Русский круг Гофмана
Русский круг Гофмана / Сост. Н. И. Лопатина при участии Д. В. Фомина. М.: Центр книги ВГБИЛ им. М. И. Рудомино, 2009. 670 с.
Вышла книга, о появлении которой можно было только мечтать. «Русский круг Гофмана». Одна из книг серии, которую уже с конца 1990-х годов издают сотрудники Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы, — серии, необычайно ценной для специалиста и крайне увлекательной для сколь-либо любопытствующего читателя. В этой серии уже вышли «Марсель Пруст в русской литературе» (2000), «Морис Метерлинк в России Серебряного века» (2001). Теперь настал черед Гофмана.
Традиционно бытует мнение, что в России Гофман пользовался особой репутацией — романтика par excellеnce, затмив своей фигурой остальных немецких романтиков. И что роль его, влияние, а также любовь к нему в России стояли несоизмеримо выше, чем его репутация в самой Германии. Здесь не место развивать или же, наоборот, опротестовывать данное мнение, тем более, что хорошо известно свойство русской культуры вообще — «приручать» писателей иностранных, делая из них литераторов (вариант: философов) преимущественно русских. Так, «русским поэтом» провозгласили когда-то Шиллера, «русским философом» — Шеллинга, а столетие спустя — Ницше. Впрочем, когда читаешь «Русский круг Гофмана», то начинаешь в полную меру осознавать, что если в идее подобного «приручения» и есть некая доля преувеличения, то именно доля.
Как ярко демонстрируют представленные в книге тексты, Гофман проходит через всю русскую культуру, будучи реактуализованным, уже после исхода эпохи романтизма, вновь и вновь, причем не только в литературе, но и в иных видах искусства: театре, живописи, балете, кинематографе и скульптуре. И на роль русского Гофмана претендуют не только романтики В. Одоевский или А. Погорельский, но — в другие эпохи — своей театральной маской Доктора Дапертутто — В. Мейерхольд, своим артистическим имиджем — М. Шемякин. Издательства охотно берут себе имена героев Гофмана («Странствующий энтузиаст»); литературные кружки и объединения — название цикла рассказов Гофмана («Серапионовы вечера» Петербурга конца 1830-х годов и «Серапионовы братья» -1920-х годов).
Надо сказать, что это мультижанровое и мультиродовое присутствие Гофмана в русской культуре прекрасно отражено и в полиграфии книги. Помимо представленных в ней и выполненных на подкупающе высоком техническом уровне иллюстраций (здесь и партитура увертюры балета «Щелкунчик» П. Чайковского, силуэты к повестям Гофмана Т. Кафенгауза 1920-х годов, эскизы к опере «Сказки Гофмана» С. Судейкина, А. Лентулова, С. Эйзенштейна, сцены из знаменитых гофмановских спектаклей, иллюстрации к произведениям Гофмана В. Масютина, К. Рудакова, А. Головина и многих других), — книга изобилует своеобразными «гофманиадами», введенными в концовки и заглавия текстов и выполненными специально для данного издания М. Шемякиным.
Открывают издание две статьи: составителя данной антологии Н. Лопатиной («Силуэты русского Гофмана») и автора и по сей день единственной серьезной монографии на тему рецепции Гофмана в России А. Ботниковой («Эрнст Теодор Амадей Гофман в русской литературе»). Завершается же книга — симметрично — обзорной статьей другого составителя книги, Д. Фомина, — «Русская графическая гофманиана».
Все остальное пространство книги в жанровом отношении наиболее близко концепции антологии, разделенной на две неравные части, первую из которых занимает XIX век (чуть более 200 страниц), а вторую — XX век. То, что в основу издания и расположения текстов лег хронологический принцип, оговаривается во вступительной статье Н. Лопатиной. Равно как и то, что составителей интересовало не столько научное, сколько художественное освоение наследия Гофмана. Что объясняет, что литературная (правильнее было бы сказать — литературоведческая) критика вошла в издание лишь фрагментарно.
Представленные в антологии тексты дают предельно широкий спектр прочтения и восприятия Гофмана. От факта чтения или перевода немецкого романтика в дневниковой записи или письме (именно таким коротеньким текстом из дневника В. Жуковского и открывается раздел «XIX век»), служебных записок, касающихся изданий Гофмана в России (такова, например, крайне интересная агентурная записка Ф. Булгарина, возмущающегося запретом издания «Серапионовых братьев» петербургской цензурой), литературной критики и публицистики (Белинский, Достоевский, Герцен, Огарев, Плетнев, Вл. Соловьев, А. Бенуа, Мандельштам, а также марксистский критик И. Марцинский), интерпретаций и осмыслений Гофмана в текстах художественных (пассаж из «Униженных и оскорбленных» Достоевского, «Вешних вод» Тургенева), — и вплоть до стилизаций и подражаний Гофману в русской прозе и поэзии.
Казалось бы, наибольшие открытия должны ожидать читателя в разделе «ХХ век», где и в самом деле публикуется ряд архивных материалов, но также и текстов, хотя и издававшихся ранее, но слабо соотносимых в нашем сознании с «гофманианой». Наряду с текстами известных «гофманистов» М. Кузмина, В. Мейерхольда, С. Эйзенштейна, М. Булгакова, мы находим — признаемся, неожиданно — фрагменты из книги П. Флоренского «Детям моим», парадоксальные отзывы о Гофмане Л. Толстого, Л. Троцкого, а также доклад А. Жданова «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», где к Гофману возводятся одновременно два «классовых врага» — акмеисты и Серапионовы братья. Но и предыдущий раздел, «XIX век», таит для внимательного читателя открытия. Особо отмечу явно не находящиеся «на слуху» у читателя, интересующегося Гофманом, тексты А. Кончеозерского и Д. Лобанова.
В расположенном в хронологическом порядке материале перед читателем вырисовываются, на самом деле, не только жанровые, но и своеобразные тематические блоки. Например, осмысление русских писателей сквозь призму Гофмана: Достоевский, понятый Белинским как автор, пытающийся «помирить Марлинского с Гофманом»; Станкевич и Белинский, увиденные П. Анненковым как русская вариация Гофмана; Гоголь, истолкованный Чернышевским как подражатель Гофмана. О Бенуа как помеси Одоевского с Гофманoм пишет Асафьев, о собственной жизни как петербургской гофманиаде — Елена Шварц. Сюда же примыкают и тексты, так или иначе затрагивающие проблему возможности / невозможности перевода Гофмана, как на русский язык, так и на язык другого искусства («Театральные прелюдии» полемизирующего с Мейерхольдом Ф. Комиссаржевского, лекция А. Таирова «Принцесса Брамбилла»).
Позволим себе здесь слегка перефразировать Пушкина: разумеется, издателя надо судить по законам, им самим для себя положенным. Возможно, составители были правы, что избрали путь наиболее традиционный — хронологический, но который в чем-то оказался и наиболее современным, оставляя читателю возможность самому (ре)конструировать свой пазл в сложном лабиринте тем, жанров и сюжетных ходов русской гофманианы.
И все-таки иногда жаль, что в некое единое целое композиционно в книге не объединены сюжеты, так и напрашивающиеся быть вместе. Например, любимый русскими литераторами сюжет «Повелителя блох» с его персонажем Перегринусом Тишем — сюжет, фигурирующий в «Святках» Панаева, в «Заметках петербургского туриста», в стихотворении «Письмо Перегринусу Тису» С. Боброва. Или, например, те художественные тексты, где Гофман, в собственной же традиции, выступает еще и как персонаж («Суд понимающих» Н. Евреинова, где диалог ведут между собой Гофман, сам Евреинов, Уайльд и Шопенгауэр; «Поэма без героя» Ахматовой, «Предуведомления» А. Чаянова). А также инсценировки-стилизации гофмановских текстов («Госпожа Скюдери» Б. Захавы, «Гофманиана» А. Тарковского, «Гофман» В. Розова, «Эрнст, Теодор, Амадей» О. Постнова). Особенно такая недостача единого контекста ощущается в поэзии (стихи Г. Иванова, Б. Горнунг, И. Северянина, Б. Лапина, В. Набокова, В. Ходасевича А. Кушнера, Н. Матвеевой, Е. Рейна, Б. Ахмадулиной, В. Нургалиева).
Особая тема — стилизации и подражания Гофману, которыми изобилует антология. Но именно данный тематический блок — впрочем, как раз как блок и не выделенный в книге — вызывает некоторые сомнения. Одно дело, когда сам факт стилизации отрефлектирован писателем (таковы, например, повести А. Кончеозерского «Гофманский вечер», «Святки» и «Белая горячка» И. Панаева, «Гофмановский лесок» М. Кузмина, «Пресс-папье» Божидара, «Карнизы» Ремизова, «Крошка Цорес» А. Синявского или «Гофманиана, или Крошка Цахес Forever!» С. Рыбалки). И совсем другое дело, когда речь может идти о — воспользовавшись опять-таки выражением Пушкина — «странных сближениях». Так, если в примечании к повести Погорельского «Пагубные последствия необузданного воображения» и говорится, что в ней использованы сюжетные коллизии повести Гофмана «Песочный человек», то читатель все равно остается с вопросом: не было ли то использованием сюжетных ходов, ставших уже штампами и «носившихся» в воздухе? То же относится и к повести Титова «Уединенный домик на Васильевском», стихам Пушкина и Майкова о доже и догарессе, лишь тематически перекликающимся с одноименной повестью Гофмана. И, поскольку подобных квазигофмановских текстов в русской литературе существовало немало, встает вопрос о критериях выбора. А вместе с тем остается досадным, что за рамками книги оказались, например, тексты Сергея Ауслендера, — безусловного создателя «петербургской гофманиады».
Другое критическое замечание, которое, может быть, стоит высказать в отношении столь замечательной в остальном книги, — это отсутствие сколь-либо развернутого аналитического комментария к целому ряду «сюжетов» и «тем», подобного тому, что мы имеем к сюжету русской графической гофманианы в завершающей издание статье Фомина. Разумеется, в книге есть отдельные постраничные комментарии, хотя и этот принцип не проведен последовательно и непрокомментированными остались и некоторые имена, и упомянутые в текстах факты, и отдельные гофмановские аллюзии, далеко не всегда очевидные. Подобный академизм не только не помешал бы книге, но и сделал бы и без того ценное и абсолютно необходимое для нашей культуры издание еще более ценным и нужным.
Е. ДМИТРИЕВА
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 2011