Слово о Константине Симонове

Во время войны, будучи еще подростком, я впервые услышал имя Константина Симонова в связи с его фронтовыми репортажами, которые и у нас, детей, и, конечно, у взрослых вызывали живой интерес. Позже, когда на всю страну прозвучали его знаменитые стихи и особенно стихотворение «Жди меня», он стал одним из самых известных писателей и поэтов, которых любила вся страна.

Прошли годы, и когда я стал жить в Москве, преподавать в институте, работать консультантом в журнале «Коммунист», я все чаще слышал его выступления, встречал на различных мероприятиях, читал его выходившие повести, рассказы, романы, статьи, смотрел фильмы и спектакли по его произведениям, а потом и познакомился с ним лично.

Работая директором издательства «Искусство», я общался с широким кругом авторов — писателей, поэтов, драматургов, деятелей культуры и искусства — и все ближе знакомился с творчеством К. Симонова. Однако непосредственное знакомство и деловое сотрудничество с ним у меня установилось в годы моей работы в Отделе культуры ЦК КПСС, где я заведовал сектором художественной литературы.

На протяжении ряда лет он звонил мне, мы достаточно часто встречались — в Союзе писателей, на различных заседаниях, совещаниях, конференциях, нередко он сам приходил ко мне в ЦК, где мы обсуждали наиболее сложные вопросы.

По мере нашего общения я все больше узнавал его не только как журналиста, поэта, писателя, но прежде всего как человека, и он все больше и больше мне нравился. Это был моложавый, стройный, красивый человек, всегда просто, но элегантно одетый, рассудительный, который не спешил давать опрометчивые оценки ни людям, ни событиям, а всегда обдумывал, что, когда, кому и как надо сказать. И это происходило не из-за какой-то боязни, предосторожности, а в силу серьезного, уважительного отношения к самому себе и другим, как это и принято у хорошо образованных, хорошо воспитанных, по-настоящему интеллигентных людей. Я никогда не слышал от него крайних, резких высказываний по какому-либо поводу, он говорил обычно не повышая голоса, если даже его что-то возмущало и раздражало. Во всем его облике и прежде всего в его речи чувствовался и проявлялся уже редко встречающийся в наше время подлинный внутренний аристократизм. Беседовать с ним было очень приятно, как с любым умным, глубоким, содержательным человеком, много повидавшим на своем веку.

Я знал историю его жизни, кое-что слышал о его семье, но эти вопросы мы не затрагивали: сам он не рассказывал, а я, естественно, не спрашивал. Что же касается его профессиональной деятельности — как военного корреспондента, побывавшего на всех фронтах Великой Отечественной войны, как секретаря Союза писателей, многолетнего главного редактора журнала «Новый мир», «Литературной газеты» и многих других общественных обязанностей, — он и сам рассказывал об этом, и я задавал вопросы, что было вполне объяснимо.

Иногда, приходя ко мне, он приносил свои только что вышедшие книги, вручал их мне с дарственной надписью, которая, как правило, начиналась «Моему уважаемому тезке Константину Михайловичу…». При этом устно он добавлял: «Когда прочитаете, мы с вами побеседуем об этом, мне интересно будет услышать ваше впечатление». Я с огромным вниманием читал его произведения, и мы находили время и обстоятельно обсуждали содержание его новых повестей и романов; его комментарии при этом были исключительно интересными и представляли собой фактически новые рассказы и повести. К великому сожалению, я не вел тогда записи и многие детали не сохранились в памяти.

Человек, многие годы находившийся в зените славы, отмеченный самыми высокими наградами Родины, естественно, привык к соответствующему отношению к себе, и снижение этого уровня не могло не отразиться на его самочувствии и настроении. В последние годы он выглядел несколько подавленным, может быть, даже уязвленным, если не оскорбленным, потому что болезненно ощущал несправедливое к себе отношение как со стороны коллег-писателей, так и со стороны общественных и политических кругов.

Либералы считали его сторонником сталинизма, поскольку он, по их мнению, и до, и особенно во время войны был ярым поклонником И. Сталина; традиционной и несколько консервативной интеллигенции он представлялся слишком либеральным, поскольку постоянно выступал в защиту тех, кого недооценивали, чьему таланту и труду не уделяли должного внимания, кому отказывали в различных видах помощи. Он чувствовал одиночество, какую-то изоляцию со всех сторон, отсутствие поддержки и понимания своего творчества — как прошлого, так и настоящего — и своей общественной деятельности. Нередко в наших беседах я улавливал некоторое его разочарование и даже недовольство недооценкой работы военных журналистов, которые зачастую собирали материалы, находясь среди наших солдат, рискуя жизнью. И при всем этом писатели-фронтовики, начавшие писать о войне уже после ее окончания, относились к фронтовым репортажам как бы несколько свысока, как к чему-то более поверхностному, чем их повести и романы, основанные на личном боевом опыте.

Может быть, не случайно одной из главных забот К. Симонова была забота о том, чтобы организовать центр, архив, куда бы участники Великой Отечественной войны могли направлять письма-воспоминания, которые впоследствии можно было бы издать как реальные свидетельства, документы страшной кровопролитной войны. Он часто ездил в Подольск, отдавая много сил и времени налаживанию этой работы. Он хорошо понимал и значение художественных произведений о войне, и значение документальной прозы. То и другое должно было составить единую картину этого величайшего исторического события в жизни наших народов, показать, какие жертвы им пришлось принести ради достижения Великой Победы. Он не уставал поднимать и обсуждать эту тему, поскольку видел и понимал ее значение для нашей страны и всего мира, тем более что уже в конце войны в разных странах появлялись попытки фальсификаций событий военных лет, пересмотра хода войны и ее результатов. К. Симонов четко осознавал необходимость показать во всей полноте истину и правду об этой величайшей в истории трагедии человечества.

Здесь я вспоминаю о том, что К. Симонов вел колоссальную переписку с фронтовыми товарищами, журналистами, писателями, поклонниками его таланта, эта переписка насчитывает десятки тысяч неопубликованных писем, и, что особенно важно, он никогда не позволял себе не ответить на какое-либо письмо. Это свидетельствовало не только о его обязательности, ответственности, чувстве долга, но и о его высочайшей культуре.

Война и все, что с ней было связано, начиная с первых дней его работы фронтовым корреспондентом, оставалось главным делом жизни и творчества К. Симонова. Он вольно или невольно постоянно возвращался к осмыслению этой темы, шла ли речь в наших беседах о каких-то эпизодах из его произведений о войне, или он говорил о самых обычных событиях мирной жизни. Я чувствовал, что он не может не говорить об этом — то в совершенно ясной и четкой форме, то в виде намеков, предчувствий. Мне казалось, что он внутренне постоянно находится в атмосфере вроде бы давно уже пережитой войны и как будто ищет какой-то выход из этой ситуации, позволяющий ему широко и свободно заниматься осмыслением, решением и художественным отражением и других сторон нашей жизни. Военная тема звучит даже в стихотворениях позднего периода:

Вновь, с камнем памяти на шее,

Топлю в себе — тебя, война,

Но, как в затопленной траншее,

Опять всплываешь ты со дна.

На лицах этих старых женщин,

В курортном этом городке,

Где с каждою — мертвец повенчан,

Получить доступ