Пляшущий на воде

Александр ПОКРОВСКИЙ

ПЛЯШУЩИЙ НА ВОДЕ

Три цитаты:

«…В русском языке есть слова. Их там много. Среди них попадаются глаголы и существительные. А есть прилагательные… есть наречия, числительные, местоимения.

Они существуют отдельно. А когда их, эти самые слова, составляют вместе, получаются предложения, где есть сказуемые, подлежащие и прочая светотень.

И все это русский язык.

Это наш с тобой язык.

У нас великий язык…

В нем переставь местами сказуемое и подлежащие – и появится интонация.

Вот смотри: «Наша Маша горько плачет» и «Плачет Маша горько… наша».

Это же поэзия, сиськи на плетень! Былины, мамина норка!

А есть предложение в одно только слово. «Вечереет. Моросит. Потемнело».

Одно слово, а сколько в нем всякой великой ерунды!..»

«…Именно с этого момента во мне проснулся интерес к литературе.

Точно, это было в пятницу: я вдруг подошел к книжному шкафу и, что никогда не делал, ласково погладил корешки (книг, конечно же).

После чего, само собой, меня уже неудержимо потянули к себе – с точки зрения композиционной, разумеется, – психологические опусы ранних и экзистенциальные сентенции поздних французов, и я немедленно увлекся соотношениями парадоксального, ортодоксального и исповедального в прозе, полюбил ненавязчивые парадигмы.

Теперь меня часто можно было наблюдать шляющимся с томиком Паскаля в руке, а также изучающим Авесты, Ницше и Фрейда.

Я полюбил приставки и суффиксы,

аффиксы и префиксы

и особенно корни – их в первую голову.

Все теперь для меня имело значение, и мир теперь являл собой особую ценность, потому что в нем были слова –

мягкие,

терпкие,

гладкие,

едкие,

колючие,

жгучие,

вкусные,

грустные.

Я даже посещал поэтические семинары.

Там по вечерам, собирались поэты и в атмосфере хрупкости душевного устройства слагали вирши.

Следовало при этом их хвалить.

Потому что поэта можно легко убить, сказав, что у него не стихи, а говно.

Нужно было говорить так: «…Образность прозрачных линий не всегда доминирует… эм… я бы сказал… вот…».

Семинары вел гений – сын ящерицы: потому что на абсолютно лысом черепе глаза казались особенно выпуклыми, потому что помещались в бутоне из складок полувяленой кожи.

Когда я впервые увидел это сокровище отечественной изящной словесности, я почему-то подумал, что он должен ходить по душной комнате босиком с лукошком и разбрасывать по стенам гекконов, которых он из этого лукошка и достает.

Он разбрасывает – они прилипают.

Я там узнал много новых слов.

Я там узнал слово «сакрально».

Его следовало произносить с придыханием, томно расслабив члены…»

«…Ни звука более.

Слышать ничего не желаю.

Ах, Николай Васильевич! Полноте, батенька, полноте, вы, вы, вы – мое единственное утешение, вы отрада моя во дни гонений, во дни тягостных раздумий… да… Гоголь…

Когда хозяин предлагает «дать мне в жало», я, почему-то, всегда вспоминаю, какой был у Гоголя нос – это был нос литературного кумира, кулинара Пиндаровых сладостей, фармацевта, я уж не знаю чего… да… все мы вышли из этого Носа.

Я думаю, все.

Потому что иное место для выхода представляется мне совершенно неприемлемым.

Ах, Николай Васильевич, дорогой мой, душка. Боже ж ты мой, ужас, ужас до чего хорошо, хорошо-то как, Господи! Особенно вот это ваше: «Знаете ли вы…» – чудо, здорово, дрожь, прохлада понимания, слов нет, одни рыданья…

Я бы воздвиг вам памятник, кабы не лень.

После чего я бы воздал вам должное, описав все памятники, на которых возвышаются ваши литературные конкуренты, последователи, подражатели либо же клевреты.

А так же я обошел бы места, на которых, по моему разумению, должны будут возвышаться окаменевшие лики ныне здравствующих литераторов… качество литературных изысков которых оценивается литературными премиями.

Боюсь только, жидкости не хватит.

Из околохвостных мешков…»

Вот!

Статью о родном языке для такого солидного издания, как «Вопросы литературы», нужно предварять цитатами.

Лучше тремя.

И лучше выбирать их из своих собственных произведений, потому что в этом случае мы гарантированы от упреков в предвзятости, неграмотном понимании, искажении смысла.

Уж себя-то никак не исказить.

Что есть – то есть.

Давненько я наблюдаю за родным языком.