображение может в чем-то оказаться автопортретом…

Симона де Бовуар

 

Всякое художественное произведение, к какому бы виду или жанру оно ни принадлежало, несомненно, несет на себе отпечатки личности своего создателя, представляя собой в определенной степени его автопортрет.

Соотношение личности поэта и того литературного образа, который возникает при чтении поэтических текстов, всегда вызывало и продолжает вызывать острый интерес литературоведов, поскольку дает ключ к анализу произведения, выяснению его типичности или специфики, введению в определенный социокультурный контекст. Одним из продуктивных путей в исследовании отношений личности и текста может быть принятие системного принципа исследования, позволяющего осуществить некий срез в плоскости, открывающей конкретный аспект изучаемого феномена. Настоящая статья и представляет собой попытку через анализ поэтических текстов трех поэтесс выявить то, что можно условно обозначить как внутренний, духовный автопортрет

Как считал Рудольф Штейнер, в зависимости от психо-

физического состояния индивидуума – бодрствование, сон, созерцание – происходит активизация той или иной человеческой ипостаси. Нечто подобное, по-моему, происходит и в процессе творческой активности: мощный интеллектуальный импульс расширяет пространство бытия личности и образуется то, что можно назвать «поэтическим или творческим телом». Свершается претворение личности; сохраняя связь с физическим миром, она одновременно вторгается в мир трансцендентальный, осваивая эзотерические пространства духа. Личностью создается произведение, где в знаковой и символической форме выражается ее духовная сущность, познанная в процессе творческого акта. Таким образом, говоря об автопортрете в художественном произведении, я имею в виду не буквальное, зеркальное отображение художника, а скорее автопортрет некоего поэтического героя или героини, хотя и имеющих своим источником личность своего творца, но полностью ей не адекватных.

Обращение к такому поэтическому автопортрету открывает возможности анализа не только событийной, но и эмоциональной, психологической стороны в духовной истории общества. Через него можно прочувствовать эпоху «изнутри», оценить ее не только через внешние факты, но и через экзистенциальные переживания и ощущения живущих в ней людей.

Мною выбраны стихи трех российских поэтесс – Татьяны Бек, Нины Искренко и Татьяны Смертиной, поскольку, на мой взгляд, они представляют различные образцы ментальности, темперамента, мировоззрения запечатленных в них лирических героинь. Выбор этих имен определялся и желанием проанализировать такие произведения, которые, с одной стороны, были бы в наименьшей степени связаны с политической конъюнктурой конца 70-х – начала 80-х годов, а с другой – представляли бы некоторые важные стилистические направления поэзии этих десятилетий.

В одном из стихотворений Татьяны Бек есть примечательные строки, которые дают в руки исследователя ключ к пониманию ее поэтического автопортрета:

И за то, что враждой с однолетками

Заслоняла просторные дни, —

Исхлещи меня ливнями, ветками

И словами, но прочь – не гони!

Этим признанием о своем разрыве со сверстниками, о некой духовной и временной дистанции, отделяющей ее от современной жизни, Татьяна Бек обращает наше внимание на то качество менталитета ее поэтической героини, которое можно было бы назвать поэтической ретроспекцией. Видимо, существуют два основных момента, обусловливающих эту весьма стойкую приверженность поэтессы «взгляду назад». Один из них можно условно назвать эстетико-политическим. Суть его в том, что поэтесса открыто признает себя если не прямым участником, то, во всяком случае, прямым продолжателем того художественного и общественного умонастроения, которое получило название «шестидесятничества». Возможно, во многом это было связано с тем, что уже с самых ранних лет она имела возможность непосредственно общаться со многими главными действующими лицами недолгой советской «оттепели», прежде всего – со своим отцом, автором известного романа «Новое назначение». Безусловно, тема возвращения общества к более-менее нормальной жизни, освобождения человека и слова из реального и поэтического ГУЛАГа не могла не волновать поэтессу. В одном из своих стихотворений, как бы солидаризуясь со словами бывшего гулаговского зэка поэта Анатолия Жигулина, Татьяна Бек пишет:

Эту страшную, большую,

Стынущую Колыму

Никогда не затушую,

От себя не отниму.

 

Однако не политический, не гражданственный пафос позволяет относить Татьяну Бек к прямым наследникам «шестидесятников». Эта эпоха ценна и привлекательна для нее по преимуществу тем, что в то время была реабилитирована и возвращена читателю великая русская лирика начала века. Обобранная цензурой, местами обрезанная и сокращенная, снабженная весьма сомнительными предисловиями и комментариями, возвращалась в Россию поэзия Бунина, Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой. Последние два имени особенно значимы для Татьяны Бек. И не только потому, что являли высокую культуру стиха, глубокое знание и понимание слова: Татьяне Бек, как и ее лирической героине, весьма близка и важна пронзительная искренность чувства и глубокая исповедальность лирики русских поэтесс серебряного века. Эта близость объясняется и той обнаженностью чувств, драматичностью переживаний, тем особым, женским трагизмом метаморфоз любовных отношений, которые мы находим у Ахматовой и Цветаевой и которые так близки психологическому складу и жизненному опыту лирической героини Бек.

Я то лягушкой, то царевной

Глядела из-под челки гневной

И миру говорила:

– Мучь! —

…Мне просто не вручили ключ

От ровной жизни ежедневной.

 

Продолжая тему обращенности к прошлому героини стихов поэтессы, можно отметить и другой источник ее программной ретроспективности. Придавая особое значение глубине и интенсивности переживания духовного опыта, Татьяна Бек, как правило, показывает не сам момент этого переживания, а его результат – психологическую и эмоциональную реакцию своей героини. Читая стихи поэтессы, мы достаточно ясно представляем себе образ женщины, способной полно и безоглядно отдаваться любовному порыву, концентрируя в нем все свои душевные силы:

Лучилась, обзывала «суженым»,

Зрачком испепеляла суженным…

Любви без удержу синоним,

Вбегала как приказ «По коням!».

 

В другом месте мы находим еще более откровенную характеристику ее любовного переживания:

Безудержная в ревности своей,

Я слабовольна и нетерпелива…

А жизнь благоуханней, чем крапива,

И жжет сильней, и старится скорей.

 

Последние две строчки говорят о той расплате, которая всякий раз ждет героиню, когда угасает высокий накал чувств, когда приходит разочарование, усталость, горечь. Татьяна Бек никогда не описывает возлюбленных своей героини, – их облик, возраст, характер мы узнаем скорее через косвенные характеристики, нежели через конкретное описание. Да и в поэтическом облике героини для нее важнее, пожалуй, две черты: способность пойти на любую жертву во имя охватившей ее страсти и печать неумолимого рока, всякий раз обращающего в прах ее надежды на счастье.

В психологическом портрете героини стихов поэтессы мы обнаруживаем то особое ощущение времени, а точнее, безвременья, которое было весьма широко распространено в 1970-е годы. Частная жизнь отдельного человека, его экзистенциальные проблемы казались ничтожными перед мощью государственной идеологии. Обычный гражданин мог только с великим трудом сохранять минимальный суверенитет своего личного бытия. И казалось: ничего не меняется и не сможет измениться. Поэтому неким избавлением от всезнающего и всевидящего ока режима представлялась старость – пенсионный возраст, когда человек переставал интересовать систему и обретал небольшую, хотя и весьма иллюзорную, степень свободы. Эта минорная, «последняя» надежда на старость, как на время, где можно будет наконец- то реализовать свои лучшие человеческие качества, звучит в одном из стихотворений Татьяны Бек, позволяя читателю отметить еще одну черту поэтической ее героини – силу духа, честность, чувство собственного достоинства:

Я буду старой, буду белой,

Глухой, нелепой, неумелой,

Дающей лишние советы, —

Ну, словом, брошка и штиблеты.

 

А все-таки я буду сильной!

Глухой к обидам и двужильной.

Не на трибуне тары-бары,

А на бумаге мемуары.

 

Да!