№5, 1984/Обзоры и рецензии

Системный анализ стиха

Леонид Тимофеев. Слово в стихе. М., «Советский писатель», 1962, 344 с.

В монографии «Слово в стихе», содержащей огромный художественный материал (От фольклорной до современной советской поэзии), Л. Тимофеев обращается к системному анализу стихотворной речи. Не претендуя на изложение всего содержания книги, попытаюсь раскрыть основное направление исследования. Наряду с М. Храпченко, А. Ревякиным и некоторыми другими литературоведами, автор книги стоял у истоков системного анализа в советской науке о литературе. Есть глубокий смысл в том, что во второй половине 70-х годов к проблемам системного анализа было привлечено внимание, в частности, в статье М. Храпченко «Размышления о системном анализе литературы» («Вопросы литературы», 1975, N 3). Дело в том, что, с одной стороны, понятие «системы» было девальвировано в работах структуралистов, а с другой стороны, даже такие серьезные исследователи, как Б. Мейлах, полагали, что «автором первой общесистемной концепции» является австрийский биолог Л. Берталанфи1. в этой обстановке было необходимо выступить на защиту истинного понимания системности, того, что первая общесистемная концепция разработана в трудах классиков марксизма-ленинизма.

В ряду исследователей-марксистов к понятию художественной системы вновь обратился Л. Тимофеев. Вновь, потому что еще в начале 30-х годов это понятие уже использовалось в его работах, например в статье «Состояние и задачи современного стиховедения» (1934): «образная система», «ритмическая система», «целостная система всех элементов литературного произведения» 2, а затем в книге «Теория стиха» (1939).

Пафос книги «Слово в стихе»- включение стиховедения в общее поле теории и истории литературы. В 60 – 70-х годах стиховедение явилось тем «полигоном», где активно действовал структурализм с рядом его разновидностей. Но все эти разновидности объединяло одно – разрушение художественного целого, искусственная автономная семантизация отдельных элементов стиха, или «уровней» (это понятие пришло, в частности, из теории «уровней» Н. Хомского).

В рецензируемой книге структуралистская интерпретация стиха подвергнута суровой, но убедительной критике. Но автор этим не ограничивается, предлагая основанное на богатом художественном материале позитивное понимание проблемы системности художественного творчества.

Композиция книги отражает ход исследовательской мысли: последовательное осложнение художественной системности, иерархическое движение от мельчайших компонентов (звука и ритма) к интонации и далее к поэтическому произведению и включению его в целостный литературный процесс. Тем самым утверждается системность художественного творчества в целом.

Рассматривая стихотворную речь как систему, Л. Тимофеев утверждает ведущую роль слова в стихе и подвергает критике отступления от системного анализа последнего: 1) изолированное изучение элемента, когда обрываются его системные связи; 2) теорию так называемой целостности. Л. Тимофеев пишет: «Распространенные сейчас работы, в которых на основе массовых подсчетов отдельно взятых элементов системы делаются попытки найти в них общие закономерности, характеризующие их соотношение с художественным текстом (типа «анаграммирования», «звукосимволизма», изучения «семантики метра» и пр.), разрушая системные связи, сохраняют в лучшем случае относительное описательное значение. На самом деле «зычный голос» стиха определяется как сложная и гибкая субсистема, которая обнаруживает свои различные степени свободы в зависимости от взаимосодействия с различными компонентами (художественной макросистемы произведения), с иерархией организующих ее субсистем. Мы вправе рассматривать экспрессивное значение стиха в связи со словом, с тематикой и характерами, в соотношении с жанрами, со стилем, в конечном счете даже с методом; все это находит отклик в многообразных формах речевой экспрессии, которые он в себе несет и которые обнаруживаются в различных аспектах» (стр. 42).

Обращаясь к теории так называемой «целостности» (Г. Гуковский, М. Гиршман и др.), Л. Тимофеев выступает против автоматического приписывания отдельным компонентам свойств целого: «Лишаясь тех преимуществ, которые дают понятия системообразующего фактора, субсистемы, взаимосодействия компонентов, освобождающихся от избыточных степеней свободы, теория целостности приходит к автоматическому приписыванию каждому компоненту свойств целого… Приравнение запятой или точки к целому означает и обратное: приравнение целого к точке в свою очередь или к запятой, что, естественно, невозможно, скажем, применительно к «Войне и миру»… На самом деле между единицей и единством как целым не может не быть взаимосодействующих компонентов, звеньев, ступеней, их иерархии» (стр. 17 – 18).

Многообразный художественный материал, в частности широкое обращение к использованию вариантов произведений, позволяет автору убедительно показать ограниченность тех концепций (авторы которых стремятся «выжать» из любого изолированного звука искусственное значение), где недооценивается роль коммуникативной функции языка и поэт вольно или невольно превращается в «заумника», как бы заново создающего все слова языка: «Писатель в выборе слов ограничен тем их резервуаром, который ему предоставляет язык, создавший их задолго до его появления. Речь поэтому может идти только об отборе их писателем, о выборе из заранее ограниченного материала» (стр. 52). Очень убедительный пример – звуковой повтор «капля молока» в «Каменной бабе» В. Хлебникова, который, как показывает Л. Тимофеев, обусловлен именно языком (одной из системных разновидностей которого является и стих) и поэтому не может быть наделен искусственным «значением»! «Но мог ли поэт выбрать эту каплю из ряда других слов? В «Словаре синонимов» мы найдем лишь один – «частица». Совпадение звуков у Хлебникова бесспорно, но выбора тут нет, этот звуковой повтор – факт языка, поэт не мог бы его заменить, даже если бы пытался найти другое объемное определение (ложка? чашка? рюмка? – другого «синонима» для капли не найти). Такими «вынужденными», случайными, обязательными звуковыми повторами насыщен язык, и мы должны об этом помнить, чтобы не объяснять художественными цепями естественный факт жизни самого языка» (стр. 53).

Интересно отметить, что проблема отбора художественно выразительных средств из языка возникает и в одной из последних работ – «Предисловии» к новому изданию книги о рифме В. Жирмунского (1970), где утверждается, что «стих это не «насилие над языком», как гласило старое изречение русских формалистов, а эстетически и исторически обусловленный отбор звуковых средств национального языка…» 3.

Сопоставляя варианты в процессе создания художественного произведения (привлекается творчество Пушкина, Блока, Маяковского, Пастернака и современных поэтов), автор книги приходит к выводу о значении прежде всего слова в стихе и показывает ущербность искусственной «стратификации» текста на «уровни»; поэт в первую очередь руководствуется содержанием произведения, и поэтому «самое понятие звукового «уровня» теряет реальность, так как оно применительно к анализу стиха лишается однозначности: поэт заменяет варианты, руководствуясь различными, не однозначными принципами их отбора… Речь, по существу, идет о многозначности варианта (как и вообще стихотворной речи), если определить это точно» (стр. 120).В последние годы стало необычайно модным (но от этого отнюдь не более убедительным) понятие так называемого «анаграммирования». В недавней статье Вяч. Иванов отмечает, что «анаграммы у Гоголя» были открыты «Белым задолго до того, как анаграммы оказались в центре внимания лингвистики и поэтики» 4. «В центре внимания» – ни больше ни меньше!.. Разнимая слово на отдельные звуки, «анаграммисты» стремятся увидеть «ключевое слово» (например, из заглавия) в тексте стихотворения, отвлекаясь от всех других фонических моментов стиха. Критикуя понятие «ключевого слова» (его неуместное перенесение из фольклора, где оно обозначало конец заклинания, в современную поэтику), Л. Тимофеев пишет: «Даже краткое стихотворение в 8 – 12 строк настолько многозначно, включая в четырехстопном ямбе или хорее несколько десятков в той или иной степени полисемичных слов, что свести его к «ключевому» – значит резко сузить его эмоционально-смысловую сферу.

Благочестивая жена

Душою богу предана,

А грешною плотию –

Архимандриту Фотию, –

где в этой эпиграмме Пушкина «ключевое слово», где анаграммирование, нужны ли здесь звуковые повторы и к ним ли сводится эпиграмма?» (стр. 84). В книге подвергнута убедительной критике, в частности, статья В. Баевского и А. Кошелева «Поэтика Блока: анаграммы»; аргументируя свое неприятие их теории, автор книги обращается к анализу поэзии Блока: «О значимости анаграммирования говорит пример, взятый из черновиков Блока. Строки:

Дыхание живящей бури

Разлей в таинственной

тиши… –

Блок заменил на:

Дыханием живящей бури

Дохни в удушливой глуши.

Перед нами очень частый у Блока (вместо «таинственной тиши» буря противопоставляется «удушливой глуши») контраст, вносящий во фразу резкое, углубляющее ее противопоставление, которого не было в первом варианте. Но авторы его не замечают, для них важно то, что вместо горизонтальных повторов «ти-ти» – появились вертикальные: «дых-дох»… Возникает все же законный вопрос: если в далекие от нас времена повторение однородных звуков могло (хотя это и не обнаружено) иметь магическое значение, то почему оно могло понадобиться Блоку, какой художественной цели он достигал при помощи «дых-дох»? Не будем, конечно, упоминать о необходимости понимания звуковой организации, исходя из ее роли в системе словесного текста в целом. Здесь перед нами очевиднейший пример антисистемного отрыва звука от текста полностью…» (стр. 84 – 85).

В наше время легко возникают филологические легенды, никак, впрочем, не доказываемые, подобные, например, следующей: «…М. Л. Гаспаров показал историческую связь трехстопного хорея с определенными темами в русской поэзии…» 5. Показал ли? Убежденность автора легенды может передаться читателю, но на чем она основывается?

Путем анализа большого художественного материала Л. Тимофеев показывает ограниченность самоценного анализа «метра» и его «смысла» (в частности, в концепциях К. Тарановского и следующего за ним М. Гаспарова): «Попытки приписывать метру… или ритму… самостоятельное художественное выразительное Значение столь же антисистемны, как и ранее рассмотренные характеристики роли звука, взятого изолированно от других сторон стихотворной речи» (стр. 133). Стихотворная речь определяется в книге Л. Тимофеева как «система словосочетаний, образующих содержательное эстетически значимое единство», как «функциональная системно-экспрессивная система речи» (стр. 140). Вводя в определение стиха понятие «эстетической значимости», книга тем самым утверждает необходимость включения стихотворения в общеметодологическую концепцию нашей теории литературы. Исходя из системной концепции стиха, Л. Тимофеев показывает сугубо вспомогательную роль количественных методов, которые порой претендуют (и претендуют весьма воинственно) на отождествление с научностью: «Для анализа такой системы количественные методы, применение статистики и пр. не исключены, а в некоторых случаях даже могут быть полезны (в историко-литературном плане, например), но только как вспомогательные. Только понимая в этом смысле стихотворную речь как систему, связанную с творчеством в целом, мы можем описывать те или иные ее частные стороны и включить стиховедение в литературоведческий анализ в целом» (стр. 140).

Основные теоретические положения книги сформулированы яри анализе произведений Пушкина, Блока, Маяковского, Цветаевой. Л. Тимофеев показал, что слово в стихе системно, оно входит в определенный контекст и лишь в контексте обретает истинную значимость. Поэтому, например, одной из основных единиц его анализа оказывается стихотворное произведение. Стихотворная речь – подсистема (субсистема) поэтической речи, которая в свою очередь входит в художественную речь в целом. Через иерархию художественных связей стиховедение включается в общую проблематику науки о литературе. Автор книги недаром отмечает основополагающее значение поэтического произведения для восприятия литературы как общекультурного явления: «Таким образом, стих (в широком смысле слова как функциональное проявление языка, как субсистема поэтической речи, взятой в целом) сам по себе не может быть ни оценен, ни понят. Реальное содержание он получает только в системе, системообразующим фактором является слово, взаимосодействующее со звуком, ритмом, рифмой как их своеобразным взаимопроникающим соотношением, интонацией. В свою очередь слово, вступая во взаимосодействие со всеми другими компонентами поэтического произведения, от них приобретает свою содержательность, как и передает им свою…» (стр. 196).

Системность слова, его обусловленность экстраречевыми факторами и связь, взаимосодействие (термин П. Анохина) с другими компонентами раскрываются в произведении, что отчетливо показано, в частности, при рассмотрении раннего творчества Маяковского, важную роль играет понятие лирического героя, которое «является именно системным, оно и лежит в основе системообразующего фактора, формирующего содержание лирического произведения, взаимосодействуя со словом» (стр. 228). Понятие лирического героя важно именно в аспекте художественной иерархии, поскольку «слово не представляет собой, так сказать, последней инстанции стихотворного произведения, оно входит в иерархические взаимосоотношения с более сложными субсистемами… С этой точки зрения слово в стихе вступает как субсистема прежде всего в иерархическую системную связь с носителем речи, которого мы чувствуем за словом, оно экспрессивно, эмоционально окрашено, то есть индивидуализировано…» (стр. 222).

От произведения тянется нить к стилю писателя, его творчеству в целом и «в конечном счете» (стр. 303) – художественному методу.

Автор книги «Слово в стихе» обращается и к явлениям современной литературы (в их позитивной или критической трактовке), как поэзии (Б. Ахмадулина, к. Ваншенкин, Е. Винокуров, О. Сулейменов), так и прозы (П. Нилин, В. Распутин). В книге интересно поставлена важная проблема «критики в ее отношении к литературе» и на основе анализа поэтических произведений сформулировано свойство критики, «которое можно определить как способность к концентрации художественных образов, которые дает ей литература. Собирая ряд произведений, освещающих ту или иную существенную жизненную проблему… критик, не отходя от конкретности художественного восприятия жизни, в то же время получает возможность с особенной четкостью охватить тот круг обобщений, которые несут в себе эти произведения, и тем самым представить более широкую картину жизни сравнительно с той, которая дана в каждом отдельном произведении. Не состязаясь с ними в силе художественной убедительности, он вместе с тем получает возможность как бы усилить то обобщающее начало, которое несут в себе избранные им произведения» (стр. 338 – 339). Тем самым методология литературоведения сопрягается с методологией критики. Такие суждения автора книги тем более важны, что в последнее время встречаются призывы к так называемой «художественной» критике. А ведь в погоне за «художествами» (метафоризм изложения и т. п.) критика может лишиться (а порой и лишается) научного характера; поэтому призыв к тесной связи критики с теорией и историей литературы своевременен.

Не все аспекты системного анализа стиха освещены в книге в равной степени, что, впрочем, признает и сам автор. К примеру, за рамками книги остался вопрос о соотношении стиха и жанра (возникновение в русской поэзии оды и соответственно одического стиха с его особой интонационно-синтаксической системой и т. п.). Но трудно требовать от автора всеохватывающего подхода, поскольку это под силу только коллективу исследователей.

Книга Л. Тимофеева «Слово в стихе» прокладывает путь системному анализу стихотворной речи, в основе которой слово во всем многообразии его проявлений, слово как носитель человеческого духа.

  1. Б. С. Мейлах, К определению понятия «художественная система» (постановка вопроса). – В кн.: «Philologica. Исследования по языку и литературе», Л., «Наука», 1973, с. 403.[]
  2. Л. Тимофеев, Состояние и задачи современного стиховедения. – В кн.: М. П. Штокмар, Библиография работ по стихосложению, М., ГИХЛ, 1934, с. 4.[]
  3. В. Жирмунский, Теория стиха. Л., «Советский писатель», 1975, с. 237.[]
  4. Вяч. Вс. Иванов, Взаимоотношение динамического исследования эволюции языка, текста и культуры (Постановка проблемы). – «Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1982, N 5, с. 416.[]
  5. Г. А. Лесскис. Синтагматика и парадигматика художественного текста. – «Известия АН СССР. Серия литературы и языка», 1982, N 5, с. 435.[]

Цитировать

Гончаров, Б.П. Системный анализ стиха / Б.П. Гончаров // Вопросы литературы. - 1984 - №5. - C. 245-250
Копировать