Романтизм, реализм и Вальтер Скотт
С. А. Орлов, Исторический роман Вальтера Скотта. Горьковский государственный университет, 1960, 480 стр.
В нашей научной литературе уже давно установилась определенная традиция в отношении к наследию Скотта. Признавая наличие элементов консерватизма во взглядах Скотта, советское литературоведение тем не менее в своей оценке этого писателя исходит из стихийно материалистических и демократических тенденций его творчества.
Эта позиция советской литературной науки нашла свое отражение и в недавно опубликованной книге С. Орлова «Исторический роман Вальтера Скотта».
Книга Орлова – обширная монография, рассматривающая творчество Скотта в его наиболее значительных и принципиально важных аспектах. В книге ставится вопрос об историзме Скотта, в ней дан подробный обзор высказываний писателя о литературе, в ней, кроме вопросов, посвященных творчеству Скотта, сделана попытка поставить и решить вопросы общетеоретические (глава «О жанровом своеобразии исторического романа»).
В некоторых разделах работы читатель найдет полезный фактический материал. Так, в первых вводных главах исследователь приводит отзывы о Скотте русской революционно-демократической критики. Во второй главе «Скотт и фольклор» перечислены фольклорные мотивы многих произведений писателя.
Раздел «О жанровом своеобразии исторического романа» знакомит читателя с высказываниями крупнейших представителей русской и мировой эстетической мысли о природе исторического романа.
Большой интерес представляет переписка Скотта с русским поэтом Денисом Давыдовым, которую С. Орлов публикует в виде приложения к своей монографии. Почти все эти материалы на русском языке появляются в первый раз. Правда, справедливости ради надо отметить, что еще в 1950 году они были впервые опубликованы на страницах журнала «Comparative Literature» (1950, v. II, N 4).
Правильными представляются также и многие мысли, высказываемые автором книги. Своеобразие позиции Орлова по сравнению с предшествующими истолкователями наследия шотландского романиста состоит в том, что он гораздо настойчивее и определеннее, чем они, говорит о принадлежности Скотта к реализму. Пафос книги в утверждении реалистической и демократической природы творчества Скотта.
Раскрытию этой темы в основном и посвящена монография. Общая тенденция книги – рассматривать творчество Скотта как явление во многом близкое социальному роману Бальзака и Стендаля, в целом возражения не вызывает. И все же наличие этих положительных моментов не определяет качества книги в целом. К сожалению, монография С. Орлова не достигает главной своей цели – создания исторически объективной, глубокой и всесторонней картины творчества Скотта.
Основной недостаток монографии заключается, по нашему мнению, в том, что правильные мысли о демократической и реалистической природе творчества Скотта доказываются ценой многочисленных натяжек, преувеличений и явного упрощения сложнейшей проблематики творчества Скотта. Следует оговориться с самого начала, что полемика с автором книги чрезвычайно затрудняется отсутствием четкости и ясности авторского изложения. Книга написана сбивчиво, в ней нет логической последовательности мысли, в ней много противоречий. Тем не менее представляется возможным выделить некоторые линии исследования, в которых, как нам кажется,, яснее всего проявились наиболее слабые стороны методологической позиции автора.
Прежде всего это вопрос о творческом методе Скотта. Возникший на рубеже двух литературных эпох, исторический роман Скотта одновременно подводил итог двадцатилетнему развитию английского романтизма и подготавливал почву для появления реалистических полотен Бальзака и Стендаля. Раскрытие сложной диалектики этого процесса перерастания романтизма в реализм и должно было стать одной из основных задач исследователя творчества Скотта. Главной помехой на пути исследователя в решении этого вопроса оказалось его отношение к романтизму. Порочная точка зрения на романтизм как на явление противоположное и враждебное реализму, одно время имевшая широкое хождение среди наших литературоведов, весьма повредила и книге С. Орлова. Питая явное предубеждение против романтизма, исследователь прямую свою обязанность видит в том, чтобы реабилитировать Скотта от всяких подозрений в причастности к этому «сомнительному» литературному явлению. Между тем от правильной постановки вопроса о соотношении романтического и реалистического начал в творчестве писателя во многом зависит и решение таких первостепенно важных проблем, как проблема историзма Скотта, его позиции в реалистическом движении начала XIX века, характера его отношения к прошлому я т. д.
Вот почему насильственный отрыв Скотта от той литературной почвы, с которой он был связан теснейшими кровными узами, произвел в книге С. Орлова целый ряд опустошений. Особенно это заметно в первом разделе работы. Выводя творчество Скотта непосредственно из традиций просветительского романа XVIII века, С. Орлов устранил все посредствующие звенья между филдинговским эпосом «большой дороги» и историческом романом Вальтера Скотта. Исторический роман Скотта, возникший в самой гуще романтического движения, вобравший в себя идейное богатство одной из самых ярких и значительных литературных эпох, в работе С. Орлова Предстает как явление внутренне чуждое романтизму. Дав подробный обзор просветительского романа XVIII века, начиная с Дефо и кончая Филдингом, исследователь свел к минимуму все то, что следовало сказать о литературной жизни Англии начала XIX века. Кроме беглой, поверхностной оценки политических позиций крупнейших представителей английского романтического движения, С. Орлов не дает читателю ни какого материала для знакомства со сложными и глубокими процессами, происходившими в современной Скотту английской литературе. Вопрос о природе романтизма как художественного метода, в основе которого лежало особое понимание законов исторического развития общества, в монографии не только не решается, но даже и не ставится. Философия романтизма, его эстетика, его этические искания – все это обходится молчанием. Тем самым снимается с обсуждения и вопрос об истоках историзма Скотта. Лишая Скотта всяких внутренних связей с его литературной средой, С. Орлов ничего не говорит и о том цикле творчества писателя, принадлежность которого романтизму наиболее бесспорна, а именно – о его балладах и поэмах. Поэтому нерешенной остается важнейшая проблема становления художественного метода Скотта, не раскрывается логика внутреннего развития поэта.
Из-за всех этих зияющих пробелов многие суждения С. Орлова оказываются бездоказательными. Так, чрезвычайно ответственное заявление автора об отсутствии идейной близости между Скоттом и его друзьями «лейкистами» не получает соответствующей аргументации, так как для его подтверждения необходим был подробный анализ поэтических произведений Скотта, а его, как уже было сказано, автор монографии не дает.
Таким образом, вопрос о месте Скотта в романтическом движении начала XIX века в работе по существу не решен. Приведенные автором литературные высказывания Скотта интересны, но все же этого далеко не достаточно, чтобы понять характер идейной связи между Скоттом и его современниками.
Отсутствие исследовательской глубины проявилось и в трактовке другой важнейшей проблемы творчества Скотта, а именно – проблемы его связей с традициями английского и шотландского фольклора. Все изыскания автора монографии в этой области» в сущности, свелись лишь к регистрации фольклорных мотивов романов Скотта, что, кстати сказать, не представляло особых трудностей, так как источники этих мотивов в большинстве случаев указаны самим писателем. Неудачи автора в решении проблемы «Скотт и фольклор» в значительной степени объясняются тем, что Скотт здесь, как и везде, изолируется от своего литературного окружения. Между тем своеобразие позиции Скотта в отношении к традициям народного творчества можно понять, только учитывая ту общую тягу к народно-поэтической старине, которая была характерна для европейского романтизма начала XIX века. Известно, например, что Байрон отрицательно относился к деятельности Скотта-фольклориста. Интересно поэтому было бы сопоставить байроновские фольклорные искания с «фольклоризмом» Скотта. Но возможность таких сопоставлений исключается самим характером отношения автора работы к романтизму и ко всему» что с ним связано.
В итоге знакомства с первыми разделами книги С. Орлова у читателя возникает впечатление, что, кроме некоторых поверхностно усвоенных приемов, Скотт ничего не взял от романтизма и что развитие его происходило где-то в стороне от тех главных путей, по которым двигалась английская и европейская литература его эпохи. В последующих разделах книги проблема «Скотт и романтизм», в сущности, не возникает. При анализе романов Скотта автор иногда упрекает писателя за романтическую идеализацию отдельных образов. При этом он как бы старается доказать, что, невзирая на некоторые непростительные романтические пристрастия шотландского романиста, Скотт все же был хорошим писателем. «Но если фигура Ричарда I бесспорно романтизирована, то роман, взятый в целом, должен быть признан одним из значительных произведений Скотта верностью художественной правде, гуманизмом содержания» (стр. 230). Тем более кажется неожиданным то заявление, которое он делает в финальной части работы, в Заключении: «Романтизм явился необходимым звеном в развитии искусства от классицизма к реализму… Через романтику и романтизм Скотт пришел к реализму…» (стр. 443). Против такой постановки вопроса возразить нечего. Но поскольку это заявление находится в вопиющем противоречии со всей логикой исследования, оно может восприниматься только как характерное проявление авторской непоследовательности.
Отсутствие правильного подхода к проблеме творческого метода шотландского романиста особенно проявилось при анализе отдельных произведений Скотта. Вне поля зрения автора монографии оказалась художественная специфика анализируемых романов. Все, что относится к форме произведений Скотта, обычно выносится «за скобки», в конец главы, где дается «сводная характеристика» некоторых художественных приемов Скотта. Несмотря на то, что многие замечания автора о писательском мастерстве Скотта кажутся справедливыми, само расположение материала не дает исследователю возможности показать живую связь между идейным содержанием романов и их художественной формой.
Поэтому анализ романов Скотта, как правило, сводится к сугубо одностороннему пересказу их социальных мотивов. Иногда они пересказываются верно, а иногда и не совсем верно. Чаще всего прямолинейный и односторонний подход автора к анализируемому материалу приводит к известному смещению акцентов. «Айвенго» в основном превращается в роман о хищничестве и разбое рыцарства, а «Кенильворт» – в обвинительный акт английскому абсолютизму XVI века.
«Мы полагаем, – пишет Орлов об «Айвенго», – что роман значителен и интересен в силу того, что он затрагивает центральную тему исторического прошлого Англии XI-XII столетий, тем, что он содержит трезвую политическую оценку рыцарей и рыцарства, наконец, тем, что здесь гуманистически решается расовая проблема…» (стр. 231).
Мы, быть может, и не стали бы возражать против такого определения, если бы роман «Айвенго» был историческим трактатом. Но этот роман – художественное произведение, это живая, поэтически яркая, глубокая картина прошлого.
Сила Скотта как художника заключалась не только в том, что он глубоко проникал в сущность социально-экономических отношений прошлого, но и умел донести до читателя живую атмосферу эпохи. В этом и состояло мастерство создания «местного колорита», в котором Скотт не имел себе равных среди писателей XIX столетия. Но этот особый аромат романов Скотта совершенно улетучивается, выветривается в изложении С. Орлова.
В книге С. Орлова романы Скотта обескровлены. Исследователь не показывает ни их занимательной сюжетной интриги, ни жизнерадостного юмора, ни живописного «местного колорита». «Внешняя интрига», по мнению автора монографии, необходима лишь «для выявления политических симпатий автора» (стр. 180), и поэтому, анализируя романы Скотта, он предпочитает не касаться их сюжета. Но ведь в сюжете романов и проявляется философия истории писателя, его представления о том, что ход истории определяет не только гражданскую деятельность людей, но и область их интимно-человеческих отношений. Анализируя романы Скотта вне их сюжета, исследователь обедняет эти произведения и в художественном и в идейном отношениях. Что касается других компонентов художественного стиля Скотта, то в лучшем случае автор монографии их называет, но, как правило, не анализирует.
Художественная манера Скотта – манера предельной исторической индивидуализации и конкретизации. Это общеизвестно. С этим согласен и С. Орлов. Так, например, в главе о «Роб-Рое» исследователь уверяет нас, что «образ центрального героя Роб-Роя при максимальной индивидуализации, его национальном своеобразии и неповторимости – не типичен» (стр. 198). Но когда в этой же главе мы читаем, что Скотт подчеркивает «ум и независимость Роб-Роя, его физическую и интеллектуальную полноценность (!), гармоничность его характера, спокойствие, самоуверенность, твердость принципов, убеждений», когда далее мы узнаем, что «Роб-Рой неизменно показан в романе как борец за исконные права народа, то есть как образ глубоко положительного человека», то эта невыразительная характеристика никак не убеждает нас в том, что перед нами образ шотландского горца XVIII века, а не любого другого «положительного человека» любой другой исторической эпохи.
Говоря о героях Скотта, далеко недостаточно перечислить их пороки и добродетели и занести их в рубрику «положительный» и «отрицательный». У каждого из них свой язык, свои особые привычки, свои маленькие и большие странности и слабости. Они по-особому умны, по-особому глупы, добры, злы, и в каждом из этих индивидуальных качеств проявляется их связь с современной исторической эпохой. Характеры» нравы (особенно второстепенных персонажей его романов) – главный элемент знаменитого «местного колорита» Скотта, и дело исследователя это показать. Но сам термин «местный колорит» с его романтическим привкусом внушает С. Орлову недоверие, и он старательно его обходит на всем протяжении своей монографии. И только в последней ее части, в Заключении, мы находим обоснование авторской позиции. «Сохранившийся у шотландского романиста интерес к «местному колориту», – пишет С. Орлов, – поэтизация прошлого, описание рыцарских турниров и замков не имели решающего значения. Значительно более существенным и новым в романах Скотта оказался интерес к повседневной жизни» (стр. 444). Но можно ли противопоставлять «местный колорит»»интересу к повседневной жизни»? Разве понятие «местного колорита» подразумевает только исключительный интерес писателя к «парадной» стороне жизни прошлого? «Местный колорит» эпохи – это вся совокупность ее жизненных отношений, изображенная в особой манере, основанной на резкой акцентировке ее исторически своеобразных черт. И почему нужно сбрасывать со счетов «поэтизацию прошлого» вместе с «местным колоритом»? Ведь это значит уничтожать принципиально важные оттенки мироощущения Скотта.
Изобразительная манера Скотта определялась характером его отношения к прошлому, в котором писатель видел не только пролог к сегодняшнему дню истории, но и живописную поэтическую антитезу современности. Как и другие писатели его эпохи, Скотт тяготился прозаизмом современного буржуазного быта и, обращаясь к минувшим векам, искал в них черты героики и патриархальности, отсутствовавшие в жизни буржуазного общества начала XIX века. В этом, в частности, проявилась его связь с романтизмом. И в этом проявилась также относительная антибуржуазная настроенность этого противоречивого художника, который одновременно и воспевал современный общественный строй, видя в нем наивысшее достижение истории, и в то же время остро ощущал его грубую, низменную, антиэстетическую природу.
Невнимание С. Орлова к художественной форме романов Скотта помешало ему разглядеть и логику творческого развития великого писателя. Исследователь не только обошел полным молчанием деятельность Скотта-поэта, но и не заметил сдвигов в творческой манере Скотта-прозаика, не почувствовал разницы между сдержанными тонами ранних романов («Веверлей», «Гай Маннеринг» и т. д.) и романтически яркими красками «Айвенго» и «Кенильворта». Поэтому вопреки заявлениям автора о том, что «Скотт не стоял на месте», творчество шотландского романиста предстало в монографии как застывшая и неподвижная величина.
Рамки рецензии не дают нам возможности полемизировать с автором по другим вопросам, затронутым в его монографии.
Не концентрируя внимания на всех крупных и мелких недостатках работы, мы остановились только на тех ее дефектах, которые имеют особенно важное, принципиальное значение. Ошибки С. Орлова во многих отношениях поучительны. Они доказывают, что традиции вульгарного социологизма еще не до конца изжиты нашей литературной наукой.
г. Ленинград