Шестой акмеист

Н. БЯЛОСИНСКАЯ

ШЕСТОЙ АКМЕИСТ

Общеизвестно, что Мандельштам и Ахматова считали: акмеистов было только шесть, и при этом один лишний. Но я осмелюсь сказать, что, по-моему, акмеистов было все-таки шесть. Не потому, что отвергаю свидетельство о лишности Городецкого. А потому, что причисляю к этому содружеству еще одну личность – Надежду Мандельштам.

Я дерзаю обнародовать это свое мнение теперь, после выхода в свет и состоявшейся в Большом зале ЦДЛ в декабре 1999 года презентации «Воспоминаний» и «Второй книги» Надежды Яковлевны в двухтомнике издательства «Согласие».

Это, прежде всего культурное, издание, помимо нового тиражирования замечательных книг Н. Я., дополнено предисловиями современных писателей и ближайших друзей Надежды Яковлевны: Николая Панченко («Какой свободой мы располагали») – к первому тому и Александра Морозова («Без покрова, без слюды…» Вместо предисловия») – ко второму. Несмотря на самобытность каждого из авторов этих скорее эссе, чем статей, они близки своей публицистичностью и лиричностью и роднятся этим с книгами самой Надежды Яковлевны, внося в них новые подробности жизни Н. Я., людей «с кухни Надежды Мандельштам», всего общества ее и нашего времени.

Обе книги снабжены подробными и очень емкими комментариями того же Александра Морозова.

В довершение всего – тома просто красивы, изящно изданы. Благородные эти книги приглашают себя перечитать. Я перечитала.

А перечитав, обратилась и к «Книге третьей» Надежды Мандельштам, еще ждущей российского издания (а пока – YMCA-PRESS, Paris, 1987).

Опираясь на три эти книги, постараюсь обосновать свое суждение.

Для начала напомню известное утверждение Надежды Яковлевны:

«…для своего осуществления «я» нуждается… в «мы» и, в случае удачи, в «ты»…».

Мандельштама удача постигла. Он обрел свое «ты» в карнавальном Киеве девятнадцатого года, как оценивала место и время их встречи сама Н. Я., выпестовал это «ты» и ввел его в «мы» акмеистов.

Она вошла в его «мы» естественно, на равных. В нем обрела свое «я».

И увенчала успехом возложенную на себя после гибели Мандельштама миссию: «сохранить стихи и рассказать, что с нами произошло». «В ужасе я говорила себе, что мы войдем в будущее без людей, которые смогут засвидетельствовать, что было прошлое».

Да, общеизвестно, что это она, его «Наденька», правдами и неправдами сохранила для нас стихи и прозу Мандельштама. В «кучке» или «горстке» бумажек (и то, и другое – ее выражения) из утлой корзинки, кочевавшей с ней. Ив своей могучей памяти. И в надежных и ненадежных тайниках немногих друзей.

Всем известно и то, что она рассказала подробно о судьбе Мандельштама, его соратников, нескольких поколений ее и наших современников.

Но три ее книги, как и наиболее полное сегодня четырехтомное собрание Осипа Мандельштама, обнаружили (к сожалению, не для каждого, а лишь для непредвзятого читателя) не только хранительницу и свидетеля. И тем более – не «тень поэта», да простит Бог покойного известного писателя.

Этими книгами в русскую и мировую литературу вошел новый писатель – акмеист, «духовный реалист» – по принятой мною терминологии Николая Панченко, а если по Недоброво – тоже «бьющийся о мировые границы», причем крайне резко, с шумом, с печальным шумом, словно пушкинская «лесов таинственная сень» по осени.

Явился небывалый, ни с какими традициями стиховедения не совпадающий исследователь поэзии.

Поэтика ее стиховедения обусловлена судьбой.

Прочитав «Вторую книгу» Надежды Яковлевны, я сказала ей:

«Не верится, что вы сами никогда не писали стихи – так вы пишете о стихах». Она ответила: «Я присутствовала при этом».

Буквально присутствовала.

Почти всегда в единственной комнате, «на пятачке», где она чистила селедку, Мандельштам вышагивал свои стихи. Записывала под его диктовку, переписывала, правила, когда у него возникали варианты…

Слушала его размышления вслух о поэзии. С ней он делился ими, ей объяснял, «об нее» говорил. А если высказывал другим, старым ли друзьям, молодым ли поэтам, – опять-таки присутствовала, «тихо сидя в уголке».

И все это тоже сохранила в своей гигантской памяти.

Однажды, кажется летом 60-го, когда мне впервые показала стихи Мандельштама младшая приятельница, не гуманитарий – технарь, из тех, кого Надежда Яковлевна назвала «самозародившимися читателями» «бродячих списков», я второй раз обиделась на Жданова, который в своем докладе «О журналах «Звезда» и «Ленинград» назвал Мандельштама: «теоретик акмеизма». Так я впервые прочла это имя. И еще полтора десятка лет не знала не то что стихов его, но хотя бы, что был такой поэт – Осип Мандельштам.

«Теоретик»! – сердилась я, переписывая в свой блокнотик список «Воронежских тетрадей».

Но вот я прочла книги Надежды Мандельштам, особенно «Книгу третью», и убедилась – да, и теоретик. Правда, до этого вышел еще и «Разговор о Данте» и – в том же 1987 году, что и «Книга третья», – «Слово и культура», сборник статей Осипа Мандельштама.

Но здесь, у Надежды Яковлевны, созданное ею – и наше, читателей, присутствие при живом разговоре о Данте, при заочной дискуссии Анны Андреевны с Осипом Эмильевичем о Пушкине, при сотворении стихотворений, шевелении губ («Движение – первый признак, по которому я распознавала работу; второй признак – шевелящиеся губы», – записала Надежда Яковлевна).

«Я при этом присутствовала», – сказала она.