Сергей Пинаев. Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог (ЖЗЛ)

Сравнительно недолгая жизнь М. Волошина (1877 – 1932) столь насыщенна, что его биография, включающая аналитические разборы наиболее значительных произведений, вполне объяснимо получилась пространнее биографий многих бесспорных классиков, включая долгожителей. Не только поэт, живописец, литературный и художественный критик, «но человек необычайной эрудиции, разносторонних увлечений, «внепартийной» доброты, в свою жизненную орбиту он вовлек многих знаменитых людей той эпохи – от Д. Мережковского, З. Гиппиус, Вяч. Иванова, М. Цветаевой, В. Ходасевича, О. Мандельштама, А. Толстого… до террориста Б. Савинкова, кровавого большевика Б. Куна и других видных практиков революции» (аннотация, с. 662). Притягательность личности Волошина была такова, что с ним как ни с кем иным было связано величайшее множество самых разных людей, даже и не имевших отношения к искусству. С. Пинаев постарался никого из них не обойти вниманием, тем самым выйдя за рамки собственно биографического жанра, но в результате возникло специфически волошинское жизнеописание. Прекрасно зная материал и все написанное о Волошине ранее (этого меньше, чем можно было бы ожидать, отчего герой книги и представлен в аннотации как «неразгаданный сфинкс Серебряного века»), С. Пинаев глубоко понимает его творческую и человеческую индивидуальность. «Среди современников Волошина едва ли найдется поэт, столь органично и, главное, в таких масштабах объединивший в своем эстетическом мировосприятии науку, лирику и философию. Единственным исключением, думается, можно считать Велимира Хлебникова…» (с. 579). В книге много говорится об увлечении Волошина и его первой жены Маргариты Сабашниковой антропософией (соответственно, подробно рассказывается о ее основателе Р. Штейнере), о том, как их и без того хрупкий брак был разрушен Вяч. Ивановым с его идеей «тройственного союза» (он с женой и Маргаритой, но без Макса), не забыты и другие художники-философы – так, отмечено, что «христианство Волошина, отчетливо обозначившееся в его творчестве в последние полтора-два десятилетия жизни, в значительной степени основывалось на софиологии Владимира Соловьева, было связано с его трактовкой человека как связующего звена между природным и божественным мирами (у Волошина: каждый «есть пленный ангел в дьявольской личине»). Конечно, ощущается здесь и влияние Достоевского…» (с. 647). Волошинское мировоззрение не могло базироваться на одном христианстве, тем более каноническом: столь широк был круг интересов этого глубокого знатока Запада и Востока, культурных и религиозных исканий человечества во всем их многообразии. Позиция поэта определялась, конечно, не только эстетическими критериями: он не признавал никаких ограничений в любой сфере, будь то бытовое поведение или политика. Став над схваткой во время Гражданской войны, всячески декларируя это в стихах и предоставляя свой коктебельский дом в качестве убежища представителям непримиримых лагерей, Волошин, с одной стороны, имел возможность влияния на многих из них, с другой стороны, при всем уважении к его позиции, был обречен на непонимание, недоверие и недоброжелательство, особенно в последние годы, когда большевистские власти все сильнее закручивали гайки. «Его стихи… запрещались в России как при добровольцах, так и при большевиках.